ГЛАВА ВТОРАЯ

Начался снегопад. Воздух потемнел от падающих густых хлопьев. На город словно опускалась сверху белая пелена, но стоило снежинкам коснуться земли, как они мгновенно таяли, оставляя после себя слякоть из грязи и воды.

Типичная мартовская погода.

Несколько хлопьев снега угодили мне за шиворот, и я поёжился от холодного прикосновения. Сразу тупой болью отозвалась моя правая рука — боль всегда усиливалась в холодную и сырую погоду.

Я научился предвидеть боль в подобное время года с тех пор, как почти два года назад повредил руку во время спасательной операции после катастрофы парохода «Генерал Слокам».

Ранение должно было быть временным, но из-за недостаточного умения врача, который меня лечил, оно превратилось в постоянное.

Я отогнал подобные мысли и повернул на 35-ую улицу, уворачиваясь от накренившейся на бок повозки с лошадью.

Повозка пыталась разминуться с блестящим чёрным автомобилем, который выехал на середину улицы, и который периодически заносило на скользкой дороге.

На улице было полно лошадей и машин, велосипедистов и пешеходов — здесь могли передвигаться все. Неудивительно, что в газетах каждый день появлялись сообщения о произошедших авариях.

Я повернул к театру «Гаррик», и меня тотчас поразила мысль, что сержант был прав: какой бы ни была причина, убийство в здании старались держать в секрете.

Снаружи не было ни одного офицера, хотя по стандартному протоколу рядом с входом обязательно должен кто-то стоять, чтобы отгонять людей и пресекать вопросы журналистов и простых любопытствующих.

Я ожидал бурную деятельность, но вся улица возле театра была пустынна.

Так рано утром — а было сейчас около одиннадцати часов — театральный квартал спал. Оживёт он гораздо позже, после обеда, когда откроются билетные кассы и приедут на репетиции актёры.

Только после наступления вечера окрестности озарятся электрическими вывесками на входе каждого театра. Именно благодаря им Бродвей получил своё новое прозвище — Великий Белый Путь.

Я вошёл в театр «Гаррик» через парадный вход с массивными колонами и очутился в украшенном красным бархатом фойе рядом с отполированной дубовой будкой кассы. Оттуда я направился в главный зал, где, наконец, заметил занятых работой полицейских.

Откуда-то из-за кулис донёсся истерический вопль женщины. На месте преступления всегда рука об руку шли организованность и хаос.

Но моё внимание привлекло то, что было на сцене. Женщина, которую освещал единственный софит.

Она растянулась во весь рост на золотисто-зелёном диване, окружённая всевозможными декорациями и бутафорией.

Усыпанные бриллиантами волосы были уложены над головой в виде короны из кучеряшек рыже-красного цвета, а несколько прядей были соблазнительно разложены на подушке. Одета женщина была в атласное пурпурное платье с кружевом, обрамлённое рубиновыми пайетками, которые переливались в свете прожектора.

Лицо было ярко накрашено, как и подобает актрисе на сцене. Смотрела женщина прямо перед собой, не стесняясь находиться под софитами.

И, когда я собрался с духом и направился к сцене по центральному проходу, мне показалось, что наши взгляды встретились. У неё были ярко-васильковые глаза, густо подведённые тушью и тенями.

Вблизи она выглядела ещё прекрасней, чем я мог себе представить, и полностью соответствовала званию ведущей актрисы.

Если, конечно, не обращать внимания на то, что она была мертва.

Я направился к Малвани, чья широкоплечая фигура на полголовы возвышалась над коллегами.

Вдохнув пыльный, спёртый воздух, я тяжело сглотнул. Это была извечная проблема в закрытых местах происшествий без окон. Вот и сегодня в рассеянном свете софитов я видел летающие в воздухе раздражающие частицы пыли.

Громкий и чёткий голос Малвани заглушал царящую вокруг суматоху.

— Уилкокс сказал ничего не трогать. Поэтому я не собираюсь ничего переносить, пока он не приедет.

Он говорил о Максе Уилкоксе — новом коронере, который часто занимался случаями в районе Тендерлойна.

Стоящий рядом низенький мужчина злился.

— А вы сказали доктору, что она находится здесь уже с прошлого вечера? Мы не можем так оставлять её и дальше. Это неслыханно! Если сегодняшнее выступление не начнётся вовремя, то люди Фромана очень сильно расстроятся.

— Господи, в этом театре произошло преступление! Ваш спектакль перенесут.

Малвани проревел последнюю фразу, но даже грубый ирландский акцент полицейского не смог напугать его собеседника как следует. Малвани скрестил руки на груди.

Мужчина, споривший с Малвани, был невысоким, крепко сбитым, с привычно прищуренными тёмными глазами, в коричневом драповом костюме, из-за которого он походил на полицейского в гражданском.

Но кем бы он ни был, его определённо не страшило звание Малвани.

— Вы же знаете, у Фромана есть связи. Если вы заставите его отказаться от того, чего он хочет, вам придётся заплатить за это огромную цену.

Я знал, что Чарльз Фроман был основателем и руководителем Театрального Синдиката[3], который управлял большей частью всех известных театров. Он имел хорошие связи, и ему лучше было не переходить дорогу. Фроман жёстко управлял Великим Белым Путём, который очень важен для растущей экономики города. Даже противники Фромана говорили, что у него железная хватка.

Но Малвани был не из тех, кого можно запугать, хотя, будучи новым руководителем полицейского участка, он изо всех сил старался избежать вражды с влиятельными людьми. Поэтому следующие его слова были чётко взвешены.

— Мир не вращается вокруг Чарльза Фромана, чтобы ни думали он и его люди. Она останется здесь, пока не приедет Уилкокс. И, если в результате расследования отменят сегодняшнее выступление, значит, так тому и быть.

Собеседник Малвани прищурился.

Истерические всхлипывания женщины за портьерой позади сцены переросли в пронзительный крик, от которого вздрогнул даже Малвани.

Я подошёл ближе, и он тепло меня поприветствовал. Я в ответ кивнул с улыбкой и перевёл взгляд на мужчину в коричневом костюме. Малвани представил его как Дэвида Марвина, старшего детектива под его командованием.

— Слышал, вы прежде работали с Малвани, — произнёс Марвин. — Может, попробуете его образумить?

И он, извинившись, покинул нас, присоединившись к продолжающему обыску.

Малвани подождал, пока Марвин не скрылся из вида.

— Он, вообще-то, неплохой парень, если не обращать внимания на его завышенное самомнение, — произнёс Малвани, а потом перевёл взгляд на меня и вскинул бровь. — Хорошо, что я услышал о твоем прибытии сегодня в город в связи с делом Снайдер. Полагаю, вердикт уже вынесли.

Я мрачно кивнул.

— Значит, её оправдали, — покачал головой Малвани. — Что ж, от присяжных никогда не знаешь, чего ожидать. Тёмные лошадки. И я слышал, что обвиняемая была настоящей красоткой, — со знанием дела заметил он.

Нас прервал ещё один пронзительный вопль.

— Кто это так кричит? — спросил я.

— Мисс Лили Боуэн, прима этого театра. Я так понимаю, она очень расстроилась из-за платья. Вот это, — Малвани кивнул на тело на сцене, — её платье. Нам пришлось рано утром пригласить сюда мисс Боуэн, чтобы выяснить, есть ли между ними связь.

Ещё один вопль. Малвани передёрнул плечами, но быстро взял себя в руки.

— Конечно, она нам не сильно помогла. Я рад, что ты пришёл. Должен признать, что это одно из самых тревожных дел, с которыми мне приходилось сталкиваться, — заметил Малвани.

Я бросил взгляд на мёртвую девушку, которая сейчас находилась слева от нас.

— Кто она?

— Анни Жермен. Одна из хористок в пьесе «Дочери пастуха», который они ставят тут уже три недели. И, естественно, у обычных хористок не бывает подобных нарядов. Она накрашена и одета, как ведущая актриса.

— Есть идеи, почему? — поинтересовался я.

— Пока нет.

Малвани направился к центру сцены и остановился рядом с телом, полностью погружённый в свои мысли и глядя на юную актрису так, словно видел её впервые в жизни.

— По словам Льва Айзмана — художественного руководителя — всё, что на ней надето, принадлежит мисс Боуэн, даже бижутерия и парик. И всё это было заперто в шкафчике мисс Боуэн. Ключ пропал, и нет никаких признаков взлома.

— И рядом с жертвой ключ не нашли?

— Нет, — покачал головой Малвани. — И мисс Жермен обычно выглядит совершенно по-другому. В связи с этим возникает вопрос: она сама переоделась, или это дело рук её убийцы?

Я посмотрел в невидящие голубые глаза.

— Как она умерла?

— Понятия не имею, — Малвани прислонился к краю сцены и провёл рукой по короткому стриженому «ёжику» на лысеющей голове. — Я не смог найти на теле ни одной подсказки, ни одной отметины.

Малвани достал из кармана часы и посмотрел на время.

— Почти полдень. Какого чёрта Уилкокс так задерживается?

Коронер был профессионалом и серьёзно относился к своим обязанностям, хотя немногословная манера общения не прибавляла ему друзей.

И заставлять ждать человека в должности Малвани без какой-либо причины было совершенно не в его правилах.

— Где он?

Малвани не ответил.

Отбросив в стороны портьеры, на сцену, громко причитая, бросилась женщина. За ней семенил мужчина. Наверно, он и есть художественный руководитель.

Это был крупный мужчина лет сорока с густыми чёрными волосами и резкими чертами лица. Женщина же находилась в истерике, и речь её была практически бессвязна. Я улавливал лишь обрывки фраз: «моё платье», «виновата, виновата».

Наконец, мистер Айзман схватил женщину за руку и заставил остановиться. Её длинные каштановые волосы, завитые в мелкие кудряшки, рассыпались по плечам.

— Послушай меня, — резко и зло прошипел он. — Прекращай это. Только подумай, что будет, если рассказы о твоём поведении просочатся за пределы театра!