— Как ты думаешь… — Кирилл держит в руках конфету. — Как ты думаешь, в них нет червей?

В конфетах червей не бывает. Только этого не надо говорить. Это и так ясно.

— Не сердитесь… Знаете, почему я их… не съела?

Кирилл возвращает конфету на место.

— Знаете? Только скажите — да или нет?

— Учись.

Я стою и молчу. Хорошо, хоть в классе нет девчонок. Вадим Андреевич вызвал меня отвечать последней. Отвечать… Я не отвечаю. Я молчу.

— Морозова, вы учили?

Я выучила все билеты до единого. А почему сейчас ничего не могу вспомнить — не знаю. Я вижу картину: впереди совсем маленькая лошадь, за ней побольше, за ней еще больше. Кроме этого, я ничего не помню. Кто изучал предков современной лошади? Что он открыл? Когда это было?..

Неужели я не получу «отлично». Мне очень нужно получить «отлично». Очень нужно! Если бы только Вадим мог знать, как это мне нужно!

Вчера Кирилл ответил мне: «Учись». Значит, мне надо только вырасти, и все будет хорошо. Я решила позвонить ему сегодня и сказать: «Я получила «отлично». Он бы понял: я слушаюсь его, я расту, я учусь. А теперь вместо этого он узнает, что я на экзамене провалилась. Папа ему это расскажет обязательно. Мои родители Кириллу все рассказывают… Все рассказывают?.. Ах, вот оно в чем дело!.. И тут я вдруг понимаю, что я просто кретинка! Но какая! Ведь это же мама попросила Кирилла подействовать на меня, чтобы я учила. Поэтому он так и ответил мне: «Учись».

Ну конечно, я же сама слышала, как мама по телефону говорила Кириллу: «Так вы ей скажете? Мы уже бессильны».

— О чем вы думаете, Морозова?

— О чем я думаю?.. Я думаю о лошадях…

— А сколько вы сегодня спали?

— Я вообще не спала.

— Понятно.

Дверь открывается. Входит наш директор, говорит что-то Вадиму и показывает на часы. Наверное, она проходила мимо и заглянула узнать, почему задержался экзамен. Вадим предлагает ей стул. Директор садится и снова что-то говорит Вадиму. По-моему, обо мне.

Вадим слушает ее, почтительно склонив голову. Ну их всех. Пусть говорят, что хотят. Мне теперь абсолютно все безразлично. Только не хочется больше здесь стоять. Может, взять да уйти?..

Директор кончила говорить и откинулась на стуле, взяла в руки карандаш. Приготовилась слушать. Вадим выпрямился.

— Итак, с первым вопросом мне все ясно. — Вадим Андреевич с силой ударил ладонью по билету. — Теперь ответьте: какие бывают типы индивидуального развития?

— Индивидуальное развитие бывает… — начинаю я только для того, чтобы что-нибудь говорить, — прямое и с превращением. Прямое развитие, например, у пауков, а с превращением — у бабочки.

— А какой тип развития у тлей?

Тля? Наверняка Вадим спросил про тлю потому, что я о ней писала в рецензии на диссертацию его друга. В школьном учебнике про тлей ничего не сказано. Но как он запомнил? Я же в рецензии о тле только вскользь упомянула.

— У тлей очень сложное развитие. Могу схему нарисовать.

Я вдруг решаю рассказать им свою теорию о тлях. Рисую. Кладу мел. Поворачиваюсь. Директор постукивает карандашом по стеклу стола. Вадим разглядывает схему.

— Откуда эта схема?

— Из Брема.

Вадим отрицательно качает головой.

— Я ее в другом виде нарисовала, чтобы можно было сравнивать.

— С чем?

Снова беру мел и под первой схемой рисую еще две. Одна изображает прямое развитие. Другая — с превращением. Сравнивая эти три схемы, можно сделать вывод: у тлей развитие с превращением.

Вадим уточняет:

— Вы хотели сказать — с неполным превращением.

— Нет, с полным, — настаиваю я, — потому что хотя здесь отсутствует куколка, но здесь есть партеногенетическое яйцо.

Слово «партеногенетическое» я еле выговариваю. Когда я только начала его произносить, Вадим зажмурился, а когда кончила, открыл глаза и улыбнулся.

— И вы знаете, что такое партеногенетическое яйцо?

— Это неоплодотворенное яйцо, из которого развивается тля.

— Правильно. Только партеногенетические яйца бывают и у других беспозвоночных. Ну хорошо, а почему же вы все-таки считаете, что у тлей развитие с полным превращением?

— Потому что личинка тли с помощью этого яйца превращается во взрослое насекомое.

Повторить слово «партеногенетическое» я не решилась. Но Вадим все равно зажмурил глаза. Продолжаю:

— Если личинка какого-нибудь насекомого совсем не похожа на это насекомое, то, для того чтобы в него превратиться, она… ну, делается куколкой… В куколке все ее органы разрушаются, становятся жидкими, и из этой «жидкости» развиваются органы взрослого насекомого. А вот если личинка так отличается от взрослого, что никакая куколка не может помочь ей превратиться во взрослое насекомое? Тогда личинка не будет превращаться в куколку, а отложит неоплодотворенное яйцо, из которого и разовьется взрослое насекомое. При этом у тлей из неоплодотворенного яйца не сразу развивается взрослая тля, а чаще всего развивается снова личинка, которая опять откладывает неоплодотворенное яйцо. И так происходит до тех пор, пока из какого-то энного неоплодотворенного яйца не развивается, наконец, взрослая тля.

Я уже кончила свою речь, а Вадим так глаз и не открыл. Директор держит руку у рта: по-моему, она просто зевает. Что меня дернуло затеять эту канитель с тлями? А впрочем, не все ли мне теперь равно…

Вадим наконец открыл глаза.

— А знаете, это все очень интересно. Только я хочу разобраться: значит, внутри одного цикла поколений тлей «взрослой тлёй» вы считаете только ту, которая откладывает оплодотворенные яйца, всех же промежуточных тлей вы считаете личинками, так?..

Я не понимаю, что происходит. Но кажется, Вадим находит, что теория моя верна? Очевидно, так, если он вдруг сейчас начал разъяснять ее директору… А я ведь заговорила о тлях только для того, чтобы хоть как-то протянуть время. — Вадим Андреевич, кажется, что-то спрашивает меня. Слышала ли я что-нибудь о миграции у тлей? Да. Это переселение тлей с одного растения на другое. Связана ли миграция с партеногенезом? Чаще всего миграция тлей связана с сезонными переменами.

Я говорю «миграция», уже подражая Вадиму Андреевичу. Я говорю «партеногенез» и даже не запинаюсь. Вадим Андреевич задает мне вопрос за вопросом. Мои ответы он вмиг перестраивает в строго научные. Терминология «настоящей биологии» так сложна, что я в конце концов даже уже перестаю понимать, о чем идет речь. А Вадим Андреевич продолжает ставить все новые и новые вопросы. Он ставит их перед собой и передо мной одновременно. Потом он делает выводы, строит предположения. И мне начинает казаться, что мы с Вадимом Андреевичем здесь совсем одни.

— Постойте. — На миг Вадим Андреевич замолкает. — А ведь между вашими «личинками тлей» и «взрослыми тлями» нет тех необычайных различий, о которых вы говорите.

Вадим прав. «Необычайных различий» действительно нет. Но меня ничуть не смущает это обстоятельство. Мы с Вадимом Андреевичем решаем серьезную научную проблему, и нет ничего особенного в том, что не все сразу идет гладко. Сейчас мы подумаем, и кому-нибудь из нас в голову обязательно придет правильное решение.

Директор шепнула что-то Вадиму. Вадим улыбнулся.

— Ладно, этот разговор мы продолжим в другой раз, — говорит Вадим Андреевич, обращаясь ко мне. — А сейчас ответьте, кто же все-таки занимался изучением предков современной лошади?

— Ковалевский.

— Правильно. Вот и расскажите нам об этом.

…Вбегаю в телефонную будку. Набираю номер.

— Папа! Папа, меня оставляют в моей школе! Мне пятерку поставили! Знаешь, кто был на экзамене?.. Что?!

…Оказывается, директор сказала маме, что она придет сегодня на экзамен послушать, как я отвечаю. Но попросила мне не говорить. Так вот почему мои родители так волновались. Теперь я окончу свою школу.

Дождь пошел. И солнце. Грибной дождь, и такой сильный.