Аким Корысный чуял, что дело, в которое он собирался влезть, чем-то опасно для него. Слишком выгодный барыш оно сулило. Слишком гладко все складывалось. И все-таки внутренне он уже склонился к тому, чтобы принять предложение и стать полновластным хозяином “Скокса”.

Поток машин все более густел, и Корысный поневоле внутренне подобрался, внимательно поглядывал по сторонам и не снимал ноги со сцепления, потому что то и дело приходилось переключаться на вторую передачу и притормаживать. На подъезде к повороту на мост образовалась настоящая пробка, какой-то нетерпеливый кретин беспрерывно сигналил сзади, вызывая у Корысного, и навернякак у всех окружающих, тихую ярость.

Минут через десять, когда Корысный добрался наконец до поворота, взору его открылась печальная картина — старый “москвичок” с наваленным на крышу убогим дачным скарбом, основательно протаранил зад черного джипа. Цветные мелкие стекла разбитых фонарей весело посверкивали и играли на сыром асфальте. Злополучный водитель сидел прямо на земле, прислонившись спиной к переднему колесу своей убогой машинки, подтянув коленки к груди и уткнувшись в них головой. Лица его видно не было, ладонями он зажимал уши. Рядом с ним неподвижно стояла бледная увядшая женщина. Девочка лет десяти, очевидно, их дочка, присев на корточки, собирала цветные стеклышки…

Трое крепких коротко стриженных молодцов что-то объясняли лейтенанту ГАИ, показывая пальцами на бесчувственного бедолагу. Лейтенант кивал и быстро записывал показания в протокол, умещенный в лежащем на капоте джипа планшете.

Все в данной стуации было ясно и без всякого протокола: задний всегда виноват.

Что-то похожее на жалость шевельнулось в сердце Корысного, он даже представил себе этакую гипотетическую сценку: вот сейчас он останавливается у места трагедии, спрашивает у молодцов: “Сколько?” — и тотчас отсчитывает запрошенную сумму. Это ведь в его силах, пустяки, в сущности. Пять, десять тысяч зеленых. А взамен суетливая благодарность воспрянувшего горемыки, скупые слезы благодарности, пожатия рук, обещания “отблагодарить-отслужить…” Чем ты можешь мне отслужить, мужичок? Мешок картошки с дачи привезти, корзину яблок…

Аким Корысный раздраженно прибавил газку и выехал на мост. Через полминуты он напрочь позабыл и мужичка этого, оцепеневшего на земле, обхватившего голову руками, и его несчастную семью, и свой благородный, но бесплодный порыв.

“В конце концов, чем я рискую? — думал Корысный, паркуясь возле своего трехэтажного особнячка. — Дела у “Скокса” идут превосходно, все бумаги в образцовом порядке. Почему бы нет? Тем более комбинат остается при мне… Надо соглашаться.”

Не прошло и двух недель, как Ферапонт и Рвач вновь плотно заперли за собой дверь парной, усевшись на махровые полотенца, застлавшие гладенькие доски широких скамей, ступенями поднимающихся до жаркого потолка.

Сняв с крючка медный черпак с резной деревянной ручкой, Ферапонт зачерпнул из бадейки воды и плеснул на камни. Пригибая голову от взвившегося яростно пара, взобрался на полку.

— Дела серьезные, Рвач, — поведал, почесывая волосатую мускулистую грудь. — Все по-твоему сошлось, клиент раскололся. Информации — гора, нам с тобой еще придется покопаться в ней, разобраться в деталях… Но главное мы уже знаем…

— Ну-ну, — заинтересованно поторопил Урвачев.

— Все идет через москвича…

— Та-ак… Как я и думал. Кто таков?

— Дрянь, отжимок, на пенсии… Пять лет назад ушел из министерства. Но перед пенсией успел связать узлы — вышел на какого-то американца, организовал экспорт металла с комбината. Весь куш уходит к нему, Колдунову перепадают крохи… Но главное, Рвач, он же, этот москвичок гнилой, устроил такое акционирование комбината, что шестьдесят процентов акций у него. У Колдунова около двадцати, остальная мелочевка разошлась по работягам…

— Адресок москвича есть? — мгновенно оценил услышанное Урвачев.

— Пока нет, но добудем. Дело техники…

— Интересный поворот! — усмехнулся Урвачев. — А москвичок-то — молодец! Аккумулятор! Не дал богатству распылиться, в одну кучу сгреб…

— Мало того, Рвач… Эта гнида, Корысный, на всех запасался компроматом. Там на Колдунова кое-что имеется, и на прокурора Чухлого… Говорю же: придется покопаться… Большие козыри в руки к нам пришли, Рвач, очень большие козыри!

— Так, а что американец?

— На американца почти ничего. Он в доле точно, но сколько получает, не знаю… Однако — тоже — штучка! С комбинатом у него договор по определенному объему поставок аж на десять лет! Я думаю, Серега, так… Москвича, ясное дело, мы выпотрошим и выйдем на американца. Надо менять схему, на хрен нам эта Москва и посредники. Система будет такая: Колдунов, мы с тобой и — американец. Американец — рынок сбыта, без него никак… Первое время хотя бы…

— И вообще связи зарубежные, — вставил Урвачев. — Не век же нам в этой дыре обретаться… — Обвел взором пространство бани. — То есть, получается треугольник… А почему бы и нет? Простая и самая жесткая фигура…

— И самая, кстати, устойчивая…

— Точно.

— А тупым углом в нем будет янки… — поджал губу Ферапонт. — В перспективе, ага? Хотя, может, и Колдунов, кто знает…

— Ну-с, — подытожил Урвачев, — перспективы широкие, цели ясные, будем работать.

Он приподнялся с полки и взялся за ручку двери.

— Погоди, Рвач, — сказал Ферапонт. — Там небольшая заминка вышла с Корысным, засомневался я и не замочил его сразу… Думал, еще какая-нибудь за ним информация, отпустил на волю и хвост пристегнул… Нотариус насчет имущества его все подписал, не пропадать же добру… Бабу его в случае чего прессанем хорошенько. А вот Корысного, думаю, мочить все-таки надо, лох порожний, выпотрошенный, больше с него ничего не возьмешь, а знает много…

— Да, — согласился Рвач, подумав секунду. — Две пользы. Корысного замочим — концы в воду, а Колдунову — сигнал. Сговорчивей будет…

— Я зарядил троих бойцов, провел инструктаж…

Они вышли в предбанник, сели в кресла.

Тотчас подлетел официант-банщик Владимир Ильич, неся на вытянутых руках серебряное ведерко для шампанского, где из груды рыхлого льда торчало одинокое горлышко пивной бутылки.

Урвачев налил в чашку душистый свежезаваренный чай. Запахло мятой и сеном.

— Я слышал, сестра твоя с писателем развелась, — сказал Ферапонт. — Выдал бы ты ее за меня, Рвач. Свояками бы стали, одной семьей… Такая женщина пропадает!

— Не пойдет Ксюша за тебя, Ферапонт, ты же сам знаешь…

— Эх, не будь она твоей сестрой, Рвач, — вздохнул Ферапонт, — я бы ее силком увел… Ох, увел бы!.. Ведь с писателем развелась, а теперь, ребята базарят, с художниками спуталась… Богема! Они с нее греческую богиню лепят, сама хвасталась.

— Голую, что ли? Урою, падлу!.. — подскочил Урвачев.

— Не голую, Серега, а… это… обнаженная натура называется. Ты ж вот книжки всякие умные читаешь, а выражаешься… У них понятия такие. Искусство же… Они безвредные.

Ферапонт отпил из горлышка, громко рыгнул.

— Зря ты пиво пьешь, Ферапонт, — заметил Рвач. — Не полезно…

— Не полезно, зато в кайф, — мрачно отреагировал Ферапонт. — А жизнь без кайфа — что за жизнь? Прозябание. Все пьют пиво после парилки… Надо же когда-то расслабиться, а то все недосуг. Ох, заботы, заботы…

— Что за дела еще?

— Да так, текучка… Политико-воспитательная работа запущена, братва стала от рук отбиваться. Пора проводить мероприятия. Тимоня попивает не в меру, Конопля крысятничает по мелочи… Для них Корысного завалить, дело, конечно, пустяковое, но сомнения у меня, Рвач… Разные.

— Ну так проведи показательное аутодафе, — прихлебывая чай, сказал Урвачев. — Какие проблемы? Воспитание дело святое.

— И я так думаю… Но сначала пусть они это… ну… дафе это…

— Чего?

— Есть у меня фермер один в Запоеве, мутный… Сам хочу туда съездить вечерком, и эту бригаду прихвачу.