Еще в конце мая сплыла по реке последняя льдина, ослепительная, как весна. Стрелками поднялась молодая трава. Оттаяли промороженные до звона кедры. Даже вытертые ледоходом береговые кусты вдруг расцвели и зазвенели.

На земле дымятся бурые прошлогодние листья, корежатся от тепла, сворачиваются в трубки; дымятся серебристые от мха стволы, дымится опавшая хвоя. Кажется, сам воздух дымится, и под кронами елей лучи солнца протянулись голубыми столбами.

Зимой в тайге сто дорог — иди куда хочешь. А сейчас валежник затаился в густой траве, всякому проходящему норовит дать подножку. Луговины стали болотами, поляны — озерами. Путь по тайге извилист и труден.

Из леса на обогретую солнцем поляну вышел паренек.

Поведя плечами, он поправил мешок за спиной, посмотрел назад и, мотнув головой, сплюнул. На его скуластом лице появилась гримаса неудовольствия.

— Ну долго ты там? — крикнул он.

— Иду-у, Сеня-а-а!.. — отозвался кто-то из тайги.

Из-за дерева вынырнул мальчик, такой же скуластый и тоже с мешком. Он встал на четвереньки, сопя пролез под лесину, через которую только что перешагнул Семен, и улыбнулся.

— Жарко...

— То тебе жарко, то тебе холодно... Давно бы дома были!

— Я и так бегом бегу, — сказал мальчик, ничуть не обижаясь, — я ведь не лошадь. — Видно, ему понравилось это сравнение, и он повторил еще раз: —Конечно, я не лошадь.

— Не мели! — приказал брат. — Идем!

— Я расстегнусь? — Мальчик оттянул воротник ватника и покрутил шеей. — Жарко!

— Не смей! — сказал брат и зашагал дальше.

— Ну тогда вот!.. — крикнул мальчик, срывая с головы шапку. — Ладно?

— Ладно, — ответил брат не оборачиваясь.

Они шли уже часа три. В мешках, которые висели у них за спиной, лежало по восемь килограммов муки; груз разделили поровну. Но сил у них было совсем не поровну. Младший быстро устал и все время отставал.

На стройку, куда их послала мать, они приплыли пароходом. В магазине была мука двух сортов: белая и белоснежная. Они купили белоснежной и теперь шли напрямик, тайгой, потому что на обратную дорогу не осталось денег.

Роса еще не высохла. Маленькие солнца выглядывали из каждой капли. Мальчик с сожалением смотрел, как они скатывались вниз и гасли под каблуком. Ему надоело идти молча.

— Сень, а за муку нам не попадет? Мамка сказала купить по тридцать.

— А купили по пятьдесят. И всё! — ответил Семен.

Мальчик, придерживая мешок, пробежал несколько шагов, догоняя брата. Нога поскользнулась на мокрых листьях. Он упал. Мешок стукнул его по спине, вспыхнуло белое облачко и плавно опустилось на землю.

Мальчик не двигался, прижавшись щекой к траве, смотрел, как, сев на каплю росы, шевелилась, словно живая, и быстро темнела пылинка. Подниматься с прохладной земли не хотелось.

Брат остановился. Мальчик вскочил и, глядя себе под ноги, принялся стряхивать листья с ватника.

— Последний раз я с тобой пошел! Понял?

Мальчик ничего не ответил, проверил, не развязался ли мешок, и двинулся вслед за братом. Некоторое время слышалось только шуршание травы и треск сучьев под ногами. Постепенно с лица мальчика сошло выражение озабоченности, он улыбнулся каким-то своим мыслям и, не выдержав, снова крикнул:

- Сень, а скажи, почему большие всегда кричат на маленьких? Нет, ты скажи — а?

Семен не отозвался.

Через полчаса сзади снова послышалось:

— Сеня-а-а, подожди-и-и!..

Задержавшись, Семен услышал торопливую припрыжку и шумное дыхание. Он видел, что брат старается изо всех сил, но все-таки раскрасневшийся, путающийся ногами в траве мальчишка вызывал у него раздражение. Семен тоже порядком устал. Но он не хотел показывать этого, а разговаривал с братом сурово потому, что самый простой способ скрыть свои слабости — это свалить их на другого.

— Давай, давай!.. Устал, что ли?

— Тебе хорошо, у тебя сапоги, — сказал мальчик. — А у меня ботинки. В них уже чавкает. Слышишь? — В его голосе не было ни малейшей обиды. Так уж повелось, что старшие всегда кричат и командуют. Так было всегда. И будет вечно. И, в конце концов, к этому можно привыкнуть.

Семен посмотрел на мокрые ноги брата, взглянул на свои толстокожие, добротные сапоги и впервые за всю дорогу не нашел, что ответить.

— Ладно, — сказал он после раздумья, — снимай. Сейчас костер разожжем.

Через несколько минут они сидели у костра, и мальчик, протянув к огню побелевшие, словно выстиранные ступни, снова попытался завязать разговор:

— Сень, а ведь тебе дома влетит за курево! Придем, мамка скажет: «Дыхни». Дыхнешь, а?

Семен, занятый раскуркой громадной, неуклюже слепленной самокрутки, негодующе мотнул головой, поперхнувшись дымом.

— А мне что... — торопливо сказал мальчик. — Мне ничего... Я-то не скажу. Она сама узнает. Сень, а правда, что на Гнилом покосе комары лакшеевскую корову сожрали?

— Их и здесь хватает, — ответил Семен и дунул дымом, стараясь попасть в самую середину плотного комариного облака. — А насчет коровы: рога да шкура остались. А так — всю высосали.

— И кости?

— Нет, кости вроде тоже остались. Только никто их не видел. Сам-то Лакшеев на покос не лазил — побродил с краю. Говорит: рога торчат на серёдке. А может, это не рога, а сучок.

— Может... — согласился мальчик. — Только коровы у него теперь нет.

— Сейчас на Гнилой идти можно, только если ветер дует, — продолжал Семен. — Иначе — заедят. Самое их время.

— Точно. Они сейчас вылупляются, — подтвердил мальчик. — А ты бы пошел?

— Ну да!.. С тобой еще я пошел бы! — внезапно рассердился Семен. — Ты на твердом-то месте ровно хромой!

— А один?.. — настойчиво допытывался мальчик.

— Вот смола! Чего пристал!

Не хватило у Семена духу ни соврать, ни правду сказать. Июнь — комариный месяц. Ступи ногой — и везде, где есть хоть немного воды и тени в ложбинах, в прибрежном тальнике, на болоте, — вскинется в воздух звонкий серый клубок. Можно задыхаться в накомарнике, мазаться дегтем, залезть в самую середину костра — бесполезно. Среди миллионов всегда найдутся тысячи, которые не боятся ни дыма, ни дегтярного запаха, ни взмахов рук. А на Гнилом покосе комаров было столько, что даже лоси обходили его стороной в это время.

- Нет, я бы ни за что не пошел, — сказал мальчик.

— Может, мы тут и заночуем? — сердито спросил Семен, которому этот разговор был явно не по душе.

— Я сейчас... — заторопился мальчик. — Видишь, ботинки от огня скорежились: не надеть. А горячо! — обрадовался он, сунув ногу в нагретый ботинок. — Вот всегда бы так!

Семен просунул руки в лямки мешка и, не оглядываясь, пошел вперед. Он прошел всего несколько шагов и вдруг, провалившись куда-то ногой, упал на бок.

Мальчик засмеялся и крикнул:

— Последний раз я с тобой пошел! Понял? — и умолк, увидев, как внезапно изменилось лицо брата. — Ты чего, Сень? — шепотом спросил он, подбежал к брату и потянул его за плечо.

Тот приподнялся на руках, и удивление на его лице сменилось выражением страха и боли. Он медленно опустился на живот, загреб горстями траву и потянул ее к себе, выдирая с корнем.

— Сеня-а! — в ужасе крикнул мальчик. — Сеня-а-а!

— Нога-а... — простонал Семен.

Он не шевелился, только пальцы его то сжимались, то разжимались.

Услышав голос брата, мальчик немного успокоился.

— Ты за меня держись, — сказал он, опускаясь на колени и подставляя плечо.

— Уй-ди! — сквозь зубы ответил Семен.

Мальчик в растерянности смотрел на беспомощную фигуру брата. По растрепавшимся волосам Семена деловито, словно ничего не случилось, сновали муравьи. Нога, застрявшая в отнорке, изогнулась необычно — вбок. Так не должны гнуться ноги.

Мальчик прополз до отнорка и стал выдирать траву.