— Мне показалось, ты говорила, что не выносишь качку? — заметил Фелипе, когда пришло время сходить на берег.

— Это я на всякий случай сказала, — ответила Анита. — Иногда не переношу.

— Говорят, расстроенный желудок принадлежит ничем не занятой голове.

— Логично. Мне кажется, когда тебе больше не о чем думать, как о том, что тебя тошнит, тебя и в самом деле начинает тошнить.

— А тебе было о чем подумать, да?

Фелипе выпрыгнул из катера, поставил чемодан и протянул ей руку. Потом, в последний момент, он проигнорировал протянутую в ответ ладошку, железным захватом взял ее за талию и снял Аниту с борта катера.

Отпустив ее, Фелипе взял Аниту за руку и повел из гавани через широкую площадь, запруженную трамваями и велосипедами, автобусами и машинами, в относительное уединение узкой боковой улочки.

— Фелипе! — Она подергала его за руку. — Куда ты меня ведешь?

Туфли Аниты скользили на отполированных камнях мостовой, в отличие от сандалий Фелипе на веревочной подошве, которые, казалось, были сделаны специально для того, чтобы крепко держаться на такой каверзной поверхности.

— Не хочу, чтобы со мной так обращались! — пожаловалась она, пытаясь догнать его. — Скажи мне, что ты затеял.

— Конечно, querida[6]. Я веду тебя в дом Пепе и Исабель. Двоих людей, которых я очень люблю.

— Это правда?

— Правда, — ответил он. — Хотя не вся.

Анита дернула руку, которая крепко ее держала, заставив Фелипе остановиться.

— Фелипе!

Вот и все, что ей удалось сказать. Наверное, не ее была в том вина. Может быть, Фелипе все равно бы узнали. Однако едва его имя слетело с ее губ, они оказались в центре внимания восторженной толпы. Из улиц и переулков слетелись люди, чтобы похлопать Фелипе по спине и пожать ему руку. Подходили женщины, чтобы подарить ему восхищенный взгляд, одни — невинный, другие — горячий, призывный.

Анита, обнаружив, что ее выталкивают за пределы толпы, поняла две вещи: Фелипе может получить любую женщину, какую захочет, и еще он — местная знаменитость. На его родной Лехенде все были его друзьями, потому что, во-первых, он был их Фелипе, а во-вторых, известный матадор. Здесь он был матадором до мозга костей, которого обожали только из-за того варварства, которым он занимался на арене.

Не то его присутствие заразило людей лихорадкой фиесты, не то сегодня день выдался такой, потому что…

Ее взгляд оказался притянут к яркому плакату на стене — Plaza de Toros[7]. Кроваво-красные буквы горели над изображением матадора, чья фигура выгнулась чувственно и горделиво, отведя плечи назад и выдвинув вперед бедра, над фигурой бегущего быка. Взгляд Аниты зацепился вдруг за дату, и она совсем расстроилась. Сегодняшняя!

Анита едва ли заметила, что Фелипе подошел к ней, обвил рукой ее талию и что-то говорил своим друзьям. Вслух: «Она совершенно удивительная девушка», а шепотом ей: «Я не позволю, чтобы моя слава разделяла нас». Анита могла бы, если б захотела, шагнуть в этот заколдованный круг и оказаться рядом с Фелипе. Но как ей это сделать, если она чувствовала то, что чувствовала? Можно ли рассуждать и стремиться за звездой? Анита ощутила радость, боль и ревность. Радость, потому что Фелипе не позволил ей ощутить себя покинутой; боль, потому что ей не нравился этот жестокий спорт; ревность, потому что Анита заметила, какие взгляды бросали на нее самые бойкие сеньориты, и поняла: пока она размышляет, они радостно и охотно пойдут с Фелипе. Однако больше всего Аниту поразило, что Фелипе смотрел мимо этих пышных красоток с сочными губами, черными как смоль волосами, большими бюстами и тонкими талиями: он видел только ее.

В толстой белой стене зиял черный проем двери.

— Вот этот дом, — сказал Фелипе. — Пепе, Исабель! — позвал он. Никто не отозвался. — Никого нет дома. Им надо отвезти детей к матери Исабель, чтобы она присмотрела за ними, пока… — И Фелипе задумчиво посмотрел на Аниту.

— Я знаю, — перебила его Анита. — Я уже все поняла. Пока идет бой быков. — Она кивнула на чемодан, который он поставил в прохладной, немного запущенной гостиной в доме своего друга. — Там твой рабочий костюм, да?

Он кивнул.

— Почему ты не сказал мне сразу?

— Потому что если бы ты знала, то не согласилась бы поехать. Но тебе пора посмотреть. Ты должна видеть меня на арене, разделить со мной эти мгновения — торжество, славу. Нам нечего скрывать друг от друга. Если между нами барьер, как говорит моя мать, мы вместе должны сломать его. Вместе мы можем… Только вместе. Понимаешь?

— Я понимаю, но не могу. У меня не хватит духу.

— У меня хватит на двоих. — В его взгляде мелькнула какая-то сумасшедшинка, беспокойный восторг: он, наверное, уже предвкушал свой выход на арену. В крови каждого матадора гнездится лихорадка, она-то и ведет его на арену навстречу смерти. Анита почувствовала, как заразно это безумие. Лихорадка проникла и в ее кровь, учащая пульс. Его руки сомкнулись вокруг нее — она ощутила волну силы и нежности. У него должны быть сильные руки, чтобы…

«Нет!» — зародился крик в ее душе, но с губ сорвался только хриплый шепот, на который Фелипе, конечно, не обратил внимания.

Через несколько часов он возьмет верх над быком, а сейчас взял верх над ней. Словно предчувствовал, что после этого дня Анита станет любить его или ненавидеть, а не будет нерешительно колебаться между этими чувствами. Она или откажется от доводов рассудка и станет принадлежать ему, или же возненавидит за смерть каждого убитого им быка, который падал к его ногам, и Фелипе уже никогда не познает нежность ее губ, дрожащих под его губами, дрожащих, но пытающихся вырваться. Даже может быть, что Анита найдет любовь к нему в своем сердце, а он все равно проиграет… Если победит бык.

Не только тела, но и мысли молодых людей тесно соприкасались, и она поняла, о чем думал сейчас Фелипе. И вот уже не только он целует ее так, словно у них нет никакого завтра и этот несчастный барьер рухнул, но и она перестала сдерживаться и пытаться отвернуться, и губы ее стали мягкими, нежными, податливыми. Фелипе ослабил свою железную хватку и держал ее в нежных объятиях. Он целовал ее закрытые глаза и открытые губы. Целовал пульсирующую на шее жилку, которая ускорила биение сердца до лихорадочного ритма, и, когда Анита в шутливом протесте положила ему ладошку на губы, Фелипе взял ее пальцы и принялся осыпать их поцелуями. Однако Фелипе лишь играл с ней.

Когда она начинала поддаваться, он намеренно сдерживал свою страсть. Анита обиделась, а потом вспомнила, что они в доме его друзей, Пепе и Исабель, которые могут вернуться в любую секунду.

От этого она почувствовала себя храброй и дерзкой, как те сеньориты с огненными взорами — никак она не могла их забыть. Приняв вид самой отчаянной из них, Анита спросила:

— Фелипе, а если бы мы были где-нибудь в другом месте?

— Если бы мы были в таком месте, где нам не смогли бы помешать, ты бы не осмелилась так вести себя. А я, — с сожалением вздохнул он, — не стал бы так скромничать. Предупреждаю, будет другое время и другое место. И тогда ты не будешь такой смелой. — Пальцем он приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. — Ты — просто собрание настроений. И каждое из них совершенно очаровательное. Ты околдовала меня так, что я и себя забываю. Я нехороший человек в том смысле, в каком священник считается хорошим, но и не такой черный, каким ты меня представляешь. Существуют разные степени греха: серый, черный и совсем пропащий. Ты меня представляешь последним. — Повисла пауза, во время которой ее ресницы опустились на щеки. — Ты не отрицаешь. Я не могу уйти с пьедестала. Что бы я ни сделал, я не могу упасть в твоих глазах, потому что я и так на самом дне. Так что любая перемена мнения возможна только в лучшую сторону.

— В таком случае к чему все это сегодня?

— Чтобы ты могла оценить собственные чувства. Посмотреть, можешь ли ты разделить судьбу грешника.

— Ты не такой, Фелипе. Может быть, безжалостный, да, но не грешник. Не верю, что ты родился безжалостным, это жизнь сделала тебя таким. Дорогой, если понимание — это шаг в нужном направлении, я понимаю тебя.