— А есть уже прорубь, — неожиданно для себя проговорил я.

Все посмотрели на меня.

— Там, за этим мысом, — я махнул.

— Поехали, — подумав, сказал Яков Борисыч.

Мы обогнули мыс и подъехали к проруби. Все вылезли снова, оператор вытащил свою камеру, треножник, согнулся, подвигал вделанную в камеру маленькую поперечную ручку.

На обрыве был виден дом Василия Зосимыча и ещё два дома с этой улицы.

В трёх шагах от нас дымилась чёрная прорубь.

— Нормально! — откидываясь, сказал оператор.

— Молодец, мальчик! — Яков Борисыч положил мне руку на плечо.

Мы сели в автобус. Я был горд. Я посмотрел на Зиновия — и он мне дружески подмигнул.

Вернувшись обратно, Яков Борисыч, Зиновий и оператор ушли в комнату совещаться. Я, ожидая их решения, ходил в коридоре.

Наконец Зиновий вышел.

— Ну… что? — спросил я.

— С тобой пока неясно… Надо поговорить.

— Так давайте — поговорим!

— Да? — Зиновий посмотрел на меня. — Ну, пошли. Мы вошли в комнату Якова Борисыча.

— Вот, Яков Борисыч, — сказал Зиновий, — предлагается на роль Стёпы.

Яков Борисыч долго смотрел на меня.

— Ну-ка… подвигайся чуть-чуть, — сказал Яков Борисыч.

— Как?

— Ну, станцуй что-нибудь! — сказал Зиновий.

— Вальс! — закричал я.

— Стоп, стоп! — закричал Яков Борисыч, когда я случайно чуть не сшиб телевизор.

Они с Зиновием пошептались.

— Ну, покажи что-нибудь… какую-нибудь мимическую сценку.

— Мимическую?.. Борьба с удавом! — Я стал показывать.

— Стоп!.. Стоп!.. — закричал Яков Борисыч. — С удавом ты вообще весь дом нам разнесёшь.

Они ещё пошептались.

— Ну, прочти что-нибудь.

— «Бородино»!

— Не надо! — сразу сказал Яков Борисыч.

Они снова шептались, потом Зиновий взял меня за плечи и вывел в коридор.

— Ну как? — спросил я.

— Понимаешь, — сказал Зиновий, — основная твоя сцена — с лошадьми. Боится он, что ты с лошадьми не справишься!

— Кто?.. Я?!!

Не одеваясь, я выскочил во двор, задыхаясь, добежал до конюшни, промчался мимо удивлённого Жукова, взнуздал и вывел из денника породистую Красотку, с перегородки залез на неё, проехал по коридору, ногой открыл обе двери и выехал на мороз.

Два круга я объехал рысью, потом заставил Красотку скакать и резко поднял её у крыльца, на котором, я уже видел, стояли Зиновий и Яков Борисыч. Яков Борисыч что-то сказал Зиновию и ушёл, хлопнув дверью.

— Молодец… далеко пойдёшь! — сказал Зиновий, кладя руку мне на плечо.

После обеда было собрание — и Яков Борисыч представил меня группе.

— Вот… прошу любить и жаловать… новый исполнитель роли Степана.

— А Чудновский?

— Чудновский отпал, — сказал Зиновий.

Я встал, насмешливо поклонился. Я не хотел показывать, что это такая уж для меня радость — участие в их фильме… не хотел показывать, но всё-таки, наверное, показал.

Мы вышли из Красного уголка с Зиновием.

— Да-а-а, — задумчиво говорил Зиновий, — всё-таки суровая это вещь — сцена в проруби!

— В какой… проруби?

— Ну, в какой, в какой!.. Которую ты нам показал!

— А какая там сцена?

— Обычная. Герой бросается в прорубь и тонет.

— А зачем? — Я разволновался.

— Ну, совесть его замучила. Понимаешь?

— А когда мне нужно будет это делать?

— Тебе? А кто сказал, что тебе? Это главный герой! А ты разве главный герой?

«Не я… Но все равно — зачем?!»

— А нельзя по-другому?

— Как по-другому? — недовольно спросил Зиновий.

— Ну, изменить. Чтоб он не гибнул…

— На что заменить? На борьбу с удавом? — Зиновий усмехнулся.

— Точно! — обрадовался я.

— Или, может, на «Бородино»? — сказал Зиновий. — Добегает до проруби, читает с выражением «Бородино» — и идёт обратно!

— Хорошо бы! — сказал я.

— Нет уж! — сказал Зиновий. — Будем снимать так, как в сценарии написано. Ты ведь и понятия-то ещё о жизни не имеешь! Понятия не имеешь о человеческих переживаниях!

— Имею! — вдруг сказал я.

Я собирался рассказать о том, как мы отобрали у старого человека ёлку, но остановился.

— Имею, — сказал я. — Однажды, летом ещё… смотрел я на улицу из окна. Вдруг — скрип! — «Москвич» резко останавливается, тормозит. Из него выскакивает водитель и двумя ударами — бац, бац! — того человека, который перед капотом «Москвича» оказался. Тот упал, а этот сел, дверцу захлопнул и уехал! А тот — поднялся так медленно и долго-долго пиджак отряхивал, глаз не поднимал. Боялся, что увидели все, как избили его.

— Так, — сказал Зиновий.

— А летом тоже… в Петергофе… садится в автобус девушка, очень некрасивая, с отцом. И думает, что все думают про неё — что все, мол, гуляют, кто с кем, а она — с отцом! И вот посидела она так неподвижно — потом вдруг достаёт, со вздохом, шоколадку, выдвигает из обёртки. Мол, если всё так плохо, хоть шоколаду поем.

Зиновий удивлённо смотрел на меня.

— Вот видишь! — наконец сказал он.

— Ну, так там… ничего нельзя уже поделать! А тут можно ещё сделать, чтоб он не тонул!

— Ладно, — сказал Зиновий, — не в своё дело не лезь. Лучше о себе подумай.

— А что — о себе? А какая у меня роль?

— У тебя тоже — будь здоров! Ты спасаешь лошадей во время пожара.

— Во время пожара? Я вспотел.

Вот это да! То — прорубь, то — огонь. Вот это день!

— Ну, хочешь, вот почитай — режиссёрский сценарий. Вот твой эпизод. — Зиновий протянул мне раскрытую длинную книжечку.

Я посмотрел — на обложке было написано:

Я открыл на своей странице. Вот что там было:

Вот это да!

Я разволновался.

Нет… Так нельзя… Надо мягко, ненавязчиво всё узнать.

— Повезло тебе, — сказал Зиновий, — в сотом кадре снимаешься, в юбилейном!

— А сразу же что… я выскакиваю — и крыша сразу же падает? А не может быть…

— Нет. Ничего не может, — сказал Зиновий. — Не первый раз такие сцены снимаем.

— Но крыша обрушивается ведь. Вдруг…

— Никаких вдруг. Отдельно снимем, как ты там прыгаешь, отдельно рушится крыша. Может, даже в разные дни. Понял?

— А что ж — конюшня сгорит?!

— Ты что ж думаешь — мы эту конюшню жечь будем?

— А какую?

— Есть там в лесу старый телятник… достроим немножко — и сожжём!

Вот это да!

— А разрешили?

— Разрешили. Ну, что, хочешь со мной поехать? Куда? В Гатчину. С пожарниками договариваться.

— С пожарниками? Поеду!

Мы сели в «Волгу», выехали на шоссе.

— А вдруг — лес загорится? — спросил я.

…Своими «ненавязчивыми» вопросами я скоро довёл Зиновия до белого каления.

— Останови, Григорий Иваныч, — сказал Зиновий шофёру, — я высажу этого типа в лес!

Григорий Иваныч усмехнулся, но продолжал вести «Волгу» так же быстро.

— А нельзя… без этого? — снова спросил я.

— Без чего — без этого? Без твоей роли? — спросил Зиновий.

Я умолк.

Скоро мы въехали в Гатчину, поехали по улицам, подъехали к зданию с каланчой. Зиновий показал какой-то пропуск, мы прошли мимо часового, поднялись по лестнице.

— Жди здесь! — перед кожаной дверью сказал мне Зиновий.

— А можно, и я пойду?

— Нет уж!

Я остался в коридоре.

Надо же как бывает! И именно сейчас всё надо решать!

Сейчас Зиновий договорится с пожарными — и обратно будет уже не повернуть! Конечно, он говорит, что всё предусмотрено и съёмка такая проводится не первый раз, но всё-таки мало ли что с огнём может случиться?

Я вспомнил вдруг, что отец рассказывал про пожар зерносушилки. Пламя было такое, что рейсовый автобус, который должен был пройти мимо, остановился не доезжая и так стоял, боясь проехать.