телефон-автоматной Москвы,

я страшон, как икона,

почернел и опух от мошки.

Блещет, точно сазан,

голубая щека рыбака,

«нет» — слезам.

«Да» — мужским, продубленным рукам.

«Да» — девчатам разбойным,

купающим МАЗ, как коня,

«да» — брандспойтам,

сбивающим горе с меня.

1958

Сибирские бани

Бани! Бани! Двери — хлоп!

Бабы прыгают в сугроб.

Прямо с пылу, прямо с жару —

ну и ну!

Слабовато Ренуару

до таких сибирских «ню»!

Что мадонны! Эти плечи,

эти спины наповал,

будто доменною печью

запрокинутый металл.

Задыхаясь от разбега,

здесь на ты, на ты, на ты

чистота огня и снега

с чистотою наготы.

День морозный, чистый, парный,

мы стоим, четыре парня,К—

в полушубках, кровь с огнем,К—

как их шуткой

шуганем!

Ой, испугу!

Ой, в избушку,

как из пушки, во весь дух:

К— Ух!

А одна в дверях задержится,

за приступочку подержится

и в соседа со смешком

кинет

кругленьким снежком!

1958

Осень

С. Щипачеву

Утиных крыльев переплеск.

И на тропинках заповедных

последних паутинок блеск,

последних спиц велосипедных.

И ты примеру их последуй,

стучись проститься в дом последний.

В том доме женщина живет

и мужа к ужину не ждет.

Она откинет мне щеколду,

к тужурке припадет щекою,

она, смеясь, протянет рот.

И вдруг, погаснув, все поймет —

поймет осенний зов полей,

полет семян, распад семей...

Озябшая и молодая,

она подумает о том,

что яблонька и таК— с плодами,

буренушка и таК— с телком.

Что бродит жизнь в дубовых дуплах,

в полях, в домах, в лесах продутых,

им — колоситься, токовать.

Ей — голосить и тосковать.

Как эти губы жарко шепчут:

«Зачем мне руки, груди, плечи?

К чему мне жить и печь топить

и на работу выходить?»

Ее я за плечи возьму —

я сам не знаю, что к чему...

А за окошком в юном инее

лежат поля из алюминия.

По ним — черны, по ним — седы,

до железнодорожной линии

протянутся мои следы.

1959

Тайгой

Твои зубы смелы

в них усмешка ножа

и гудят как шмели

золотые глаза!

мы бредем от избушки

нам трава до ушей

ты пророчишь мне взбучку

от родных и друзей

ты отнюдь не монахиня

хоть в округе — скиты

бродят пчелы мохнатые

нагибая цветы

я не знаю — тайги

я не знаю — семьи

знаю только зрачки

знаю — зубы твои

на ромашках роса

как в буддийских пиалах

как она хороша

в длинных мочках фиалок

в каждой капельке-мочке

отражаясь мигая

ты дрожишь как Дюймовочка

только кверху ногами

ты — живая вода

на губах на листке

ты себя раздала

всю до капли — тайге.

1958

Снохач

Загривок сохатый как карагач —

невесткин: хахаль,

снохач, снохач!..

Он шубу справил ей в ту весну.

Он сына сплавил на Колыму.

Он ночью стучит черпаком по бадье.

И лампами

капли

висят в бороде!

(Огромная осень, стара и юна,

в неистово-синем сиянье окна.)

А утром он в чайной подсядет ко мне,

дыша перегаром,

как листья в окне,

и скажет мне:

«Что ж я? Художник, утешь.

Мне страшно, художник!.. Я сыну — отец...»