Открыв дверь, он посмотрел на меня, ожидая, когда я объясню, что мне нужно.

— Я хотел бы арендовать машину, — сказал я.

— Надолго? — спросил он.

— На несколько дней, — ответил я. — Я надолго не задержусь.

Я проехал через город по боковым улицам, параллельным Хай-стрит, и наконец добрался до Холден-стрит, улицы, где, насколько я знал, каждый дом — пансион с ночлегом и завтраком. После похорон Фрэнка я начну действовать, и мне надо где-то жить. Дома нельзя, там Дорин. Не хочу втягивать ее.

Я нашел пансион с гаражом и, припарковав машину перед зданием, прошел по дорожке и постучал в дверь. Дом отличали треугольные окна и крохотная терраса. Верхняя половина входной двери была сделана из матового стекла с бордюром из разноцветных стеклянных квадратиков. Наличники по обе стороны двери представляли собой такие же бордюры, только поуже. Через стекло я увидел приближающуюся тень, и дверь открылась.

Она была ничего. Около сорока, вернее, чуть за сорок, с химической завивкой, чуть тяжеловатым, умело напудренным лицом и большой грудью. Блузка апаш была заправлена в обтягивающую юбку. Строга к «не тем» клиентам, а вот какова она по отношению к «тем»?

У нее был такой вид, будто ей приятно видеть меня.

— Неужели мне повезло? — сказал я.

— С чем? — поинтересовалась она.

— С гостиницей. У вас есть свободные номера?

— Есть.

— Отлично, — сказал я.

Она отошла в сторону, приглашая меня войти. Я колебался.

— Послушайте, — проговорил я, — дело в том, что прямо сейчас, вернее, на эту ночь номер мне не нужен, он понадобится на завтра и на субботу, возможно, и на воскресенье.

Она переступила с ноги на ногу.

— Вот как? — сказала она.

— Да, вот так. Сегодня я переночую у друзей, а завтра — вы же понимаете — это будет неудобно.

— Ее муж назавтра поменялся сменами, верно?

— Ну, э-э, не совсем так, — промямлил я.

— Да, — сказала она, собираясь уходить, — совсем не так.

— Есть еще одна проблема, — сказал я. Она повернулась. — Видите ли, у меня машина. Конечно, ее можно было бы оставить на улице, но я заметил, что у вас есть гараж. Если он пустой, я мог бы поставить ее туда. Сегодня же. — Она продолжала смотреть на меня. — Я заплачу, — поспешно добавил я.

Она еще некоторое время смотрела на меня, прежде чем сказала:

— Да, вряд ли вы можете оставить машину у ее дома, не так ли?

— Спасибо, — поблагодарил я, входя в дом вслед за ней, — вы очень добры.

— Я знаю, — заявила она.

Она стала подниматься по лестнице. С ногами у нее все было в порядке, да и с попкой тоже — мускулистая, крепкая. Если бы она не следила за собой, у нее сейчас была бы огромная тяжелая задница.

Владелица пансиона поднялась наверх и повернулась, а я продолжал разглядывать ее.

— Вы путешествуете? — спросила она.

— Можно сказать и так, — ответил я.

— Понятно, — сказала она, пересекла лестничную площадку и открыла дверь. — Это подойдет?

— О да, — ответил я. — То, что надо. — Я оглядел комнату, давая ей понять, что очень доволен. — То, что надо. — Я вытащил бумажник. — Я заплачу сейчас, если хотите, заплачу и за эту ночь, чтобы номер остался за мной.

— Это будет чудовищной глупостью, — заявила она. — Вы первый постоялец с понедельника.

— Ну, если вы так уверены, — сказал я. — Сколько?

— Пятьдесят за две ночи и завтрак. За гараж хватит фунта. Если решите остаться подольше, дайте нам знать в воскресенье утром.

Я отдал ей деньги. Она сложила купюры и сунула в карман юбки.

— Как я уже сказал, — напомнил я, — я въеду завтра ближе к вечеру.

— Как пожелаете.

— Отлично, — подытожил я.

Мы спустились вниз. У двери она сказала:

— Я открою гараж.

Я завел машину и развернулся. Владелица подняла вверх дверь гаража, и я въехал внутрь.

— Скажите, — спросил я, — а завтра вы будете дома весь день?

— А зачем вам?

— Дело в том, что завтра вечером мне может понадобиться машина.

— Я всегда дома после двенадцати, — сказала она.

— Отлично, — кивнул я. — Замечательно. — Я вышел из гаража. — Еще раз спасибо, — сказал я, поворачиваясь к ней.

Она смотрела на меня без всякого выражения на лице, однако я увидел какой-то намек на эмоции. Возможно, это была улыбка, только эта улыбка оказалась бы саркастической, выпусти она ее наружу. Наконец владелица решила закрыть дверь гаража.

Я вышел на тротуар и повернул к Хай-стрит. Я улыбался. Меня позабавило, как она восприняла меня, когда решила, что со мной все ясно. Не исключено, что ее мнение обо мне может оказаться полезным.

Я был уже у Хай-стрит, когда заметил, что дождь кончился.

Повернув налево, я прошел мимо кинотеатра «Оксфорд» и кондитерской Уолтона. В детстве нам очень нравилось собираться у входа в кондитерскую и наблюдать за окрестной жизнью. Это был лучший подъезд на всей Хай-стрит. Достаточно просторный, чтобы вместить до двенадцати мальчишек, и не очень сильно продуваемый зимой. Пекер Вуд, Артур Коулмен, Пигги Джеклин, Незер Айрис, Тед Роуз, Алан Стемп — мы все любили собираться там перед началом сеанса, и, если у нас не было денег на кино, мы толклись в парадном, пока не наступало время идти домой. Джек Коулмен, Говард Шефердсон, Дейв Петчет. Интересно, что с ними стало?

И, конечно же, Фрэнк. Но о том, что случилось с Фрэнком, я знал.

И собирался с этим разобраться.

Я добрался до Джексон-стрит. На углу, где всегда была бакалейная лавка Роусона, находился тот же самый дом с точно таким же фасадом тридцатых годов, однако покрашен он был в желтый цвет (рамы, деревянная отделка), вместо надписи «Семейный магазин Роусонов» на вывеске строгим шрифтом было выведено: «Шарманка», а вместо бутылок пива из одуванчика и лопуха, стоявших на бледно-желтой гофрированной бумаге, карточек со знаменитыми летчиками и эмблем «Вимто» [3]в витрине теперь была одежда для геев, военная форма и большие фотографии рок-групп. Магазин примыкал к ряду похожих на виллы домиков с эркерами, тянувшихся вдоль одной стороны Джексон-стрит. На противоположном конце улицы, за металлической оградой, находился пустырь, заросший желтой травой. Пустырь ограничивала канава, узкая болотистая траншея, где мы с Фрэнком и другими мальчишками прятались, чтобы нас не было видно из домов, и занимались всем чем угодно. Во всяком случае, я и несколько других мальчишек занимались, а вот после того, как Валери Маршбенкс показала всем свои трусики и назначила плату в пенни за то, чтобы потрогать ее в присутствии Кристины Халл, которой нравилось наблюдать за этим, Фрэнк больше там не появлялся, однако он знал, что там происходит, и, когда я возвращался домой, он продолжал читать свой комикс и молчал, и мне становилось мерзко на душе. Иногда это тянулось так долго, что мама приказывала ему разгладить физиономию, черт возьми, грозя отправить в постель раньше времени, и он вставал, брал свой комикс и уходил, не глядя на меня. А когда я поднимался в спальню, свет обычно был погашен, но я знал, что он не спит, и мне становилось еще хуже оттого, что приходится ложиться спать в темноте и слушать, как он думает. Я всеми силами оттягивал тот момент, когда надо идти спать, потому что он не спал, а потом я сам долго не спал, потому что боялся дышать, зная, что он думает обо мне.

Я прошел Джексон-стрит до конца. Изгородь осталась на том же месте, да и траву не всю вытоптали, а вот канава исчезла, ее засыпали, и теперь на ее месте находился машиностроительный цех. В свете уличного фонаря кирпич, из которого было построено здание, казался желтым. Внутри цеха работал токарный станок — видимо, кто-то остался на сверхурочные.

Я подошел к дому сорок восемь. Шторы, естественно, были опущены, но в эркере горел свет, освещая живую изгородь из бирючины в четырех футах от окна.

Я открыл входную дверь.

На стенах были новые обои, современные, с вершами для омаров, рыболовными сетями и одинокими, вытащенными на берег яхтами — все в светло-коричневых и бледно-зеленых тонах. Он закрыл перила лестницы деревянными панелями, покрасил их и повесил на них картины. Пол холла и лестницу покрывал темно-красный ковер, который через каждые три ступени был закреплен прутом из желтого металла.