— Молоко может скиснуть, — сказал Мика.

— Не-а.

Он посмотрел на меня, как на упрямого буйвола, и убрал папин стакан в холодильник.

В кухню вошла мама в халатике и в шлепках, волосы были стянуты в конский хвост, с кончиков капала вода. Она промокнула лицо полотенцем.

— Иэх, прочухалась, теперь я почти человек, но голова гудит. Надо бы еще кофейку принять.

Мика выключил плиту и очень осторожно снял вскипевший чайник.

— Мам, вот. Я специально вскипятил воды. — Он положил в чашку кофе и размешал.

— А я сделала тебе и папе сэндвичи, — сказала я. — Для вашего романтического ужина.

Она развернула салфетку, взяла сэндвич и стала есть, изредка всхлипывая, совсем как Энди. Кофе она вылила в стакан с молоком и выпила все до дна.

— Это был лучший ужин в моей жизни. Вы и порядок навели, ну, почти. Какие у меня дети, самые замечательные! Что бы я без вас делала?

Она расцеловала нас, потом сделала себе еще кофе и, потягивая его, стала дочищать то, с чем мы не справились.

— Вашему папочке, мистеру Шекспирегори Пеку, не мешало бы нам помочь и заодно посмотреть на все это! Он сам виноват!

Потом она переоделась, включила радио и, напевая, потащила в ванную Энди. Мы с Микой сидели на диване, ждали, что будет дальше. И вот она вынесла Энди, закутанного в полотенце, в этом своем намокшем халатике она снова была нашей милой мамой. Энди улыбался, мохнатый глупышка, и благоухал мылом «Дав».

Когда мы с Микой помылись, тоже с «Дав», мама поймала в приемнике блюграсс.

— А это специально для Муси-Буси, пусть заткнется вместе со своими техасскими говорящими гитарами, шарахнем блюграссом по ихнему ахх-блюзу. — Она расхохоталась и хлопнула себя по коленке.

Мы дружно ее поддержали, все трое.

— Ребята, я сейчас помру от голода.

Она побежала на кухню и вернулась с тарелкой сахарного печенья, поставила ее на стол и снова бегом на кухню, будто девчонка, правда, маленькие девочки не напиваются. Вернулась она с подносом, принесла четыре стакана молока. Мы уселись на пол и стали пировать. И это было запредельным счастьем.

А папы не было, и он не видел, как мама хохочет и у нее весь рот в крошках, как у нас. Глаза у Мики искрились радостью, оттого что все как-то уладилось. Энди смотрел на маму так, как все малыши смотрят на мам. Да, иногда она бывала и такой, и мы сразу забывали о том, что только что творилось, мы наслаждались нечаянной радостью. А потом свершилось настоящее чудо: когда мы улеглись, мама к каждому пришла поправить одеяло.

В окно дул прохладный ветер, моя милая гора высилась в небе мощной черной глыбой, будто стерегла меня. Когда в прихожей — ура! — послышалось постукивание папиных ботинок, тревожное напряжение отступило, мышцы живота обмякли. Когда папа проходил мимо, я тихонечко его окликнула, чтобы никто не услышал, особенно мама.

Он вошел и сел на край кровати.

— Что ты не спишь, Букашка?

Я втянула носом воздух, я соскучилась по свежему запаху «Олд спайс» и теплому запаху хлопка. На белой папиной рубашке темнело пятно крови, это меня огорчило.

Он подоткнул со всех сторон лоскутное одеяло.

— Помнишь, кто его сшил? — Он погладил квадратные лоскутки.

— Бабушка Фейт?

— Правильно. Собственными руками. Вот бы она порадовалась, что ты так сильно подросла.

— Мама сказала…

— Что бы твоя мама ни говорила, бабушка была хорошей женщиной. Замечательной. — В папином голосе прозвучала нежность, лицо смягчилось.

— А почему, интересно, она была такой хорошей?

— Потому что работала с утра до ночи, потому что любила своих детей и вас, внучат. И любила повторять слова Шекспира, совсем как я.

— Правда любила?

— А то. — Папа потрепал меня пальцем по носу.

— Расскажи про нее еще.

— Ну что еще… Она все-все знала про огород, про деревья, про птиц. Она отлично шила и варила изумительное яблочное повидло.

— А почему она себя пожгла?

— Ох, Букашка, это уже взрослые дела… — Он потер ладонью шею. — Произошел несчастный случай, вроде того. Она сама никогда бы, пожалела бы своих детей. Ну ладно, больше никаких вопросов.

Я плотнее укуталась, втайне надеясь, что явится бабушка и тогда я смогу показать ее папе.

— Спи давай, а то превратишься в бородавчатую лягушку, будешь всю жизнь ква-ква-квакать, и никто не разберет, что ж ты им говоришь.

— Глупости какие.

Папа рассмеялся, смех был теплым, как пуховые носки.

— Я почитаю тебе «Ромео и Джульетту», но завтра вечером, договорились?

Даже если бы он потом не вспомнил, я заранее готова была простить, потому что сейчас мы были вдвоем, будто больше никого в доме.

Папа долго смотрел в окно, а потом сказал:

— Знай, что бы ни происходило, тебе нечего бояться.

Я укуталась еще плотнее.

— Мы с твоей мамой, мы просто… — Лицо его страдальчески скривилось. — Обещаю сделать все, чтобы ты не слышала этих кусачих разговоров. Договорились?

Я кивнула. Папа поднялся.

— Спокойной ночи. Крепко спит только тот, кто клопов изведет.

Мне приснилось, что я принцесса, а мой папа — король. Наша мама будто бы куда-то ушла, я так и не поняла куда.

Через неделю папа нарушил свое обещание. Началось с того, что он сказал: вернусь пораньше и мы все вместе поужинаем. Пока я и братья ели макароны с сыром и сосисками, мама налила себе первый бокал. Второй она налила на стадии мороженого. И допила его в тот момент, когда дорожку наконец высветили фары подъехавшей машины.

Папа вошел в кухню, мама сказала:

— Я рада, что ты все-таки добрался до дому, Фредерик.

— Кто же сомневался, Кэти.

— Ты обещал детям приехать пораньше.

— Возникла одна неувязка, пришлось срочно улаживать.

— Могу себе представить.

— Вряд ли можешь, ты же не работаешь, верно?

Мама крепко стиснула губы, они почти не шевелились, когда она приказала:

— Дети, марш играть к себе в комнату.

Братья послушно убрались к себе, а я побежала в гостиную к телику. Там Лэсси лаяла на Тимми, пытаясь рассказать ему, что это другая колли убила нескольких цыплят и кошку, что она ни при чем. Лэсси я обожала. Мне безумно хотелось крепко-прекрепко обнять ее за шею, а потом гладить и гладить длинную шелковистую шерсть и чтобы Лэсси доверчиво сидела рядом с гордым и довольным видом. Все экранные недоразумения были остроумно преодолены. Я ликовала и млела от счастья, увидев, как мама Тимми сначала стиснула в объятиях Лэсси, а потом и сына.

Мама Тимми говорила ему что-то очень хорошее, но вдруг она будто бы заговорила голосом моей мамы, очень-очень громко:

— …Тогда почему от тебя пахнет, как от женщины?

— Тебе вечно что-нибудь кажется.

— Та-а-ак. Значит, мне кажется, что ты в последнее время постоянно задерживаешься? А эти грошовые духи, которыми я точно не стала бы душиться? Какое уж тут кажется.

Папа вбежал в гостиную.

— Букашка, иди к себе. Сейчас же.

Я влетела в свою комнату и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в одеяло бабушки Фейт. Доругиваться мама и папа отправились в свою спальню.

Они плотно захлопнули дверь, как будто это могло заглушить их вопли.

Братья тоже пришли ко мне. В моей спаленке не было гардероба, зато имелся классный шкафчик из кедра и стеклянный «фонарь» в потолке, я им гордилась, такого не было больше ни у кого. Раньше в этом доме жила старушка, которая называла комнату «чайной гостиной», хотя в гости к ней никто не приходил.

Энди рыдал и шмыгал носом, Мика взял его за руку и начал забалтывать: «Над горой играет свет, на горе синеет лес, там сурок на ветку влез, сурок-лежебок перегрыз сучок и на землю — прыг-скок!» Услышав это, Энди всегда начинал хохотать. Мика легонько его подбросил, я подхватила. Вытерла зареванную рожицу краем рубашки.

— Как вы насчет холодненького «Кул-эйда» с крекерами? — спросил Мика.

Энди тут же деловито закивал.

Приоткрыв дверь, Мика выглянул в коридор, потом обернулся и состроил гримасу.