А незнакомец продолжал расспрашивать о жизни на Горине, в Нижних Халбах, зачем-то ему понадобилось знать, работают или нет халбинцы на русских.
— Аба, дебоаси, [35]— ответил Пота.
— Хорошо делают, — сказал незнакомец. — Что интересного сено косить? Говоришь, вверх плывешь? Выходит, вместе будем ехать, я тоже вверх плыву, на озере жил, теперь домой возвращаюсь.
Пота насторожился, ему казалось, что сейчас начнется разговор о беглецах.
«Не может быть, чтобы он на озере не слышал о нас», — подумал он.
Но незнакомец повел разговор о рыбной ловле, об охоте, он оказался веселым собеседником, звали его Токто Гаер. Пота назвал себя Чэбену.
Теперь Пота не боялся встречных, всем он мог назваться Чэбену из далекого низовского стойбища Нижние Халбы, это подтвердит новый его знакомый Токто Гаер.
На следующий день на одном из кривунов они нос в нос встретились со спускавшейся сверху лодкой. Пристали к берегу. Мужчины обменялись трубками и закурили. Токто расспрашивал новости у хозяина лодки Кирбы, рассказывал, как сам провел месяц на озере, как ловилась рыба.
— Дождался я там своего родственника, вот он, — показал Токто на Поту. — Это сын брата моей матери, жили они в стойбище Мэлки, но теперь он совсем переезжает к нам жить. Ты, Кирба, может, с ним вместе охотиться будешь, он немного моложе нас, но ловкий.
Пота не поверил своим ушам, он хотел только запротестовать, но тут Токто схватил его за руку, сжал и слегка тряхнул.
— Руки у него посмотри какие сильные, — продолжал Токто, даже не взглянув на Поту. — Мы с ним ездили сазанов острогой колоть, так думаешь что? Он ни разу не промахнулся. Если он метнул острогу, то можешь вытаскивать нож, соль и готовиться есть талу.
— Это хорошо, — похвалил Кирба.
Идари не знала, как себя вести, она не спускала глаз с мужа, боялась, как бы он одним неосторожным словом не разрушил так ловко построенную хитрость Токто. Она догадывалась, Токто каким-то путем раскрыл их тайну и теперь отгораживал, запутывал их следы. Кирба, приехав на озеро Болонь, расскажет всем о Токто и его ловком родственнике, и никто не догадается, что это был Пота. Но только как Токто удалось раскрыть их тайну, она не могла понять.
Кирба спешил, попрощавшись, он оттолкнул лодку и скрылся за кривуном.
Токто снял с собаки ошейник и пригласил Поту пойти с ним на озеро за утками.
— А вы, женщины, разожгите костер, котлы затаганьте, мы сейчас вернемся, это же как в амбар сходить, — пошутил он.
— Токто, зачем ты врал Кирбе? — спросил Пота, когда они отошли подальше от женщин. — Никакой я не родственник твой, я Чэбену из Нижних Халб. Зачем врал?
Токто подмял траву на широкой кочке и сел.
— Садись, отдохни, — сказал он. — Если ты назвался Чэбену, почему тебя нельзя назвать, например, Гада?
— Я Чэбену.
— Ты Пота из стойбища Няргя, ты украл дочь Баосы Идари и убежал.
— Откуда знаешь?
— Об этом пол-Амура и все озеро Болонь знают.
— Я тоже слышал о них, но ты ошибаешься, я не Пота, и жена моя не Идари.
— Хватит, дорогой друг. Ты мне поправился, как только я услышал о твоем побеге. Люблю я смелых охотников, а ты смелый. Когда я тебя увидел, ты мне еще больше понравился. Правда, я не думал тебя здесь встретить, и никто не думал, что ты убежишь на Харпи. Баоса уже побывал в Болони, все Заксоры, как собаки, рыскают по Амуру, по озеру, вынюхивают твой след. Как ты на Харпи попал никем не замеченный, просто удивляюсь. На озере теперь столько людей, и как ты им на глаза не попался? Если даже сейчас я вернусь на озеро и скажу, что встретил тебя на Харпи, — никто не поверит.
— Я не Пота, ты ошибаешься, — упорствовал Пота.
— Хватит. Если бы я хотел тебя выдать, сказал бы Кирбе, а он передал кому надо. Не выдавай себя за халбинца, там горинцы живут, у них говор другой, чем у нас. Мы ведь тоже не так говорим, как амурские. Вы говорите лаха, [36]мы — сипан, вы — гуси, [37]мы — кикачан. Вот когда я спросил, халбинцы работают или нет на русских, ты ответил «аба, дебоаси» — и сразу выдал себя. Халбинский сказал бы «аба, хаваляси». Ну, теперь будешь упорствовать, что ты Чэбену?
— Да, я Чэбену, ты, Токто, ошибаешься…
— Вот ты ошибся, друг мой Пота. Ты как сквозь густую сетку прошел через столько людей на озере, в Харпи сумел спрятаться от глаз Ичэнги и Кусуна, которые выезжали на озеро, а на пустом месте попался. Знаешь где?
— Я не Пота.
— Хватит. Сказал я — все знаю. Знаешь, где попался? Пота помедлил.
— Где? — наконец спросил он.
— В моем амбаре. Зачем взял мясо, юколу?
— Я не воровал.
— Не надо было брать мясо и юколу, ведь ты острогой мог добыть свежую рыбу и уток. Если взял мясо, то зачем оставил муку и крупу?
— Я не мог по-другому. Я не вор.
— Тебя выдала крупа. Как я увидел эту крупу, так сразу понял, что ты на Харпи. Знаешь почему? Мы всю пушнину сдаем китайцу в Болони, а он, кроме чумизы, гаоляна, ничего не имеет. Пшено можно достать только у русского торговца в Малмыже. Ты мог бы погибнуть из-за мешочка пшена.
Пота растерянно молчал, ему все время казалось, но попадись он на глаза людям — и исчезнет, как провалится сквозь землю, никогда бы он сам не догадался, что оставляет за собой следы, ведь на воде не остается следов. А тут мешочек пшена…
— Понял свою ошибку, «Чэбену»? — улыбнулся Токто.
— Что будешь со мной делать?
— Братом младшим назову!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Женщинам в большом доме всегда находилось много дел, они не могли присесть отдохнуть, посплетничать, даже Дярикте, которая испытывала нечеловеческие мучения оттого, что не поругалась с домочадцами или с соседками, приходилось, зажав зубами болтливый язык, мять задубелую лосиную кожу на зимнюю обувь охотникам, детям и женщинам. Майда была загружена работой вдвое больше остальных женщин, и это понятно — она хозяйка дома, на ее плечах держится все хозяйство. Майда привычна ко всякой работе. Пристегнув к поясу свою толстую длинную, почти до пят, косу, она прибирала дома и в амбаре, успевала обработать рыбьи кожи и накормить многочисленных собак. А в последние дни на нее легла обязанность ухаживать за свекровью. Старушка Дубека не подпускала к себе других женщин, кроме Майды. Она тяжело, исступленно кашляла, вся синела, на губах показывалась кровь. Майда подносила берестяную чумашку с золой, и старушка наклонялась над ней. Потом она пила маленькими глотками воду, успокаивалась.
— Грудь… грудь болит, — жаловалась она снохе, — что-то засело, крепко засело… пока оно не выйдет, мне не станет легче.
Майда давно знала, что старушка болеет долголетней неизлечимой болезнью эринку, [38]и она всегда старалась облегчить ее страдания задушевными словами, тщательно следила за очагом, чтобы не дымил он, и варила дома пищу только для людей, а для собак в любой мороз, ветер, дождь готовила на улице. Она соблюдала все законы, никогда не варила рыбу, которую запрещалось есть таким больным, не подавала и мяса зверей, которые ей не разрешалось есть, в таких случаях она готовила ей отдельную пищу. Дубека всегда и раньше с материнской нежностью относилась к старшей снохе, а после побега Идари, любимицы, она еще больше привязалась к Майде. Разрешала она ухаживать за собой и старшей дочери Агоаке, но та провинилась несколько дней назад: не спросив ни у кого, она сварила пойманную Улуской большую и жирную красноперку и лучшие куски подала матери. Старушка съела один кусочек, запила ушицей, и ей стало плохо. Она по мясу, костям и вываренной коже узнала красноперку.
— Она меня никогда не любила, — жаловалась старушка. — Теперь я обузой стала… решила убить, запрещенную рыбу дает… Я ведь хорошо себя чувствовала, крови стало меньше идти… она виновата. Ненавидит… зачем… скоро уйду…
Майда кивала головой, поила больную горячей водой, и та снова обрела покой. Дубека долго лежала с закрытыми глазами, и когда Майда, решив, что она уснула, поднималась, старушка открывала глаза и тихо просила: