Высоко-высоко над трубачами по левую сторону поперечного зала появился, изящно пошмыгивая, точеный белый нос с золотыми крендельками, иллюминаторы всё двигались вперед, пока наконец не удалось опознать корпус белого корабля, который, собственно, норовил заполнить весь обзор. Пестрые флажки бежали по тросу от носа к мачте. Медленно-медленно подплывал колесный пароход с гордо наклоненной трубой, шел под парами, но что-то там не заладилось: он плевался ангелочками. Носовые волны, расходясь в стороны, намочили мне штанины. Башмаки тоже скрылись под водой, ноги мерзли. Матросы на палубе взялись за работу, отдавали швартовы, один из них прыгнул через поручни в плещущую воду и кинулся к шлифованной тумбе — нашему киоску, — зацепил швартов, после чего пароход остановился. На верхней палубе замерли пассажиры. Музыканты, уже почти до пупа как бы обмотанные ватой, играли одурманивающе мягко и проникновенно. К борту подогнали сходни, и верхами на белых конях два всадника первыми покинули борт корабля, стройные щиколотки рвали туман в клочья, всадники поскакали к эскалаторам, где безмолвно и изящно исчезли. За ними проследовали высокопоставленные духовные лица в светлых рясах, они взмахивали дымящимися кадильницами, сладкий чад подымался к потолку, туда, где беглые ангелочки уже вросли в лепнину. Когда мимо в креслах с колесиками провезли нескольких важных персон, оркестр начал маршировать на месте, погружаясь все глубже и глубже. А когда и дирижер шагнул к эскалатору, он был по самую шею окутан мглой. Шептуны, добросовестные и соглашатели последовали за глохнущим оркестром, от которого в самом непродолжительном времени не осталось видно ничего, кроме самых больших раструбов. Внутрь, вниз. Я встал, увяз до бедер, прошел несколько метров вброд, да как поплыву. Я еще пробовал зацепиться одной ногой за стояк часов, но поток меня затянул, я скользнул к эскалатору, нырнул с последними рожками, которые беззаботно навевали покой, прямиком в белый шум.

И был я ходячим облаком, тонущим комком, хотел вытянуться в длину, вытягивался в нитку, пробивался сквозь нижние этажи к железнодорожным путям. Во времена раздробленного сна я всегда употреблял железную дорогу как снотворное. Новый льдисто-белый скоростной состав стоял перед ожидающими, стоял, не открывая окон, эдакое загадочное существо, и никто не знал, что творится внутри под гладкой его поверхностью. В народе эти существа прозывают завитушкамив силу большого сходства с безымянными белыми змейками, которые во множестве попадают в сети рыбаков, ведущих промышленный лов, и, едва их тронешь, начинают извиваться, выделяя потоки слизи. Эти белые твари выскальзывают из рук в море, и их поспешно выбрасывают, а изучать их никому в голову не приходит.

«В будущем ждет сушь» — такие вот фразы были выписаны красными буквами на вагонах поезда; на перроне его дожидалась бригада уборщиков, все сплошь в комбинезонах и красных форменных кепи. На равных расстояниях они расставляли на платформе стеклянные сосуды высотой в полчеловеческих роста, маленькие аквариумы, так называемые емкости для клиентов. Наконец массивные дверцы вагонов раздвинулись и выпустили доставленных пассажиров: эдаких большеглазых существ, плавающих в непонятной жидкости, шарики с точками глазок, некоторые в красных прожилках. Все содержимое состава куда-то увезли, и разглядеть толком ничего не удалось, у дверей возникла толкотня. Теперь обслуживающий персонал начал готовить состав к очередному рейсу; они включили пылесосы и вентиляторы, чистили, сушили кресла и проходы, подняли шторы. А пассажиры принялись штурмовать вагоны еще до того, как уборщики завершили свою работу. Большинство мест тотчас было занято, пришлось несколько раз произвести проверку, только тогда все расселись по своим законным местам. А изгнанные улеглись прямо в проходах. Желанные матерчатые кресла были давным-давно захвачены; иной, словно этакое мягкое ядрышко, забился в скорлупки подушек, в надежде отрастить крылья. Мне удалось углядеть последнее свободное место в купе для курящих хвостового вагона, и я тоже расположился на пастельном плюше. Когда двери автоматически закрылись и кондиционер призвал к умиротворению, возбужденные умы наконец успокоились, и при отправлении поезда кругом воцарилось благоволение. Все понимали, что здешние пассажиры принадлежат к сливкам общества, к элите, каковая мимолетно формировалась на недоступных глазу коврах.

Завитушка запустила систему управления, взбаламутив пыль и белые хлопья, в сплетении рельсов я углядел стрелочников в разноцветных кепи — точь-в-точь сыроежки, которые осыпали своими спорами поезда, стоя вдоль линий проводов. Едва поезду дали зеленый свет, мы начали свой путь по каналам, сыроежки сменились другими грибами, белыми такими, которые растут кругами вдоль насыпей высокоскоростных магистралей и звались раньше ведьмины кольца, а ныне — ветряные и вихревые сады. Когда наш поезд набрал крейсерскую скорость, мне стало ясно, что в данном случае речь идет о подвесной дороге, более того, эта самая дорога служит практическим учебным пособием. Оказалось, большинству пассажиров преподаваемые здесь предметы: вера, движение, блеск — были в новинку. Машинист, который, собственно, и проводил занятия, нимало не интересовался нашими проездными документами. Его вполне устраивал тот факт, что здесь под его руководством люди проходят курс заочного обучения, а следовательно, те, кто вел телефонные разговоры, смотрел телевизор и был готов даже чувствовать на расстоянии, — те ехали бесплатно. Машинист, стало быть, позаботился, чтобы шторы были опущены, а все дети и младенцы были, согласно инструкции, подсоединены к общей связи, включил небольшие экраны, встроенные в спинку впередистоящего кресла, погрузил малышей в мерцающую плазму, что им ужасно нравилось. Мои соседи по креслам, как по заказу, завели телефонные разговоры, одновременно листая проспекты с фотоснимками новейших приборов и приспособлений.

Некоторые обсуждали с нашим преподавателем свои честолюбивые планы: «Лично я хотел бы покрыться пушком, стать шмелем, а уж потом обрасти перьями».

При максимальной скорости машинист торжественно провозгласил: «А ну, открыть ноутбуки!» — и все немедля извлекли из сумок и чемоданчиков плоские экраны, разложили их на коленях, присоединили проводами к креслам, а вскоре усердные пальцы уже плескались в прохладных ванночках, взбивая мыльную пену, отчего возникли столь желанные мобильные рынки.Поскольку я не имел при себе компьютера, мне пришлось довольствоваться упомянутым небольшим экраном, я засунул в уши пуговки наушников, оказался в голове поезда и под ласкающие слух звуки полетел навстречу подступающим пейзажам. Все головные вокзалы Европы вырастали вдоль путей — вокзал в Милане, Лейпцигский главный вокзал, который вобрал в себя несколько оживленных городских вокзалов, чтобы накрыть их роскошной общей крышей: Дрезденский, Магдебургский, Тюрингский, Айленбургский и, наконец, Берлинский. Я видел вокзалы бельгийские, французские и немецко-французские, подступающий узловой вокзал на переезде, где соберутся скоростные завитушки из всех направлений, он сплошь стеклянный и потому сдан в эксплуатацию еще до окончания строительства. Однако ж настоящий узловой вокзал находится не где-нибудь, а в Токио: один богатый японец соорудил в центре города этакий наклонный морозильник, внутри которого есть обледенелый холм со множеством лыжных подъемников, а позади холма находится поросший пальмами берег. Мы проносились мимо деревень, которые изобиловали роскошными приметами дистанционного управления, и тут только я углядел, что мы на ходу задевали склоны насыпей, что завитушка представляла собой деталь шлифовального аппарата, который придает новый блеск фасадам, прежде чем их на полном ходу обрызгают тонким слоем лихорадки, после чего я уснул как убитый.

Проснулся я в холодном источнике, средь булькающих голосов. Дети склонялись над маленькими экранами, бодро ныряли в быстро сменяющиеся картины, мчались сквозь нескончаемые развлечения. Низкий, протяжный рокот баюкал пассажиров, мы летели и одновременно стояли на месте. Взрослые безвольно поникли в креслах, ухитрились заснуть при безостановочно бегущих по экранам картинках, спали, не закрывая глаз, челюсти у них отвисли, из уголков губ капала слюна, эта холодная жидкость собиралась в проходе и все поднималась, поднималась. Я не обнаружил ни крылышек, ни перьев, зато разглядел у своих соседей перепонки между пальцами да зачатки жабр под ушами, кожа покрылась чешуей, тут и там лежали желточные пузыри. И сидел я не в летной школе, а в обычном садке для мальков, и мне захотелось тотчас сойти с поезда. Машинист, заметивший мое беспокойство, бережно препроводил меня в отдельное комфортабельное купе, которое назвал «передвижной комнатой», там я лег на кровать, вместо окна купе предлагало новейший плоский телеэкран.