Квартиру, в которой примерно до июля прошлого года обитала Трейси Килбурн, теперь занимала двадцатисемилетняя женщина — Джойс Эпстайн. До февраля она жила в Нью-Йорке, приехала сюда провести отпуск, влюбилась в Калузу и решила здесь обосноваться. В Нью-Йорке Джойс работала секретарем в издательстве, в Калузе занималась продажей недвижимости — не очень-то прибыльное занятие, поскольку проценты под залог стали очень высокими и никто не хотел покупать недвижимость. В Нью-Йорке Джойс жила в многоквартирном доме, на втором этаже, на Восемьдесят третьей улице, возле Первой авеню. В Калузе же занимала полуразвалившуюся деревянную лачугу, откуда открывался вид на одну из красивейших лагун в мире. Цапли грациозно ступали по мелководью, на перилах веранды примостился пеликан. Моя квартира в Манхэттене, рассказывала Джойс, была куда просторней этой, но из своего окна там, в Нью-Йорке, я видела лишь автомобильную стоянку напротив. Здесь — она указала на лагуну — у меня райский сад у порога.

Джойс не знала никого по имени Трейси Килбурн.

Прежний жилец был мужчина, звали его Чарли — как-то так. Джойс столкнулась с ним только один раз — когда въезжала сюда, а он выезжал. Он сообщил ей, что возвращается в Цинциннати, так как не выносит этих проклятых птиц, шныряющих по лагуне. «Как сказала старая дева, когда поцеловала корову», — изрекла Джойс, пожав плечами. Роулз не понял, что она имела в виду, и спросил ее об этом. «Выбор — дело вкуса», — объяснила Джойс и улыбнулась. «О!» — сказал Роулз. Он решил, что не стоит зря терять время, задавая вопросы. Во всяком случае, Джойс не знала Трейси Килбурн. Раздался телефонный звонок. «Может, кто-то хочет купить дом»! — воскликнула Джойс, бросаясь к телефону.

Мужчина, живший по соседству, сидел возле своего автофургона и потягивал пиво из жестянки. На нем была белая фуфайка без рукавов и голубые шорты. Он назвал свое имя: Харви Уолленбак — «меня здесь называют Харви Уоллбангер» [17]— и спросил, чем может быть полезен. Роулз поинтересовался, давно ли он здесь живет.

— Уже три года, — сказал Уолленбак.

— А в июле прошлого года? — спросил Блум.

— Если я прожил здесь три года, то жил и в июле прошлого года, верно? — съязвил Уолленбак. Ему, по-видимому, перевалило за шестьдесят — пугало с всклокоченными седыми патлами, желтыми от никотина зубами и пальцами. Дверь в его автофургон была приоткрыта, там работал телевизор. Передачу, похоже, не смотрел никто. Шла мыльная опера — один из любимейших жанров матери Роулза. Что-то о докторах и медицинских сестрах. Какие-то умники толковали о незаконнорожденном ребенке. В мыльных операх все упирается в умников и незаконность, только в это. Мыльной опере не нужен смелый, острый сюжет — дневной сериал, одним словом. Но это все равно что назвать мусорщика инженером по санитарии.

— Вы знали девушку по имени Трейси Килбурн? — спросил Блум. — Жила по соседству с вами. — Он указал на дом на сваях.

Джойс Эпстайн пробежала к своей машине, прощально помахав детективам рукой.

— Очень красивая, — продолжал Блум. — Жила здесь в прошлом году, примерно с мая по июль.

Машина тронулась с места. Улыбаясь, Джойс снова помахала им рукой и укатила по мощенной гравием дорожке.

— И зовут ее… — уточнил Уолленбак, — Трейси Килбурн?

— Так у нас значится, — сказал Блум.

— Никогда не знал ее имени… если это та, которую вы ищете. Высокая блондинка, где-то пять и девять, пять и десять. Голубые глаза. Титьки наружу. Вертится, как Бетти Грейбл. Вы помните Бетти Грейбл? — Он повернулся к Роулзу. Роулз кивнул. — Такую девушку вы ищете? — спросил Уолленбак.

— Похоже, это она, — сказал Блум. — А вы помните, как разговаривали с девушкой, которая приезжала сюда и спрашивала о ней? Это было уже где-то в июле, когда мисс Килбурн уехала.

— Может, и разговаривал. — Уолленбак внезапно насторожился и поглядывал на детективов с подозрением. — Почему вы спрашиваете? В чем дело?

— Вы сказали ей, что мисс Килбурн уехала в большой дорогой машине? Так? — осведомился Блум.

— Возможно.

— Черный шофер помогал ей погрузить вещи?

— Да, может быть…

— Да или нет? — настаивал Роулз. — Вы видели, как она уезжала отсюда?

— Сначала скажите, зачем вам это, — потребовал Уолленбак.

— Ничего им не говори, — произнес из фургона женский голос.

— Заткнись, Лиззи, — пробурчал Уолленбак.

— А затем, что мисс Килбурн мертва, — сказал Роулз.

— Говорю тебе — не рассказывай им ничего! — завопила женщина.

— Я даже не знал ее имени, — пробормотал Уолленбак.

Женщина вышла из фургона, уперев руки в бока. Она была в розовой комбинации и шлепанцах, тучная, лет пятидесяти, с обесцвеченными волосами и лицом, возможно, и хорошеньким — лет тридцать назад. Искоса взглянув на солнце и затенив глаза ладонью, она уставилась на детективов.

— А ты попросил их показать значки? — подступила она к Уолленбаку.

— Заткнись, Лиззи, черт тебя подери! — рявкнул Уолленбак. — Я сам здесь управлюсь.

— Ты можешь только глазами хлопать. Единственное, с чем ты справляешься, — отрезала Лиззи. — Покажите-ка мне ваши значки, — обратилась она к детективам.

Детективы подтвердили свои полномочия.

— Неудивительно, что она мертва, — объявила Лиззи. — Кто она такая? Шлюха. Или что-то вроде этого. Приходила домой ночью, когда хотела. Разве не шлюха?

— Мэм, — терпеливо пояснил Блум, — мы пытаемся только установить, какая машина увезла ее отсюда. Ваш муж разговаривал с женщиной, которую зовут Сильвия…

— Он мне не муж. Да хоть бы и так — он все равно трепло.

— Я — трепло? Трепло? — с раздражением повторил Уолленбак.

— Мы не желаем вмешиваться, если даже какая-то шлюха позволила себя убить, — отчеканила Лиззи.

— Вы говорили кому-нибудь, что за ней заезжала дорогая машина?

— Харви, держи язык за зубами! — пригрозила Лиззи.

— Какой вред от того, что я скажу им, — заупрямился Уолленбак.

— Здесь убийство! Вот в чем дело! — заорала Лиззи. — Ты что, хочешь быть замешанным в убийство этой шлюхи? Ты дурак набитый!

— Но она не была мертвой, когда я видел ее в машине! — возразил Уолленбак.

— Ну вот, ты и попался! — Лиззи скрылась в фургоне, кипя от ярости.

— Так вы видели ее в машине? — спросил Блум.

— Я видел ее.

— Какая машина?

— «Кадиллак».

— Какого цвета?

— Черного.

— Вы заметили номерной знак?

— Видел, но…

— Запомнили номер?

— Нет.

— Номер штата Флорида?

— Да.

— Но номер не помните?

— Когда она села в машину, я же не знал, что ее убьют, — возмутился Уолленбак. — А то бы смотрел как следует.

— Машина была с шофером, верно? — спросил Роулз.

— Верно.

— Шофер белый или черный?

— Черный, — ответил Уолленбак. — Как вы.

— Не слышали, называла ли она его по имени? Говорила что-нибудь?

— Нет, не слыхал.

— Как он выглядел?

— Я же сказал, черный.

Роулз вздохнул.

— Какого он был роста?

— Да… пять и десять…. так примерно.

— А сколько весил, по-вашему?

— Здоровяк, стоило только посмотреть, как он швырял сундуки и чемоданы. Но про вес — не знаю. Не могу судить.

— Какого цвета волосы, помните?

— Много седых. Больше, чем черных.

— Глаза?

— Карие.

— Как он был одет?

— Как одеваются водители… Серая форма. Фуражка. Как обычно.

— Но вы не слышали его имени?

— Девушка не называла его.

— Но она знала его, как вы думаете?

— Если позволила ему зайти в дом и таскать свои вещи, то, думаю, знала, — ответил Уолленбак.

— Он выносил ее вещи? — спросил Блум.

— Тяжелые. Несколько чемоданов она вынесла сама.

— Вещи положили в багажник?

— Что-то в багажник, что-то — на переднее сиденье.

— Она сказала вам что-нибудь перед тем, как они уехали?

— Ничего. Я не знал эту девушку, просто видел ее.