— А о чем вы пытались написать во второй книге?

— О плавании, которое я совершил по Эгейскому морю, прежде чем поселился здесь.

— И что же было не так?

— Она оказалась нудной. Плавание было превосходным, но то, как я написал о нем, звучало не более захватывающе, чем поездка на автобусе в Лидс ноябрьским дождливым воскресным днем. В общем, все это уже было.

— Но не это главное. Конечно, вы должны найти новый угол или оригинальный подход. Разве не так это делается?

— Ну, конечно. — Он улыбнулся ей. — Вы не такая уж и глупая, как может показаться.

— Вы говорите приятные вещи, но ужасными словами.

— Знаю. Я лгун и извращенец. Ну, а как там с личными местоимениями?

Селина заглянула в книгу:

— Usted — вы. Е1 — он. Ella…

— Двойное «л» произносится, как будто за ним стоит «и». Elya.

— Elya, — сказала Селина и снова взглянула на него. — Вы никогда не были женаты?

Он сначала не ответил, но его лицо напряглось, как будто она зажгла фонарик и поднесла к его глазам. Потом он сказал довольно спокойным голосом:

— Я никогда не был женат. Но однажды был помолвлен. — Селина ждала и, наверно, поощряемый ее молчанием, он продолжил: — Это произошло, когда я жил в Брэддерфорде. Ее родители так же жили в Брэддерфорде, были очень богаты, очень добры и всего добились сами. Настоящая соль земли. Отец водил «бентли», а мать ездила на «ягуаре», а у Дженни была охотничья лошадь и патентованный автоматический денник, и они обычно ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, и в Фор ментор на лето, и в Лидс на музыкальный фестиваль, потому что считали, что этого от них все ждут.

— Я не пойму, вы это говорите по-доброму или со зла.

— Я и сам не пойму.

— Но почему же она расторгла помолвку?

— Это не она. А я. За две недели до самой большой свадебной церемонии, когда-либо происходившей в Брэддерфорде. Несколько месяцев я не мог близко подойти к Дженни из-за подружек, приданого, устроителей празднества, фотографов и свадебных подарков. О Боже, эти свадебные подарки. И между нами стала вырастать высокая стена, так что я не мог приблизиться к ней. А когда я понял, что она не возражает против этой стены, что она даже не замечает ее… в общем, я никогда не обладал чрезмерным чувством собственного достоинства, но, во всяком случае, хотел сохранить хотя бы то, которое оставалось.

— Вы сказали ей, что не собираетесь на ней жениться?

— Да. Я пошел к ней в дом. Я сказал Дженни, а затем сказал ее родителям. И все это происходило в комнате, заполненной пакетами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, салатницами, чайными наборами и сотней подставок для гренок. Это было отвратительно. Ужасно. — От воспоминания его слегка передернуло. — Я чувствовал себя убийцей.

Селина подумала о новой квартире, коврах и мебельном ситце, ритуальном белом платье, и венчании в церкви, и о том, что мистер Артурстоун поведет ее к алтарю. Паника, внезапно охватившая ее, казалась паникой, возникающей во время кошмарного сна. Как если заблудишься и понимаешь, что заблудилась. Знаешь, что где-то не туда свернула, и впереди ничего, кроме несчастья, скал над бездной и всякого рода безымянных страхов. Ей захотелось вскочить на ноги, исчезнуть, убежать от всего, что она готовилась совершить.

— Это… это тогда вы покинули Брэддерфорд?

— Не смотрите с таким ужасом. Нет, не тогда; мне предстояло прожить там еще два года. В течение этих двух лет я оставался персоной нон грата со всеми атрибутами ряженого и отвергаемый теми, от кого этого не ждал. В какой-то степени было даже интересно выяснить, кто мои настоящие друзья… — Он подвинулся вперед и поставил локти на край крыши капитанского мостика. — Но все это никак не может помочь в усовершенствовании вашего безукоризненного кастильского испанского. Посмотрим, сможете ли вы сказать настоящее время Hablar [23].

Селина начала:

— Hablo — я говорю. Usted habla — вы говорите. Вы любили ее?

Джордж быстро взглянул на нее, но в его темных глазах не было злости, только боль. Потом он положил загорелую ладонь на раскрытую страницу учебника испанской грамматики и мягким голосом сказал:

— Не смотрите. Нельзя жульничать.

«Ситроен» вполз в Кала-Фуэрте в самый жаркий час дня. Солнце сияло в безоблачно голубом небе, лежали черные тени, а пыль и дома были очень белыми. Ни живой души вокруг, ставни закрыты. Фрэнсис проехала мимо «Отеля Кала-Фуэрте», выключила мощный двигатель машины, и наступила великая тишина, нарушаемая только шелестом сосен, которые колыхались под дуновением таинственного неощущаемого бриза.

Она вылезла из машины, захлопнула дверцу, поднялась по ступеням гостиницы и прошла за штору к бару Рудольфо. После солнца ей потребовалось несколько секунд, пока глаза привыкнут к темноте, но Рудольфо был здесь, наслаждаясь сиестой в одном из длинных тростниковых кресел, и, когда она вошла, он проснулся и встал, заспанный и удивленный.

Она сказала:

— Ну, привет, amigo [24].

Он протер глаза:

— Франческа! Ты что тут делаешь?

— Только что приехала из Сан-Антонио. Нальешь мне чего-нибудь выпить?

Он пошел за стойку:

— Что ты хочешь?

— Холодное пиво.

Она влезла на табурет и достала сигарету, зажгла ее, достав спичку из коробка, который подтолкнул к ней Рудольфо. Он открыл пиво и осторожно налил его, чтобы не было пены. Он сказал:

— Не самое лучшее время дня для езды в автомобиле.

— Мне все равно.

— Очень жарко для этого времени года.

— Самый жаркий день за все время. Сан-Антонио похож на банку с сардинами; какое же облегчение выбраться за город.

— Ты поэтому сюда приехала?

— Не совсем. Хочу повидаться с Джорджем.

Рудольфо ответил на это в своей обычной манере: пожал плечами и опустил уголки рта. Казалось, он на что-то намекал, и Фрэнсис нахмурилась:

— Его что, нет здесь?

— Ну конечно же он здесь. — В глазах Рудольфо блеснул коварный огонек. — Ты знала, что у него в «Каза Барко» живет гостья?

— Гостья?

— Его дочь.

— Дочь! — После секундного потрясенного молчания Фрэнсис рассмеялась: — Ты с ума сошел?

— Я не сумасшедший. Его дочь здесь.

— Но… но Джордж никогда не был женат.

— Этого я не знаю, — сказал Рудольфо.

— Ради Бога, сколько же ей лет?

Он снова пожал плечами:

— Семнадцать?

— Но это невозможно…

Рудольфо начал раздражаться:

— Франческа, говорю тебе, она здесь.

— Я виделась с Джорджем в Сан-Антонио вчера. Почему же он мне ничего не сказал?

— Он тебе даже не намекнул?

— Нет. Нет.

Но это было не совсем так, потому что все его действия в тот день носили необычный характер, а потому, в глазах Фрэнсис, вызывали легкие подозрения. Странное стремление послать телеграмму, когда он только накануне приезжал в город, покупка в магазине Терезы, самом женском из всех, а его последние слова о том, что ему кроме кошки есть кого кормить по возвращении в Кала-Фуэрте. Весь вечер и почти всю ночь она пережевывала эти три подсказки, убежденная, что в сумме они дают что-то, что она обязана знать, и сегодня утром, не в силах больше оставаться в неведении, она решила отправиться в Кала-Фуэрте и выяснить, что происходит. Даже если и нечего выяснять, она сможет повидать Джорджа. К тому же, действительно, забитые людьми улицы и тротуары Сан-Антонио начинали действовать ей на нервы, и мысль о пустых голубых лагунах и свежем запахе сосен в Кала-Фуэрте соблазняла.

И вот теперь это. Его дочь. У Джорджа была дочь. Она затушила сигарету и увидела, что у нее дрожит рука. Как можно спокойнее она спросила:

— Как ее зовут?

— Сеньориту? Селина.

— Селина. — Она произнесла слово так, как будто оно оставило горький привкус во рту.

— Она очаровательна.

Фрэнсис допила пиво. Она поставила пустой стакан и сказала: