— Будьте осторожны и осмотрительны. В окрестностях много диких животных, а в самом городе много необузданных девиц, которые ловко ставят капканы молодым людям.

Почти две недели Лисянский в сопровождении матроса осматривал примечательности города, Столовую гору и ее окрестности. Добрые 20 миль отделяли бухту от подножия горы, поэтому часто приходилось уезжать на несколько дней.

В начале сентября «Септр» по приказу Прингля вышел в море.

С голландского судна, вошедшего в бухту, передали, что встретили около острова Святой Елены французскую эскадру.

Спустя несколько дней на горизонте показались неизвестные суда. Барабанная дробь подняла экипаж по тревоге. Капитан решил атаковать неприятеля. Погода стояла ясная, и через час стало явным, что это не военные корабли, а купеческие бриги и шхуны и флаги у них не французские. Капитан Эдвардс выругался:

— Черт побери! На них британские флаги! Отбой тревоги!

Оказалось, что это суда Ост-Индской компании, следующие в Индию. Увалившись под ветер, «Септр» направился к Святой Елене.

Больше месяца пробыл корабль на рейде, и все это время Лисянский почти каждый день бродил по острову. Святая Елена лежит в океане примерно на полпути между Зеленым мысом и Доброй Надеждой и представляет собой вершину горы, поднимающейся со дна океана. Всюду виднелись обгорелые камни и застывшая лава. «Видимо, сие есть производство землетрясения», — отметил в дневнике Лисянский. Весь остров обрамлен горными отрогами.

Вдали от берега, как бы разрезая гору пополам, протянулась гигантская долина Лонгвуд. На равнине, у самого берега, в зеленой долине у подножия гор и примостился небольшой уютный городок Джемс-Таун. Весь город состоял из единственной улицы с каменными домами, построенными на английский манер, но окрашенными в светлые тона. Жители города составляли в основном чиновники и обслуживающие их люди из Ост-Индской компании. Лисянский — первый русский человек среди них.

С любопытством осматривая город и его окрестности, Лисянский еще не знает, что спустя несколько лет здесь похоронят его знакомого по кругосветному плаванию русского офицера, трагически погибшего на рейде. Минует еще пятнадцать лет — и здесь же в долине между гор найдет свое последнее прибежище Наполеон.

Однажды, возвращаясь вечером на корабль, Лисянский увидел на рейде небольшую шхуну под английским флагом. На борту его встретил встревоженный Баскаков. Он сопровождал Лисянского в прогулках по острову, но много времени проводил в безделье, играя с офицерами в карты, или просто спал.

Взяв Лисянского под руку, он отвел его в сторону, на ют, и вполголоса рассказал:

— Нынче пришла шхуна из метрополии, — Баскаков кивнул на «купца», стоявшего на рейде, — приезжал на гичке ^[34]капитан, сказывает, бунт в Портсмуте на эскадре приключился большой, среди матросов более двух месяцев продолжалось волнение на разных кораблях. Ныне вроде бы все разрешилось. Некоторые служители казнены, а многие на каторгу направлены.

Еще в Симонс-бей доходили слухи о каких-то беспорядках на английских кораблях, но об этом помалкивали, хотя матросы на эскадре Прингля каким-то образом знали об этих событиях и, видимо, чего-то выжидали.

— Пожалуй, сказывается недовольство англичан правительством, — ответил Лисянский, — война с французами затянулась, а это бремя для простолюдинов. Оттого все наваждение и началось.

Как и во всех портах мира, и на кораблях флотов всех стран, в бухте Святой Елены существовал свой «матросский телеграф».

Капитан шхуны пришел к борту «Септра» на гичке. Гребцы стояли у трапа, и достаточно было перекинуться парой фраз, чтобы в матросских кубриках стало все известно.

Лисянский в тот же вечер заметил хмурые взгляды и какую-то неразговорчивость обычно болтливых матросов. Прежде они держались с русскими офицерами открыто, даже более откровенно, чем со своими соотечественниками. Теперь избегали их. Вечерами собирались кучками в кубриках, на полубаке, о чем-то спорили. На замечания офицеров стали дерзить.

— Прошу всех офицеров быть осмотрительными, — объявил в кают-компании Боэлс, — проверить арсенал и крюйт-камеру, взять их под контроль.

23 октября «Септр» возвратился в Столовую бухту. Оказалось, что неделю тому назад на кораблях эскадры пытались бунтовать матросы, но адмирал через капитанов кое-как утихомирил команды. Однако зачинщиков не нашли.

Спустя два дня рано утром капитан разбудил всех офицеров и собрал в кают-кампании.

— На «Юпитере», «Резонабле», «Сфинксе», — хмурясь, сообщил Боэлс, — матросы спустили королевские флаги и подняли синие фуфайки.

Баскаков переглянулся с Лисянским. Они уже давно знали, что это верный знак бунта на корабле.

— Адмирал Прингль и офицеры с этих кораблей съехали на берег, сейчас все крепостные пушки наведены на бунтовщиков, и по сигналу они будут без пощады уничтожены, — продолжал капитан. — Прошу всех офицеров забрать оружие из кают и доставить в кают-компанию. Я уже распорядился перенести сюда ружья из арсенала. Прошу всех офицеров заниматься своим делом. В случае бунта на «Септре» — быстро собраться в кают-компании. Вы знаете, что никто не давал матросам повода для недовольства, но дурной пример заразителен.

День прошел в напряженном ожидании. Корабельные работы велись кое-как, а местами и совсем прекращались. Матросы «Септра» взбунтовались вечером. Произошло это стихийно, без вожаков. Офицеры успели поужинать и не расходились.

В кают-компанию вбежал вахтенный офицер:

— Матросы направляются сюда, они требуют открыть корабельный арсенал.

Боэлс хладнокровно скомандовал офицерам — взять ружья, пистолеты и выйти на шканцы. Лисянский без раздумий действовал заодно с офицерами «Септра».

«Бунтари, они везде баламутят, — размышлял Лисянский. — У нас на корабле служат порядочные офицеры и капитан, и повода возмущениям нет. Надобно то зло в корне пресекать».

Со стороны полубака столпившиеся матросы, человек двести, медленно продвигались вперед, но, увидев перегородивших палубу офицеров с ружьями наперевес, остановились. Матросы о чем-то переговаривались. Потом они расступились, выкатили вперед карронаду ^[35]и что-то крикнули.

— Они кричат, что разметут нас картечью, если мы не пустим их к арсеналу.

Боэлс, слегка побледнев, выступил вперед.

— Никто не пройдет здесь, пока в живых хоть один офицер, — крикнул он.

Пока шли переговоры, начало быстро темнеть. С полубака к шканцам направились три человека во главе с боцманом. Приблизившись, он сказал, что матросы не хотят кровопролития, их подбивают несколько смутьянов.

— Я берусь, сэр, утихомирить их. Дайте мне час-другой.

Прошло немного времени, толпа матросов постепенно рассеялась, карронаду убрали. Пока выясняли отношения на «Септре», на других кораблях среди восставших начался разброд. Адмирал Прингль направил к бунтовщикам парламентеров и предъявил ультиматум: сдаться и выслать на берег главных виновников мятежа. На размышления адмирал дал два часа, после чего береговые батареи откроют огонь на уничтожение. Не прошло и часа, как мятежные корабли синие фуфайки спустили, а на стеньгах вновь подняли королевские флаги. На берег в шлюпках под конвоем свозили вожаков бунта.

На следующий день на шлюпе, поставленном под прицел береговых батарей, начался военный суд.

Судили тридцать матросов. Шестерых приговорили к смертной казни, остальных к наказанию плетьми. Двух из осужденных матросов — Чипмана и Джемса — казнили на «Септре». Эшафоты соорудили на баке, на крамболах — специальных широких досках, куда укладывают якоря после подъема. С концов нижней фока-реи протянули веревки с петлями на концах. Осужденных доставили на шлюпке под караулом и заперли в капитанской каюте. Потом к ним прошел пастор и исповедовал осужденных.

В 11 часов по сигналу адмиральской пушки, на всех кораблях одновременно, матросов казнили. Тела их в тот же день свезли на берег и похоронили. Чрезвычайная тишина царила в этот день на всех палубах и в каютах.