Вполне возможно, что Мартину Лютеру от природы досталась предрасположенность к пугливости и меланхолии, ведь воспитывали тогда всех одинаково, однако далеко не на всех это воспитание оказало столь решающее влияние. С другой стороны, вероятно, люди, родившиеся с такими же, как у него, задатками, росли и развивались в более спокойной и теплой обстановке. Очевидно одно: суровое воспитание наложило неизгладимый отпечаток на личность Мартина Лютера. Все раннее детство прошло для него без ласки и радостей, под присмотром людей, которые его, конечно, любили, но никогда и ничем эту любовь не проявляли и, заботясь о вечном блаженстве, меньше всего пеклись о его сиюминутном счастье. Они стремились внушить ему верные принципы, но не ведали для этого иных путей, кроме словесного убеждения и строго отмеренного наказания. Разумеется, в таких условиях очень трудно постичь, что Бог — это прежде всего любовь. Болезненное приобщение к христиан-ству в самой нетерпимой его форме состоялось помимо воли Мартина Лютера, но образовавшийся в результате душевный нарыв теперь только начинал зреть. Прорвется он, как мы увидим, гораздо позже, уже в монастыре.

А ведь помимо страха Господня оставался еще страх перед дьяволом! Вспомнив об этом, мы поймем, как тяжело ему приходилось. Дьявол, по представлениям окружавших его крестьян и рудокопов, присутствовал повсеместно. Эти представления, доставшиеся им в наследство от манихейства, хотя сами они об этом, конечно, не подозревали, заставляли их во всех своих несчастьях, включая самые естественные, видеть козни адских сил. Лютер впоследствии вполне серьезно рассказывал, как долго болела его мать, которую сглазила соседка, водившая шашни с бесом. Пришлось идти к соседке на поклон с дарами, и лишь тогда болезнь отступила. Точно так же, когда умер младший брат Мартина, родители и все их знакомые поспешили объяснить загадочную, по их мнению, смерть мальчика порчей.

Между тем, несмотря на всю свою мечтательность и запуганность, стоившую ему многих тычков, несмотря на вечную погруженность в самого себя, вызванную полным безразличием окружающих, юный Мартин демонстрировал такие успехи в учении, что к 13 годам ему стало решительно нечему учиться у наставника с ферулой. Выбравшийся из нищеты Ганс Лютер ни в коем случае не хотел, чтобы его дети познали нужду. Раз Мартин такой способный, рассудил он, пусть учится дальше. К сожалению, в Мансфельде не было другой школы, кроме начальной. И в 1497 году, на Пасху, мальчика отправили в Магдебург — крупный город на севере Саксонии, центр торговли, столицу архиепископства, в изумительный готической собор которого толпами стекались верующие, желавшие поклониться гробнице Отгона Великого. Магдебург отстоял от Мансфельда примерно на 20 лье. Как именно проделал Мартин этот путь, мы не знаем. Никаких подробностей об этом путешествии не сохранилось, известно лишь, что ни мать, ни отец, погруженные в работу и домашние хлопоты, участия в нем не принимали, а сопровождал Мартина еще один мальчик, возможно, чуть более старшего возраста. Его звали Ганс Райнеке, и дружбу с Мартином он сохранил на всю жизнь.

В Магдебурге действовали сразу две латинские школы — францисканская и лоллардская. Лоллардами в народе называли монахов из Виндешейма, подчинявшихся уставу ордена св. Августина. Смысл их миролюбивого духовного учения, позже названного новейшим благочестием, заключался в том, что они отказались от сложных умозрительных построений, взывавших прежде всего к разуму, и проповедовали простое, не отягощенное рассуждениями богопочитание, свободное от строгих предписаний. Иначе говоря, они обращались не к уму, а к сердцу, и святость их пользовалась самой лучшей репутацией. Именно к ним и поступил учиться Мартин.

Помог ему с поступлением и принял его у себя официал архиепископской курии Пауль Мосхауэр, уроженец Мансфельда. Несомненно, это последнее обстоятельство сыграло решающую роль в выборе Лютером-отцом места для учебы Лютера-сына: стараниями знакомого Мартин получил здесь и стол, и квартиру. Не менее очевидно и то, что у новых своих покровителей мальчик обрел наконец то душевное тепло, которого ему так не хватало в Мансфельде. Тем не менее ровно через год он снова вернулся в отчий дом. Что случилось за этот год? Кун, например, считает, что его выгнала домой нужда. Странная версия! Ведь у Матезия мы читаем, что он был сыном «почтенных и зажиточных родителей», к тому же нам известно, что крышей над головой и пропитанием его обеспечивал весьма высокопоставленный церковный служитель. Кун опирается на следующее высказывание Лютера: «Я просил милостыню под дверями домов». Это так, но дело в том, что братия требовала неукоснительного исполнения этого обряда от каждого ученика, а весь доход распределяла затем в пользу бедных. С протянутой рукой ходили и самые обеспеченные из школяров, получая таким образом урок смирения. Да и сам Лютер говорил позже в одной из своих проповедей: «Не мешайте сыновьям вашим учиться, даже если им приходится выпрашивать кусок хлеба. Разве не пристало детям простых людей в страдании подниматься из грязи? Вы ведь даете Господу необтесанное полено, из которого Он сотворит человека». Гризар, в свою очередь, полагает, что причиной срочного отъезда стали финансовые трудности, омрачившие жизнь магдебургской братии. Но будь это так, последствия затронули бы тех, кто жил при монастыре на полном пансионе, а Лютер обучался экстерном. Пожалуй, лучше всего честно признаться, что нам неведомо, почему он вернулся в родное гнездо.

Во всяком случае, для Мартина наступало время, когда уроки ему начинала давать сама жизнь. Гуляя по улицам Магдебурга, он нередко сталкивался с главой францисканцев братом Людвигом, в прошлом Вильгельмом, последним принцем Ангальтским. Бывший принц тоже учился смирению и тоже ходил с сумой по дворам. От двери к двери его нищенская торба все заметней тяжелела, но Людвиг никог-да не позволял сопровождавшему его брату, крепкому здоровяку, помогать себе. В городе хорошо знали этого монаха, который читал суровые проповеди и с усердием заботился о бедных.

Вскоре после возвращения Лютера в Мансфельд здесь случилось важное событие — тяжело заболел граф. Ганс отправился бдеть у одра суверена, а вернувшись домой, пересказал жене и детям последние слова умирающего: «Я покидаю этот мир, веруя в горькую муку и смерть Господа нашего Иисуса Христа». Итак, проповедь Страстей Господних и Крестной муки, на протяжении трех столетий творимая францисканцами, как и кроткая и смиренная вера в Иисуса, которую несли лолларды, как мы видим, достигла и сердец мирян, видевших в новейшем благочестии источник душевного покоя.

Что касается дальнейшей учебы Мартина, то воля отца оставалась непреклонной. Образование следовало продолжить во что бы то ни стало. Один из его двоюродных братьев, Конрад Гуттер, служил пономарем в церкви св. Николая в Эйзенахе. Конечно, пономарь — не официал, но зато в многодетных семьях хорошо знают, что такое чувство локтя, а люди скромного звания часто щедростью натуры превосходят богачей. Правда, Эйзенах находился в два раза дальше от Мансфельда, чем Магдебург, но расположенная здесь школа св. Георгия гремела на всю Саксонию. Туда и отправился Мартин. Судя по всему, брат-пономарь не сумел по достоинству оценить подарок, который свалился ему на голову, потому что в дальнейшем следы этого человека совершенно теряются. Тем не менее мальчик прибыл на место и даже довольно скоро нашел себе простую и хорошо оплачиваемую работу, благодаря которой мог платить за пансион. Некий бюргер, которого звали Генрих Шальбе, нанял его водить в школу своего маленького сына. Одна из родственниц Шальбе (то ли сестра, то ли кузина), женщина по имени Урсула, жена богатого купца Конрада Котты, как-то увидела Мартина в церкви во время мессы. Набожность и красивый голос мальчика так понравились ей, что она пригласила его в свой дом и приняла, как родного сына. Для Мартина начиналась новая жизнь.

Он еще усерднее принялся за учебу. На занятия в Тривиалшуле он ходил каждый день. Ничего «тривиального», то есть популярного, в программе обучения не было, потому что свое название школа получила от латинского «trivium», что значит «тройной путь». Составляли эту триаду грамматика, риторика и диалектика (она же логика). Школы подобного типа действовали под эгидой монастырей и епископств еще с эпохи Каролингов, теоретической же основой их учебных программ стало разработанное в VI веке учение философа Боэция. Грамматику преподавали по учебнику, написанному Донатом в IV веке, правда, снабженному комментарием Александра де Вильдье, составленным в XIII веке и озаглавленным «Doctrinale Puerorum». В Германии распространением этого сочинения занималось Братство общей жизни. Методика строилась на совершенно новом подходе к обучению языкам: вместо применения заранее известных правил ученикам предлагалось самостоятельно открывать филологические законы. Эта методика вызвала всплеск интереса к гуманитарным наукам во всем мире; именно по ней учился философ Эразм, утверждавший, что с ее помощью сумел проникнуться самым духом латыни.