Но не все так грустно. Упомянув о болезни, причинившей ему немало неприятностей, сообщил с теплотой, что капитан Роберт Муррей «во время болезни прилагал все старания наподобие родственника, а потому я ему жизнью обязан, а офицеры на эскадре прекрасные люди. Я бы вечно жить с ними согласился, ежели бы что-то особенное не влекло меня домой…»

Закончив письмо, Лисянский почему-то вспомнил недавнюю беседу с капитаном. За многие месяцы совместного плавания Роберт Муррей, испытывая, видимо, определенную симпатию, не раз с удовольствием обменивался с Лисянским мыслями по самым разным вопросам. В последний раз Юрий увидел на столе в каюте капитана раскрытую книгу и заинтересовался ею. Муррей имел небольшую библиотеку и всегда охотно делился книгами с любознательным русским офицером. Взяв со стола книгу, Муррей показал на обложку:

— Книга эта о морской тактике, написана, как ни странно, сухопутным человеком, никогда не служившим на море, чиновником из Шотландии Джоном Клерком. — Капитан раскрыл ее. — Клерк дает сопоставления действий королевского флота, находит, на мой взгляд, верные причины наших неудач, а главное, дает немало практических советов, как действовать в бою.

— Это занимательно, сэр, вы помните, Поль Гост тоже не был моряком. Но этот монах описал тактику линейного боя, — сказал Лисянский.

— Вы правы. Но главное, что каноны Клерка с успехом применил наш адмирал Джордж Родней, разгромив французскую эскадру у острова Доминико. Адмирал Родней и Джервис не стесняются называть Клерка своим путеводителем.

Сейчас эта книга лежала у Лисянского в каюте, и он штудировал ее досконально.

Монотонную жизнь на затянувшейся стоянке прервало приятное для капитана сообщение: его брат Джордж Муррей указом короля произведен в вице-адмиралы. Повод для очередного веселья нашелся — пышное застолье в кают-компании, организованное капитаном к удовольствию офицеров, продлилось без малого неделю.

В середине июля «Луазо» отправился на Бермуды и там Лисянский узнал, что фрегат, изрядно потрепанный штормами, скоро уйдет и станет на длительную стоянку в ремонт. Вероятнее всего, предстоит уйти в Англию.

Лисянский задумался. За последние два года в Галифаксе и на Подветренных островах он не раз общался с американскими моряками, слышал рассказы о молодой стране в Северной Америке. Немало рассказывали о ней на фрегате. Часть офицеров была на континенте, и в целом они с похвалой отзывались о нравах и порядках, существующих в этом государстве Нового Света. Одно дело слышать, другое — увидеть самому и дать свою оценку. И он решился посоветоваться с Мурреем. Возможность для этого скоро представилась.

Наступила осень, и «Луазо» отправился в крейсирство к Бермудам. Экипаж знал, что патрулирование будет недолгим. Фрегат за время стоянки кое-как привели в порядок, но командир убедился, что корпус серьезно поврежден, и в трюмах круглые сутки работали насосы. Командующий эскадрой разрешил фрегату определить место ремонта и следовать туда.

— По всей вероятности, отправимся в Лондон. «Луазо» встанет в док, — объявил за обедом Муррей.

Вечером Лисянский зашел в каюту капитана и рассказал о своем намерении на время ремонта списаться с фрегата на берег.

— Докование займет не один месяц, а польза от меня на стоянке небольшая. Когда еще придется бывать в этих местах, неведомо. Привлекает меня республика Соединенных Штатов, хочу побывать в Филадельфии.

Для Муррея визит лейтенанта не был неожиданным. Он сам не раз высказывал Лисянскому симпатии к американцам. По крайней мере, в океане они не совали нос в действия англичан против французских кораблей.

— Что же, я не возражаю. Подготовьтесь и с ближайшей оказией поспешите в Бостон, а лучше в Нью-Йорк. Советую запастись рекомендациями наших офицеров. Я и сам напишу моему другу в Филадельфию. Американцы добропорядочны, но лучше, когда они знают, с кем имеют дело.

Через два дня Лисянский с грустью покинул «Луазо». В море он перешел на американский бриг «Фани», направляющийся в Нью-Йорк.

* * *

Дождь хлестал, как из прорвы. Несмотря на полдень, припортовые улицы Нью-Йорка были пустынны. Отыскав по совету капитана «Фани» скромную таверну «Тронтин», промокший до нитки Лисянский пришел в замешательство.

Хозяин трактира сначала подробно расспросил, откуда и когда он прибыл.

— В городе большое несчастье, мистер, свирепствует чума, каждый день умирает до трех десятков, — ошарашил он Лисянского и пояснил: — Этим летом стояла необычная жара, солнце пекло невыносимо, а затем вдруг обрушились на город беспрерывные ливни. Почти не прекращаются второй месяц. Вот и завелась проклятая зараза.

Отдохнув с дороги, несмотря на непогоду, Лисянский отправился бродить по городу. Центральные улицы поражали опрятностью, строгостью линий, тщательностью отделки зданий. Однако, отойдя в сторону от протянувшихся по нитке «стрит», он сразу же наткнулся на трущобы. В ветхих и полуразрушенных домах без элементарных удобств теснились большие семьи людей низшего сословия. Невольно приходила мысль: «Не в этом ли причина моровой язвы?»

На следующий день дождь поутих, и Лисянский вновь бродил по окраинным улочкам, припортовым закоулкам. Вернувшись вечером, он записал свои наблюдения: «…С моей же стороны я приписываю это к великому множеству новоприезжих людей нижнего класса, которые, не имея состояния жить порядочно, были принуждены жаться вместе и, стесняясь в небольших хижинах, без чистоты, заразили атмосферу. Такое мнение не мало подтверждается тем, что язва токмо в городе существовала в той части, где оные упомянутые жилища находились, в прочих же улицах умирало весьма мало».

Окрестности города выглядели более привлекательно. Бросалось в глаза отсутствие невозделанной земли. Вспоминая заросшие бурьяном окрестности Петербурга, Лисянский любовался тщательно ухоженными садами, просторными перепаханными пашнями, четко очерченными канавами и обязательно аккуратно огороженными по периметру. В отличие от пышных дворцовых сооружений, которые окружали и Петербург, и Лондон, жилые дома отличались добротной простотой и уютностью. Поражала и необычная тишина. Из глубины усадебных построек изредка доносились крики домашней птицы или мычание скотины. «А где же собаки?» — подумал он и вскоре убедился, что американцы довольны тем, что «уши их не обеспокоены беспрерывным лаянием собак, держимых для увеселения праздных…»

Погода наконец установилась отменная, и можно было ехать дальше, в столицу Пенсильвании. Почтовый дилижанс в Филадельфию уходил в полдень, и на станции за час до отправления собрались почти все пассажиры. Незнакомый мундир сразу привлек их внимание, и они удивились, узнав, что их попутчик — русский офицер. Перед самым отъездом появилась девушка, голубоглазая, небольшого роста; аккуратно, но не роскошно одетая, она сразу завладела вниманием Юрия. Незаметно окинув восхищенным взглядом ее фигуру, он подумал: «Затейливая, однако». Преднамеренно задержавшись, он устроился рядом с ней. После отъезда из Петербурга он имел два-три случая знакомства в Лондоне, которые растворились в его памяти, едва он покинул Портсмут. Несколько мимолетных встреч с девицами в Галифаксе и портах Наветренных островов не оставили в его душе какого-либо следа. Многие из них переправились из Европы с вполне определенными целями, не скрывая своих меркантильных намерений, и для осуществления их готовы были на все.

В свои двадцать два года Юрий обычно пропускал мимо ушей хвастливые рассказы своих друзей и товарищей о любовных забавах и похождениях. Зачастую над ним подтрунивали, строили насмешки…

Когда дилижанс тронулся, девушка слегка прикрыла глаза и, казалось, задремала.

На первой же остановке в Вуд-Бридже, резво спрыгнув, Юрий галантно подал девушке руку и помог выйти из дилижанса.

— Благодарю вас, — приветливо улыбнулась девушка. — Судя по вашему мундиру, вы не здешний?

— Да, я русский, мое имя Юрий Лисянский, — поспешил он отрекомендоваться.