— Ну-ну, — откинувшись к спинке стула, подбодрил Владимир Ильич. — Продолжайте, пожалуйста. Кто же они, эти главные, как вы выряжаетесь, бузотеры? Значит, и председатель завкома Драченов здесь? — Ленин указал глазами на дверь приемной. — Тоже делегат?
— Тоже! — мрачно подтвердил Веритеев. — А лучше бы взять его со всей компанией да и…
— Да и… что? Взять без разбора всех несогласных с нами да и отовсюду вон? Исключить? Выразить политическое недоверие? Выгнать из профсоюза? Гм, да… решительно. Главное, одним махом: раз-раз… А что же потом? Вы полагаете, что после этого «бузы» не будет?..
Ленин недовольно хмыкнул, опять искоса взглянул на листок с конспектом завтрашнего доклада.
В последние месяцы, особенно в связи с предстоящим съездом партии, выступать ему приходилось часто. Поворот в политике предстоял крутой. (Об этом он мельком подумал и сейчас). Не каждый даже из старых партийцев вполне поймет и примет не только неотложную необходимость, но и тактическую тонкость этого поворота от «военного коммунизма» к нэпу. Что же говорить о простых рабочих, а тем более о полупролетариях с мак-кормиковского завода?
— Скажите, пожалуйста, вам это виднее: действительно ли так уж из рук вон плохо со снабжением на заводе? — спросил он Веритеева.
— Не хуже, чем у других, — сердито ответил тот.
— Может быть, рабочие действительно оказались как бы «ничьими»… вроде сирот?
— Выдумывают! — снова не выдержал Веритеев, из головы которого все эти дни не выходила драченовская провокация на заводском митинге. — Этим «сиротам» уисполком выделил шесть десятин земли под личные огороды. У многих, вроде того же Драченова, есть земля в деревне… чего им еще? Просто мутят. Настоящих рабочих осталось мало, закалки нынешним не хватает…
— Гм… это, конечно, верно, — согласно кивнул Владимир Ильич. — И что же, по-вашему, из этого следует? — суховато добавил он. — Прежде всего то, что вам лично и партячейке завода нужно энергичнее и чаще разъяснять суть момента, вести работу с «бузящей» массой. Я, собственно говоря, для этого и попросил вначале вас одного. Судя по всему, Московский уком и партийцы завода недостаточно энергично и вдумчиво ведут там работу среди беспартийных. А завод ведь особенный, можно сказать, чужой. Тем более там необходимы настойчивость, инициатива. Доклады на митингах, затеянных не бузотерами, а подготовленные вами. Хорошо продуманные агитационные «суды» над Советской властью для разъяснения сути нашей политики. В Москве такие «суды» проходят очень успешно. Кроме того… да-да, это сделать тоже необходимо! — подчеркнул он, имея в виду скорее себя, чем Веритеева. — Хорошо бы поехать на завод кому-нибудь из Московского комитета… или из наших цековских и вциковских товарищей, чтобы прямо и откровенно объяснить рабочим, в каком отчаянном положении мы находимся, почему необходимы сейчас всем сплоченность и терпение. Рассказать и о том, почему так важно в этом году всемерно помочь крестьянам в уборке урожая, а тем самым помочь и самим себе. Гм… что, если мы попросим товарища Калинина?
Он полувопросительно взглянул на Веритеева и тут же твердо добавил:
— Это было бы лучше всего! Именно Михаил Иванович сможет объяснить доходчивее и лучше любого. Я поговорю с ним сегодня же! — и сделал пометку в лежавшем на столе блокноте. — Что же касается того, что вы называете «бузой», — Ленин положил украшенную чернью тонкую серебряную ручку между пружинистыми колечками специальной подставки и вновь повернулся к Веритееву, — то здесь не все так просто, как некоторым кажется. Путающихся и колеблющихся действительно много. В том числе и в рабочем классе. Удивляться нечему: разруха. Множество фабрик и заводов стоит. А что такое промышленность для рабочего человека? Когда он видит работающие фабрики, сам работает каждый день в большом производственном коллективе — это одно. А когда этой главной материальной базы жизни рабочего класса нет или она находится в полуразрушенном состоянии — это другое. Тогда людьми овладевает состояние неопределенности, колебаний. А то и отчаяния. В таких условиях провокационные выпады всякого рода враждебных нам говорунов тоже не могут не оказывать определенного воздействия.
Он помолчал. Убежденно добавил:
— И все-таки мы с вами сильнее. Колеблющиеся — разъединены. Нас меньше, но мы — объединены. Колеблющиеся не знают, чего хотят. Мы знаем, чего хотим. Вот почему в конечном итоге мы можем не сомневаться.
Он опять помолчал, улыбнулся про себя.
Веритееву показалось, что так Владимир Ильич снисходительно посмеялся в душе над горячностью, с какой были произнесены последние фразы. Но улыбка тут же пропала, и Ленин почти буднично добавил:
— Ну-с, а теперь приглашайте своих делегатов…
Невольно робея в непривычной для них обстановке, но и не в силах сдержать любопытства, они украдкой поглядывали то на Владимира Ильича, сидевшего перед ними на рабочем стуле — полукресле с плетеной камышовой спинкой, то на письменный стол с двумя стеклянными чернильницами, с двумя телефонными аппаратами справа, с пухлой стопкой бумаг посредине стола. Там же стоял пузырек с клеем, лежало несколько свежих газет, видно только недавно прочитанных и положенных слева, на край стола.
Все здесь как бы хранило на себе отпечаток каждодневного упорного труда — истыканная булавками карта российского Запада на простенке между окнами, на которой Ленин три года подряд отмечал флажками положение на фронтах, другая карта на белом кафеле печки за спиной рабочего стула, книги в шкафу, некоторые из них, видно, только что побывали в работе, лежали теперь одна на другой, белея закладками, или косо стояли рядком, как бы вот-вот готовые вновь очутиться в нетерпеливых руках хозяина.
Делегаты оглядывали его, а Ленин оглядывал их, привычно прищуриваясь, отчего казалось, что он хитровато улыбается про себя в ожидании разговора.
По кое-как выбритым лицам, по скромной старой одежке, по всему неброскому виду вдоволь натрудившихся за жизнь и теперь уже стареющих людей, Владимир Ильич почти безошибочно определял, кто и чем из них «дышит», что сказать им, о чем спросить.
Впрочем, пусть оглядятся, пусть успокоятся: разумней пойдет беседа…
— Ну-с, — подавшись всем корпусом в сторону Игната Сухорукого, угадав по какому-то взъерошенному, напряженному виду, что это и есть тот самый «крикун и бузотер», о котором только что сердито говорил Веритеев, и что именно с этого крикуна надо начинать разговор. — Ну-с, — наконец негромко произнес Владимир Ильич. — Что же вас привело ко мне?
Делегаты переглянулись. Потом все вместе повернулись к Веритееву. Тот промолчал.
— Товарищ Веритеев сообщил мне о главных претензиях ваших рабочих, — помогая им собраться с мыслями, доверительно заметил Ленин. — В частности, о недовольстве отменой усиленного пайка и вообще снабжением завода.
— А как же! — Это сказал Игнат Сухорукий. Знакомая по митингам и цеховым разговорам тема вернула ему утраченную было уверенность в себе. — Об этом теперь, чай, главная речь…
— Гм… так. Значит, вы хотите, чтобы усиленный паек выдавался всегда, а не только в период усиленного труда? Работа идет, как говорится, ни шатко ни валко… вот как теперь на заводе Мак-Кормиков, а паек чтобы шел усиленный… как в бою?
Немного помолчав, но так и не дождавшись ответа, он отодвинул бумаги, лежавшие перед ним, вернее — не отодвинул, а только легонько тронул их, как бы проверив, удобно ли, так ли они лежат, чтобы потом, когда он вернется к ним, к записанным на них мыслям, можно сразу же, без разгона, продолжить прерванную работу.
— К сожалению, в силу просто невыносимых, катастрофически скверных условий все предприятия нашей промышленности, даже и в Москве, мы полностью снабжать не можем. Удается как-то обеспечивать только те, которые крайне необходимы в данный момент. Я понимаю: вам голодно. Всем голодно. Архитрудное время. Но у многих из вас, насколько я знаю, есть все же свои огороды, даже наделы. А каково рабочим с их семьями в Москве? Они могут буквально погибнуть от голода, А в силу известных причин именно в Москве сейчас сосредоточено около сорока процентов всех продолжающих трудиться рабочих России. Значит, спасти рабочих Москвы — это спасти от гибели революцию, уцелеть и всей Советской России. Для этого мы вынуждены вводить жесточайшую экономию. Перестал завод производить необходимую продукцию — приходится просить рабочих потерпеть, ничего не попишешь. Вы как на этот счет полагаете, товарищ? — обратился он к Сухорукому.