— А что же тогда я буду делать? — спрашивает Анна Ивановна, отвлекая внимание от Кукина.

Кузнецов охотно поясняет:

— А вы будете собирать землянику. И проводить дополнительные занятия по геометрии. Вот Кукин у нас очень геометрию любит. Я, говорит, геометрию бы учил и зимой и летом. Он геометрию любит больше жизни! Знаете, Анна Ивановна, что говорит Кукин?

Кукин снова начинает распухать. Анна Ивановна смотрит на часы. Прошло шесть минут. Смотрит на Кузнецова. Тот все понимает, но он уже разбежался и не может остановиться.

— Кукин говорит…

— Остановись, Кузя. Сядь, пожалуйста.

Кузнецова зовут Олегом. Но изредка Анна Ивановна называет его Кузей. Это действует безотказно, это вроде доверия, которое нельзя обмануть.

Кузнецов садится.

— А теперь давайте учиться, — говорит Анна Ивановна обычным деловым тоном. — Достаньте новые тетради в клетку и напишите на обложке слово: «Алгебра».

— А вызывать сегодня не будете? — спрашивает Игорь.

— Сегодня — нет.

Известие о том, что опроса не будет, никого особенно не радует — математику у Анны Ивановны знают хорошо. Разумеется, никого это известие и не огорчает. В общем, всем все равно. Только со скамьи Кукина доносится вздох облегчения.

— Что, Кукин, опять списать не успел? — спрашивает Анна Ивановна.

— Да нет, — мрачно отвечает Кукин.

— Успел, что ли?

— Не успел…

— Эх ты, Кукин, — вздыхает Анна Ивановна.

— Он весь класс назад тянет, — заявляет Игорь.

— Заткнись! — шепчет Кукин Игорю. Затеи он встает и еще более мрачно бубнит: — Я больше не буду…

Анна Ивановна безнадежно машет рукой.

— Да ведь будешь. В том-то и дело, что будешь. Сейчас-то хоть слушай как следует.

Анна Ивановна подходит к доске.

— Раньше, когда нам нужно было сложить два числа, мы поступали так…

На доске появляется надпись:

2+3=5

— Теперь давайте заменим цифры буквами. Вместо 2 поставим A, вместо 3 поставим B. Получим: A+B=…

— Эл! — разлается за спиной Анны Ивановны.

— Нет, не «эл», Кузнецов, а получим «це», — говорит Анна Ивановна, не оборачиваясь.

Но Кузнецов не желает сдаваться так просто. Если уж ему захотелось сострить, он и себя не пожалеет, а о других и говорить нечего.

— Неправильно, Анн Ванн! Если складывать «а» и «вэ», то получится «эл».

Теперь Анна Ивановна догадывается, куда клонит Олег. «Ишь ты, — думает она, — уже «эл» их волновать начало. Растут помаленьку». Но урок математики не предназначен для того, чтобы обсуждать проблемы «эл» между «а» и «вэ». Надеясь, что у Олега все же хватит ума остановиться, Анна Ивановна говорит строго, глядя прямо в глаза Кузнецову: — Я сказала «а» плюс «бэ», а не «а» плюс «вэ». Ты прекрасно знаешь, что русское «вэ» в математике читается как «бэ».

Но Кузнецов уже несется. Он обязательно должен довести до конца свое черное дело.

— Так то в математике… А у нас в классе «а» плюс «в»» значит Ани плюс Володя, а равняется «эл» — значит любовь.

Выпалив все это единым духом, торопливо, пока рот заткнуть не успели, Кузнецов горделиво умолкает. Он смотрит на первую парту в левой колонке. Остальные таращатся в ту же сторону. Очень всем интересно, какие сейчас лица у тех, на первой парте. Лица вполне подходящие. Аня Мельникова уткнулась в тетрадь, делает вид, будто и не про нее речь. Впрочем, делает это плохо, потому что щеки ее все же краснеют. Володя Климов морщится. Лицо у него такое, будто он решает трудную задачу.

По классу прокатывается смех.

— Довольно веселиться, — спокойно говорит Анна Ивановна.

Смех постепенно стихает. Только в дальнем углу подружки Вика и Лиля повизгивают от удовольствия.

— Игнатьева и Богатырева, будем ссориться, — предупреждает Анна Ивановна.

Все успокаиваются.

— Это неумная шутка, Кузнецов, — говорит Анна Ивановна.

— Он умнее не умеет, — подтверждает Игорь, который, впрочем, тоже смеялся.

— Кроме того, это нечестная шутка, — продолжает Анна Ивановна. — Ты должен извиниться.

Извиниться? Пожалуйста. Для любимой учительницы чего только не сделаешь. Кузнецов всегда готов.

— Извините, Анна Ивановна.

— Не передо мной.

Не перед вами? А перед кем же? Перед теми, что ли? Да пожалуйста.

— Извини, пожалуйста, меня, Володя, за то, что я сказал, будто ты любишь Аню. Извини меня, пожалуйста, Аня, за то, что я сказал, будто ты любишь Володю.

На лице Кузнецова столько скорби, столько безудержного горя, что класс снова начинает хихикать.

«Выгонять или не выгонять? — думает Анна Ивановна. — Пожалуй, не стоит. Если выгнать, получится так, будто все это слишком серьезно. Если не выгнать, — скорее забудут. Оставят ребятишек в покое».

— Вот и хорошо, — говорит Анна Ивановна. — Так чему же равно «а» плюс «бэ»?

— Це, — дружно орет класс.

— Вот и прекрасно. Пойдем дальше…

До конца урока больше никаких происшествий не было. До конца дня — тоже.

Отстояла Анна Ивановна у стола еще пять часов в других классах, хотела заглянуть на минутку к своим горлопанам, но вспомнила, что у них сегодня всего четыре урока. Их давно уже и след простыл. Такой народ: в школу шажком, а из школы бегом.

*

— Это какой же Кузнецов? — спросил Сергей Михайлович. — Тот, который в прошлом году скелет в окно выставил прохожим кланяться?

— Да, — подтвердила Анна Ивановна. — И тот, который в позапрошлом году к кроликам ужа посадил. Бедные зверушки чуть не в обморок попадали. Правда, потом он им целый кочан капусты принес.

— От кроликов — к скелету, от скелета — к любви… — усмехнулся Сергей Михайлович. — Пока — шуточки, а что дальше будет?

— Сейчас как будто шуточки прекратились. Но вот вдруг письмо это… Не понимаю — к чему оно? Есть в нем что-то… — Анна Ивановна поморщилась. Что-то гаденькое. Я уверена, что Аня такого письма написать не могла.

Сергей Михайлович взял письмо, повертел его в руках. Вид у директора сделался задумчивый и нездешний. Как будто мысленно он был не в учительской, а где-то далеко-далеко. По этому виду давно, чуть не двадцать лет назад, безошибочно определяла Анна Ивановна, что смотрит ее ученик Сережа не в учебник, лежащий на парте, а в книжку, прикрытую этим учебником.

— Давайте рассуждать, — сказал Сергей Михайлович. — Письмо отпечатано на машинке. Для чего? Скорее всего, чтобы автора нельзя было узнать по почерку. Но конверт надписывается от руки. Такого почерка, вы говорите, нет ни у кого из ваших. Значит, автор сознательно меняет почерк. Он делает все для того, чтобы скрыть свое имя. Но на конверте полностью подписывается: Аня Мельникова. Абсолютная чушь!

— Если предположить, что письмо писала Аня, — сказала Анна Ивановна. — Но все очень естественно, если его писал кто-то другой.

— Итак — фальшивка!

— Да, похоже, — согласилась Анна Ивановна. — Тем более, что в письме написано… как там?.. «Я его очень люблю, а он меня нет». Так вот, выражаясь словами автора письма, Володя не только «не любит», а очень даже «любит» Аню Мельникову.

— Тогда это не просто шутка, а подлость.

— Я тоже так полагаю, — сказала Анна Ивановна.

— В таком случае автора письма нужно искать, — твердо сказал Сергей Михайлович. — Хотя бы для его собственного блага. Сейчас он подлец маленький, вырастет — станет большой.

— Надо-то надо, — вздохнула Анна Ивановна. — Да вот не соображу сразу, с чего начать.

— А не было ли еще каких-нибудь происшествий, связанных с этой историей?

— Было, — сказала Анна Ивановна, — было еще одно происшествие. Я думала тогда, что это последнее.

*

Класс Анны Ивановны считал себя самым дружным классом в школе. Началось это давно, еще года два назад, когда они дружно сбежали с урока рисования. Дело было весной. Светило солнце. По водосточным трубам, пугая прохожих, скатывались сосульки. Лужи голубели под небом, в них купались воробьи, отощавшие за зиму. Было чисто, светло и весело.

Они побежали в парк, где было по-весеннему пусто и никто не мог их найти. У пруда они сложили в кучу пальто и портфели, но и без пальто было жарко, потому что булыжники, которые они бросали в пруд, стараясь обрызгать друг друга, оказались довольно тяжелыми. Потом Олег Кузнецов прокатился на обломке льдины. Потом он свалился в воду. Это было просто прекрасно, ибо его спасали все вместе и каждый чувствовал себя чуточку храбрее другого.