Потом, когда мы стояли возле русских сказок, ребята вдруг ушли. Выставка потеряла для меня интерес. Я начала тянуть папку домой. Туфли у меня были, чего же еще? Я встала у выхода, с нетерпением ожидая отца. Мальчишки испарились.

В конце концов отец оторвался от книг, и мы вышли на улицу. Но только мы вышли — как вы думаете, кто вдруг вынырнул из-за афишной тумбы? Сначала веснушчатый, а за ним и другой! Мамочки! Еще немного, и они имели бы дело с отцом!

Они перлись за нами до остановки. Когда мы садились в трамвай, я оглянулась и посмотрела на них — пусть не воображают, что я их не вижу. В эту минуту их благородия решились и вскочили в наш вагон. Конечно, в последнюю минуту, когда он уже тронулся. Кондуктор прищемил дверью пальто веснушчатого. Я было испугалась, потом мне стало смешно. Они тоже рассмеялись, взяли билеты и стали проталкиваться к нам. Я чуть не заледенела, ухватилась за отца и больше не обращала на них внимания.

Только уж выходя, я заметила, что они тоже выходят, как раз на нашей остановке! И дальше все время шли за нами. Остановились только у нашей калитки во двор.

Кажется, в наших краях таких и нету. А то бы я их знала. Но тогда, значит, они перлись сюда только из-за меня! Ой, держите!

Потом я ломала себе голову, из какой они школы. Конечно, не слишком долго. Так, чуть-чуть.

Принесла я Сонечке козлят, а она и спрашивает, когда же мы пойдем в парк. Девчушка ничего не забывает!

И вот однажды после обеда отправилась я на улицу и наказала бабушке не торчать на балконе в такую холодину. К вечеру я непременно вернусь, и обещание это я выполню, потому что все равно Рудку нельзя дольше гулять.

Когда мы его одели, он стал как личинка в коконе. И ротик я ему завязала шарфом, как бы не простудился, раз он никогда не гулял. Петер оделся сам, а Сонечку, конечно, одела опять-таки я. Мы захлопнули дверь, и я привязала ключи к носовому платку, чтобы их не потерять — это было бы ужасно, все всплыло бы наружу.

Я никак не могла открыть подвал, но потом это удалось сделать Ивану Штрбе. Он и Рудко подержал, пока мы вынесли мои детские сани со спинкой. Рудко восседал в них, как принц. Сначала он все жмурил глазки, а потом привык. Ребятня окружила нас, все мне завидовали. Я мельком подняла глаза и с ужасом обнаружила, что бабушка торчит-таки на балконе. И конечно, без платка.

— Иди в комнату! — закричала я. — Я только покатаю этого мальчика!

Убедившись, что Рудко не какой-нибудь испорченный мальчишка, бабушка махнула рукой и ушла с балкона.

Мы тронулись в парк. Все хотели к нам пристроиться, но я не взяла никого. На улице на нас оглядывались. Понятно! Рудко был великолепен. А у Сонечки глаза стали еще больше, а волосики я причесала ей так, что они выбивались из-под красной шапочки золотой волной. Да и Петер очень миленький мальчуган. Он толкал сани, а я тащила их за веревку, ведя Сонечку за руку.

Пошел снег. Я поймала на варежку снежинку и показала Сонечке.

— Кто делает эти звездочки? — спросила она.

— Снежная королева в своем королевстве, разве не помнишь?

— Помню. И Снегурочки ей помогают?

— Наверное.

— И гномики?

— Нет, гномики живут под землей, или забыла? Ничего не забыла! Она хорошо помнит все сказки, что я ей рассказала. Но она нарочно все путает и перемешивает, чтобы можно было спрашивать и слушать все сначала.

— Если Петер потеряется, я пойду искать его к Снежной королеве, — начала она опять.

— Конечно, пойдешь. Только ты должна быть очень осторожна!

— Ладно, — согласилась Сонечка, — а если у лани потеряется детеныш, я его поймаю и принесу к ней.

Заплакал Рудко. Еще бы! Он сполз на спинку, глядел прямо в небо и испугался снежных звездочек. Кто угодно испугается, если ему в лицо будут падать такие штуки, каких он никогда еще не видел. Родился он осенью, и это был первый снег в его жизни. Мы посадили его и сказали, что скоро выходить. Он рассмеялся. Он еще не умеет разговаривать, но все понимает. Да как!

Мы пришли в парк, и Рудко посмотрел на меня, будто спрашивал, когда же выходить. Я взяла его на руки и села с ним на лавочку. Сонечка отряхнула снег и подсела ко мне. Петер притулился ко мне с другой стороны. Рудко что-то довольно мурлыкал.

— А когда мы пойдем в парк? — спросила Сонечка.

Я окаменела, как переваренный модулит. Что она подразумевает под словом «парк»? Наверное, вообразила что-то такое сказочное, чего и на свете-то нету!

К счастью, на одном дереве висел деревянный скворечник, и как раз в него влетел скворец. Не бог весть какая птица, но я завела речь о ней.

— Видела? — показала я Сонечке. — Ты хорошенько к ней присмотрись, когда она вылетит, потому что это не обыкновенная птица, а сказочная. Представь, она снесла золотые яички! А из этих яичек, разумеется, выведутся золотые птенчики. Люди не могут их видеть, только в ночь на Ивана Купала они показываются хорошим деткам.

Сонечка сползла со скамьи и уставилась на меня своими громадными глазами. Я знала, теперь она уже ни о чем не будет спрашивать, будет терпеливо ждать, когда я выдумаю продолжение.

— Посмотри-ка на деревья, — повернула я ее голову свободной рукой, — сразу видно, что они не простые, а серебряные, потому что это серебряный лес.

Деревья и вправду были как из серебра. Ночью шел небольшой дождь, и веточки обледенели.

— А вон черный ворон сидит, видишь? Он хозяин серебряного леса.

Не знаю, был ли это действительно ворон, но Сонечке ведь все равно. Из скворечника вылетел скворец.

— Ах, хитрец, — прошептала я, — летит к хозяину, сейчас скажет, что мы забрались в серебряный лес! Надо нам сидеть тихо-тихо!

Сонечка прижалась ко мне, но, когда я спросила, не хочет ли она домой, она покачала головой — нет.

— Не бойся, — сказала я весело, — ничего они нам не сделают. Над хорошими детками у них нет власти.

Мамочки, и тут черная птица каркнула! Значит, все-таки это ворон. С ветки посыпались осколочки льда.

— Каркай, каркай, — погрозила я ему, — вот расколдуешь серебряный лес, и станет он обыкновенным, черным. Задаст тебе тогда Снежная королева! Подрежет тебе крылья, и станешь ты глупой черной курицей, которая и чертям-то не нужна.

Сонечка засмеялась и тоже погрозила ворону. И — вот удивительно! — этот балбес больше клюва не разинул!

— Ты и к Снежной королеве нас поведешь? — прошептала Сонечка.

— Она живет не здесь, — возразила я. — Она живет за золотой горой. Дорогу к ней показать могут только золотые птички, но они еще не вылупились из золотых яичек.

Скворец прилетел назад.

— Не шатайся по лесу, — погрозила я ему, — а сиди в гнездышке, чтобы яички не остыли! Вот как придем еще, да не будет нас ждать золотой птенчик, — плохо тебе придется! Мы сейчас уходим, а ты не смей нос показывать из скворечника! Понял?

Мы положили Рудка в санки и отправились домой, потому что уже начинало темнеть.

— Ну что, дети, — спросила я, когда мы уже шли по улице, — понравилось вам в парке?

— Это и был парк? — в глубоком волнении, не дыша, выговорила Сонечка.

А потом мне пришло в голову, что, строго говоря, я обманула ребенка, и меня стала мучить совесть, потому что она мне верит во всем, не то что бабушка. Та для верности ни в чем мне не верит. По крайней мере, делает такой вид. Но что ж поделать, мне было так жалко, что парк разочарует Сонечку, она так о нем мечтала! Долго я еще раздумывала над этим, пока не пришла к выводу, что, в сущности, не так уж я ее и обманула, почти все было правда. Мы были в настоящем парке, и ворон там в самом деле был, и скворец, и серебряные деревья. Выдумала я только золотые яички, но это, верно, не такое уж преступление. Если Сонечка когда-нибудь спросит про них, я скажу, что скворчиха плохо сидела на яичках, и птенчики не вылупились. Ха! Знай про это бабуля, сейчас завела бы свою песенку, что одна ложь порождает другую…

Сонечка не хотела меня отпускать. Я посмотрела, есть ли у них еда. Как ни странно, была. Отец приносил обед, и кое-что осталось. Рудко заснул как убитый, даже без кашки! Щечки у него были румяные, и из-за стольких впечатлений он даже поникать забыл.