Ректором университета курфюрст назначил своего личного врача Мартина Поллиха, уроженца Мельрихштадта, гуманиста, страстно увлеченного древнеримской поэзией. Поллих, в свою очередь, постарался привлечь в Виттенберг выдающихся профессоров, которые составили бы славу нового учебного заведения. Преподавать философию пригласили Николаса Амсдорфа, право — Штехлина, Шерла, Шурфа и Фоланда. Поскольку в городке имелся монастырь августинцев строгого устава, то возглавить кафедру богословия предложили одному из членов этого ордена. Им оказался Иоганн фон Штаупиц, получивший степень доктора в 1500 году. В помощники к нему определили еще одного августинца, Венцеслава Линка, настоятеля монастыря (свою докторскую степень он получил уже в 1511 году), а также Андреаса Боденштейна, предпочитавшего называть себя Карлштадтом — по имени города, в котором он родился.

Итак, Мартин Лютер поступил на факультет богословия. Традиционный университетский курс, который предстояло пройти студенту-богослову, строился по единой строгой схеме, одинаковой для всех учреждений подобного рода. Образцом в данном случае служил Парижский университет со своим уставом, разработанным Робером де Курсоном в 1215 году. На факультет принимали студентов, имеющих степень магистра искусств (мы помним, что Лютер получил ее в 1505 году). Далее следовали три ступени обучения, по завершении каждой из которых будущему богослову присваивалась одна из трех степеней бакалавра: biblicus или tamquam ad Biblia (способный комментировать Священное Писание; как видно, изучение Библии считалось отправным пунктом теологического образования); sententiarius (способный комментировать книгу богослова XII века Пьера Ломбара «Сентенции», на самом деле представлявшую собой сборник текстов, написанных Отцами Церкви); formatus (достигший высот в применении различных методов преподавания). Затем, как и на факультете искусств, бакалавр переходил на следующую ступень обучения, в результате чего становился сначала лиценциатом, а затем и магистром. Таким образом, чтобы добиться права преподавать в университете, богослов сам должен был проучиться не меньше восьми лет. Существовал и возрастной ценз: теоретически к университетской кафедре не допускались лица моложе 34 лет. Как легко догадаться, в действительности эти строгие установления нарушались сплошь и рядом.

Поступив в университет в декабре 1508 года, отец Мартин Лютер получил степень бакалаира-«библиоведа» уже 9 марта 1509 года, то есть всего через три месяца занятий. Может быть, он все это время не поднимал головы от книг? Это маловероятно, потому что, следуя указаниям своих наставников, стремившихся «расшевелить» слишком погруженного в себя юношу и одновременно использовать его таланты, он сам читал лекции в монастыре, посвященные разбору «Этики» Аристотеля. Как видим, тема лекций не имела ничего общего с изучением Священного Писания. Нам не остается ничего иного, как предположить, что либо Мартин Лютер проявил исключительные способности к обучению, либо Штаупиц, выступавший одновременно в качестве его декана, собрата по ордену и духовника, сознательно ускорил процесс продвижения своего ученика и добился присуждения ему степени в рекордно короткие сроки. Впрочем, не исключено, что свою роль сыграли оба эти фактора. Мы, разумеется, вправе усомниться в глубине познаний, полученных за столь непродолжительное время, но это, как говорится, уже совсем другой вопрос. Так или иначе, семь или восемь месяцев спустя Лютер удостоился и второй степени бакалавра — sententiaire.

Очевидно, отправляя Мартина «под крыло» к Штаупицу, его руководители рассчитывали, что с его помощью молодой человек обретет наконец душевное равновесие. Викарий епископа Штаупиц, человек умный и искренне озабоченный проблемами реформирования своего ордена, не случайно удостоился от своих собратьев избрания на пост главы немецких августинцев строгого устава, сменив в этом качестве основоположника реформы о. Пролеса. В то же самое время Штаупиц отличался миролюбием и добротой, а в отношении монастырского уклада придерживался традиционных и простых взглядов. Он отнюдь не претендовал на звание великого аскета, какими за сотню лет до него гордились францисканцы, и будучи монахом прежде всего оставался человеком. Он никого и никогда не запугивал, а от подчиненных требовал не подвигов, но простого соблюдения устава, основанного прежде всего на любви ко Христу. Разработанные им монастырские предписания выделялись своей умеренностью; строгости, принятые в обителях первых августинцев, при нем сгладились и приобрели во многом условный характер, в том числе в отношении поста. В этой связи любопытно задаться вопросом, что же в таком случае представлял собой жизненный уклад августинцев не строгого устава? Не менее любопытно задуматься и над тем, чего ожидал от монастырской жизни молодой Лютер, если даже такие, не слишком суровые порядки он называл невыносимыми?

Богословское образование Штаупиц получил в университете Тюбингена, и следует отметить, что и в его случае процесс овладения премудростью протекал стремительно. Удостоенный степени магистра искусств в 1497 году, он 29 октября 1498 года уже добился первой из трех степеней бакалавра, в январе 1499 года — второй, 6 июля того же года именовался лиценциатом, а 7 июля (на следующий день!) и магистром богословия. Еще через год его произвели в доктора богословия. Как видим, в конце XV века в немецких университетах благополучно предали забвению все строгие предписания, благодаря которым студенты действительно получали глубокие знания. После этого не стоит удивляться, что добряк Штаупиц, как, впрочем, и большинство его собратьев, о многих вопросах религии имел весьма смутное представление. Таким образом, богословский факультет Виттенберга заполучил в качестве декана человека, который вместо восьми положенных лет потратил на овладение своей наукой всего два с половиной года.

Неизвестно, что именно привлекло Мартина в личности Штаупица — его докторская степень, должность декана или пост викария епископа. Возможно, его пленило отмеченное всеми современниками умение Штаупица держаться с удивительным достоинством. Возможно, все эти соображения сработали одновременно. Так или иначе, факт остается фактом: молодому монаху Штаупиц понравился. Пусть он не слишком хорошо разбирался в тонкостях богословия, зато отнесся к новому подчиненному с вниманием и теплотой. В его лице Лютер нашел истинного утешителя. Собираясь в Виттенберг, он все еще не избавился от того состояния тревожности, которое омрачало его жизнь в Эрфурте. «Меня охватывала дрожь, а сердце мое принималось трепетать всякий раз, когда я задавался вопросом, как же Бог может явить мне свою милость. Часто при одном упоминании имени Иисуса меня пронзал страх, а при виде Креста чудилась молния». Снова молния! Похоже, этот роковой образ преследовал его. Стоило кому-нибудь из окружающих заговорить о смерти, как на него накатывала волна ужаса. Порой у него вырывались восклицания вроде: «Лучше бы Бога не было совсем!» Отчаяние с такой силой владело им, что, казалось, еще немного, и он не выдержит. «Часто, терзаемый соблазнами, я сам поражался, что сердце мое еще на месте». Мучили его и галлюцинации: «Каких только призраков я не перевидал!» Беспрестанные эти страдания так изнурили его, что он чувствовал себя «совершенно разбитым».

Порой он пытался поделиться своими переживаниями с собратьями, которым рассказывал, какие страхи и тревоги его преследуют. Монахи с любопытством оглядывали его, но честно признавались, что им его состояние непонятно. Странное дело! Зло, в причинах которого Лютер впоследствии обвинит папизм, самим папистам оставалось неведомо! Впрочем, если он и видел в своем состоянии некоторые отклонения, то не считал их болезненными. По его мнению, они свидетельствовали лишь о его исключительности. Он пытался найти нечто похожее в церковных книгах, но не обнаруживал в откровениях Отцов Церкви ничего, кроме банальных искушений. Значит, он их в чем-то превосходит! «Святой Иеремия и остальные святые не знали подобных искушений, имея дело лишь с ребяческими плотскими соблазнами и видя в них главную трудность. Августина и Амвросия преследовал страх меча, но разве может он сравниться с тем ужасом, какой испытываешь, когда лицом к лицу сталкиваешься с самим ангелом Сатаны! Перед этой пыткой отступают все искушения святого Иеремии и иже с ним». Образ ангела Сатаны, бьющего в лицо, заимствован у св. Павла. Итак, он уже сравнивал свои страдания с искушениями св. Павла! «Ах, если бы святой Павел был сейчас жив! — горестно восклицал он. — Как хотелось бы мне знать, какие именно искушения он испытывал! Это нечто еще более высокое, чем отчаяние греха».