Наскоро умывшись, Лисянский едва успел на утреннюю молитву.

Директор корпуса Голенищев-Кутузов в духовном воспитании своих питомцев придерживался довольно простого, но основательного принципа старинной русской присказки: «Идучи на войну — молись, идучи в море — молись вдвое». И посему с малых лет в будущих моряках формировались религиозные чувства, взращивалась потребность ежедневного обращения к Богу. Сообразно этому во всех ротах, начиная с малолетних, оборудовались молельные залы с обязательной иконой Божьей Матери, перед которой постоянно теплилась лампада. По воскресным и праздничным дням воспитанников водили в соседнюю церковь, на Божественную литургию. Само собой, Закон Божий преподавался во всех классах Морского корпуса наравне с другими науками. Среди них были математика и навигация, география и словесность, история и ботаника. Преподавались языки: английский, французский, немецкий, риторика и танцы, рисование и фехтование. Многие учителя были иностранцами, причем платили им вдвое больше, чем остальным преподавателям.

В Кронштадт Морской корпус перевели двенадцать лет назад из Петербурга поневоле: сгорело прежнее здание на Мойке. Большинство толковых преподавателей остались в столице, а сменившие их отличачись невежеством и грубыми нравами. В коридорах и классных комнатах то и дело слышалась брань.

— Эй ты, каналья! — кричал, бывало, на уроке учитель. — Отвечай, что задано, чучело гороховое!

— Поди-ка сюда, болван! — вторил ему после занятий ротный офицер-воспитатель.

После нежинской тиши и размеренности девятилетний мальчуган первые недели грустил и присматривался. Среди сверстников у себя в Нежине он выделялся веселым нравом и безбоязненностью. Теперь это пригодилось. С новичками поначату обходились круто, испытывали на силу и стойкость где-нибудь в закутке. В умывальнике на перерыве Юрия окружили кадеты. Один из них, круглолицый задира, ткнул в плечо:

— Ну, фефела, откуда и чей ты?

Юрий ничуть не смутился и стряхнул руку задиры:

— С Нежина, Лисянский…

— Так это лиса хохлацкая, — засмеялся задира и кругом захохотали кадеты.

— Сам ты кацап поросячий, — не растерялся Юра.

Круглолицый хотел схватить Лисянского за шиворот, но он увернулся и толкнул обидчика в грудь. Тот вначале опешил, а потом кинулся на новичка. Но между ними встал высокий худощавый кадет.

— Будет, Колобок, — сказал он примирительно, — все одно тебе его не покорить.

В коридоре зазвонил колокол. Худощавый хлопнул Юрия по плечу:

— А ты с норовом. Айда в классы…

После классных занятий худощавый нашел Юрия и протянул руку:

— Михайла.

Михаил Баскаков поступил в корпус год назад, кадетские порядки изучил досконально. Ровный характер, честность в поступках и справедливость в решениях снискали ему авторитет у кадет, особенно среди малолеток. Лисянский приглянулся ему независимым нравом. Баскаков стал его первым наставником и верным другом на долгие годы.

Он положил руку на плечо Юрия и повел его в свое заветное место. На верхнем этаже, минуя лестницу, ведущую в башню для астрономических наблюдений, они прошли коридором к широкому окну. Внизу справа и слева в Купеческой, Средней и Военной гаванях, будто по линейкам, стояли скованные льдом корабли Балтийской эскадры. Перед каждым из них торчали металлические бочки с заведенными на них носовыми швартовыми канатами. Между цепочками бочек, вдоль строя кораблей, тянулись по льду проезжие дороги. От них на корабли отходили тропинки. На каждом корабле днем и ночью несли корабельную службу матросы — на случай пожара или воровства. Всякое бывало.

— А чего в них мачты низенькие? — смешно выговаривая, спросил Лисянский.

— Осенью кончается кампания, корабли готовятся к зимней стоянке. Зимой морозы — паруса, такелаж, деревянные части беречь надобно, их снимают и свозят на берег, в магазины, до весны…

Между тем мартовское солнце настойчиво напоминало о приближении весны. У стенок гаваней, вокруг кораблей и бочек зачернели проталины. Давно растаяли сосульки, в полдень нагревались борта. Солнце садилось, короткие сумерки сменялись ночной мглой. Вмерзшие в лед корабли напоминали чем-то заснувших великанов. Особую таинственность придавала этой картине появлявшаяся изредка из-за облаков луна. Длинные тени от корпусов кораблей тянулись и перемещались по ледяным полям вслед за движением луны… Вспоминались невольно тихие, безмятежные зимние вечера в Нежине, когда батюшка при тусклом свете одинокой свечи размеренно читал и рассказывал детям книги Священного Писания. Как-то теперь сложится жизнь здесь, на острове, окруженном ледяными полями, чем-то отдаленно напоминающими раздольные малороссийские степи? Как бы там ни было трудно, но мальчик уяснил твердо одно: в Нежине батюшке не по силам и средствам содержать, а тем паче дать образование своим детям, надобно смириться…

Весна брала тем временем свое. Постепенно проталины на льду превращались в полыньи, тут и там в ледяных полях появлялись трещины и разводья. Однажды поздно вечером в последнюю неделю апреля, со стороны столицы донеслись глухие раскаты, подобные пушечной стрельбе.

— Стало быть, Нева-матушка пробудилась, на волю просится, — пояснил отставной матрос Пафнутьич, живший в каморке под лестницей. Он был за истопника и ключника и с ним незаметно подружился Юрий.

Пока залив постепенно очищался ото льда, на кораблях наращивали мачтовые стеньги, крепили реи, вооружали стоячий и бегучий такелаж. Последними к мачтам подносили и подвязывали паруса. Экипажи окончательно переселились из казармы на корабли. Затем корабли один за другим, буксируемые шлюпками, вытягивались на внешний рейд и становились на якоря строго по диспозиции. За всеми действиями экипажей и движением кораблей в свободные часы с любопытством и вниманием следили кадеты, кроме что разве выпускников-гардемарин, которые снисходительно поглядывали на младших товарищей.

В начале мая с первым транспортом из Петербурга прибыл Ананий. Несказанно обрадовавшись, младший Лисянский на правах старожила сопровождал брата из канцелярии в роту, затем повел в каптерку. Одним из первых он представил Ананию своего нового товарища Михайлу Баскакова. Тот сразу подметил разницу в характере Лисянских. В отличие от младшего брата, шустрого, любознательного весельчака, Ананий выглядел эдаким меланхоличным ленивцем, живущим по присказке «тише едешь, дальше будешь». Однако Баскаков подружился одинаково с обоими братьями, и троицу обычно встречали в свободные часы неразлучной.

Летние каникулы братья, как и многие кадеты, проводили в корпусе. Большинство их происходило из захудалых, небогатых дворян, а некоторые родители владели лишь собственным домом и прозывались «однодворцами». Поэтому долгая дорога домой в российскую даль являлась для них непосильной и не по карману. Да и не особенно ждали их родные, проживавшие в захолустных владениях, — сами жили небогато. Правда, небольшую часть кадет из именитых семей, особенно титулованных, родители забирали на лето домой, но таких было немного.

Те, кто оставался из младших классов, занимались играми, не отставали в забавах от сверстников и Лисянские, но Юрий пристрастился к практическим занятиям по шлюпочному делу. Специально выделенные унтер-офицеры и боцманы в первый год обучали малолетних кадет гребле на шлюпках. На второе лето Юрий уже лихо управлялся с парусами, и пожилой, суровый на вид боцман, улыбаясь в усы, частенько нет-нет да и доверял ему, десятилетнему мальцу, румпель. В шлюпке обычно находились его друзья-одноротники: Федор Лазарев, Иринарх Тулубьев, Сергей Дурново, Алексей Толбухин, Ростислав Макаров и, конечно, Ананий. Все они были на год-два старше него, но боцман почему-то намного чаще других выбирал для управления шлюпкой именно Лисянского-младшего. В такие минуты мальчик преображался. В считанные секунды он ловко пробирался на корму и принимал румпель от боцмана. Нахлобучив поглубже фуражку, в какие-то мгновения успевал вскинуть глаза вверх, вправо, влево, чтобы верно оценить ветер и обстановку. А затем… Затем для него наступали те счастливые минуты, ради которых готов был сносить какие угодно передряги и неустроенности кадетского быта. Он оставался один на один со стихией, ветром и водой.