Огромная, размером с рояль, тетенька подошла к органу. Это означало, что пора вставать и петь. Спели про окровавленных агнцев (бедные барашки, я чуть не разревелась), про воинов Христа, про «старый неказистый крест», а потом мистер Проповедник приступил к проповеди. Мика артистично всхлипнул, и папа ущипнул его за ляжку, но не смог сдержать улыбку. Энди уснул, положив голову на мамины колени, даже когда все постукивали в такт кулаками, не проснулся. Мама так смотрела на мистера Проповедника, будто он и был баптистским Господом.

Когда все напелись, накричались, настучались кулаками, мистер Проповедник царственной поступью сошел по ступенькам пасторской кафедры к прихожанам. Проходя мимо, он скосил взгляд в сторону мамы, но она не сводила глаз с огромного креста. Сидящий рядом дядька встал и велел нам подняться и, склонив голову, молить Господа. Я никогда еще не молилась, но искренне верила, что мольбы мои будут услышаны. Я шептала:

— Боже, сделай так, чтобы мама и папа больше не ругались. Я устала от их криков.

Я слышала, как Мика спросил:

— Бог, ты ведь мудрый, зачем же ты сотворил шейные платки?

— Где дядя Исус? — допытывался Энди, встав на скамейке и оглядываясь по сторонам. — Дядя Исус? — кричал он. — Дядя И-су-у-у-с!

Папа закрыл ему рот ладонью. Энди точно решил, что мистер Проповедник и есть дядя Иисус.

Пока я соображала, о чем бы еще помолиться, кто-то крикнул «Аминь!», мужчины стали галдеть, смеяться, жать друг другу руки, приговаривая «брат мой». Женщины держали за рукава детей. У некоторых мамаш были кислые лица, будто они пожевали лимон. «Неужели поход в церковь так по-разному действует на людей?» — изумлялась я. Папаши шли за своими семействами, в одной руке Библия, другая в кармане, слышалось позвякивание ключей и мелочи. А наша мама все сидела, созерцая Крест.

Папа нетерпеливо постукивал пальцами по скамье.

— Идем, Кэти. Очень есть хочется.

Мама будто его не слышала.

— Говорил же, что будет скука, — проворчал Мика. — Даже никто не напился. — Он скривил рот, было очевидно, что он посетил церковь в первый и в последний раз.

Я же наверняка во весь рот улыбалась.

Когда церковь почти опустела, мама встала и пошла. Мы, переваливаясь, как утки, шли сзади, а мама, разок вильнув крупом, двигалась плавно и ровно.

У выхода мистер Проповедник пожал папе руку, восхищаясь его замечательной семьей. Папа произнес что-то из Шекспира, а может, просто сказал «спасибо», взял на руки Энди и вышел. Мистер Проповедник стиснул ладонями мамину руку.

— Вы впервые присоединились к моей пастве, не так ли, миссис…

— Кэти. Можно просто Кэти.

— Кэти. Хорошо. А я Фостер, Фостер Дьюрант. — Он оскалился, совсем как огромный крокодил в сериале про дикую природу, и добавил: — Надеюсь, вы вскоре снова отыщете дорогу к храму и посетите нас.

— Непременно отыщем и посетим. — Она улыбнулась, стягивая с правой руки перчатку. — У вас тут прелестно. Это жена помогала вам украшать церковь к Пасхе? — И освобожденной от перчатки рукой она потеребила лиф платья.

— Никогда не доверялся жене. — Он зачарованно смотрел на ее пальцы, ласкающие ткань, потом перевел взгляд на меня.

— Ваша дочурка? Очаровательная, совсем как ее мама.

Он погладил меня по макушке, я едва удержалась от кислой гримасы.

— Сама экзотика, будто из книг по этнографии.

— Вирджиния Кейт. — Мама прикоснулась к моей щеке.

— Какие очи… чернее ночи. Индейские мотивы, или итальянские, или что-то иное?

— Ну-ну, слишком много вопросов, пастор Дьюрант. У баптистов так принято?

— Я не хотел быть назойливым, мэм. — Он вытащил платок и промокнул лоб. — Я мог бы подарить вам Библию. У меня есть несколько запасных. А у вас, я приметил, ее нет.

— О господи. — Мама провела пальцем по губам, по верхней, потом по нижней. — Гммм. — Она расправила плечи. — Господи, я даже не знаю, пастор Дьюрант.

— Пожалуйста, просто Фостер, — по-дурацки пискнул Фостер, тоненько, будто мышь. Лицо его покрылось розовыми пятнами, с ними он выглядел еще глупее. — В воскресные дни мы славим Господа утром и вечером, по средам устраиваем еще и семейный ужин, а каждую вторую субботу собираем желающих изучать Библию.

— И на все это люди ходят? Бог мой. Вы, часом, не шутите? — Она ладошкой легонько толкнула его в грудь. — Как ты думаешь, Вирджиния Кейт, — спросила мама, не глядя на меня, — мы еще придем в эту церковь, где такой обходительный и заботливый пастор?

Он вытер лицо и уставился на маму.

Лоснящимся от пота дяденькам я не доверяла.

— Нет, мэм. — Я надеялась, что она не разозлится, в ответственные моменты я никогда не позволяла себе соврать.

— Мы подумаем над вашим предложением, пастор Фостер. — Повернувшись к нему спиной, мама схватила меня за руку и позвала Мику.

Мика в этот момент осторожно поглаживал картину, на которой тонули сразу несколько людей, рты их были полуоткрыты в крике, они протягивали руки к лодке, глаза у всех округлились от страха. А у самого Мики, ощупывавшего картину, глаза были закрыты, будто у слепого. Он сделал вид, что не услышал маму.

Мама подошла, оттащила его за рукав, и мы наконец выбрели наружу.

Папа внимательно слушал какого-то старикана в мешковатом костюме. Подойдя ближе, мы услышали:

— В общем, артрит и подагра совсем замучили. Иной раз не могу подняться с кровати.

— Беда, — сказал папа и, как только я оказалась рядом, погладил меня по голове. Энди он так и держал на руках, его снова сморил сон.

Старикан обвел маму цепким, как у опытного копа, взглядом. Заметив меня, кряхтя, присел на корточки.

— Батюшки, какие вы все нарядные.

Я поморщила нос.

Мика сразу рванул к нашему «рамблеру», подобрал несколько булыжников и сунул их в карманы, ему не пришлось терпеть запах изо рта старикана.

— Ну, маленькая леди, понравилась тебе церковь?

— Нет, сэр, — ответила я, прикрыв нос ладонью. Он расхохотался, снова оглядел маму с головы до ног и зачастил:

— Позвольте представиться. Джеремая. Родился в Орегоне, уехал оттуда еще совсем мальцом, дрался на двух войнах, женился на славной женщине, вроде вас, а десять лет назад потерял ее, умерла от рака. А в благословенной Западной Вирджинии я с тридцать второго года! — Он усмехнулся, оскалив лошадиные зубы.

— Привет, Джеремая. — Наклонившись, мама поцеловала его прямо в губы и еще придержала за плечо, чтоб не свалился.

Я взглянула на проповедника Фостера Дьюранта. Он глазел на маму, снова и снова вытирая платком свое крупное лоснящееся лицо.

— Ничего себе! — воскликнул Джеремая, а папа рассмеялся.

— Ну ладно, Джеремая, — сказала мама, — дети устали от церкви и хотят есть.

Мы все залезли в машину, и папа нажал на газ. Я обернулась и увидела, что Джеремая стоит не шевелясь и прижимает руку к губам, будто зачарованный. Проповедник Фостер Дьюрант держал в руках Библию, взгляд просветленный и мечтательный, тоже мамина работа.

Когда мы вернулись в свою низину, папа щелкнул и меня с братьями, пока мы при параде, не переоделись. И был пир. Мы ели жаркое, картофельный салат, фаршированные яйца, лимонный торт с безе. Потом мы искали припрятанные по всему дому яйца, впервые родители устроили нам этот сюрприз — старинную пасхальную игру. Папа подарил нам по корзинке, наполненной сладостями: печеньем «Пип» (сдобные цыплятки, мягкие, как зефир), шоколадными зайцами и пакетиками с желейным драже. Мы вывалили все это на кровати и с пустыми корзинами ринулись на поиски. А мама с папой сидели под кленом на пледе и пили ежевичное вино. Это был потрясающий день.

Через неделю папа принес мне ту фотографию, где мы втроем. Мика сделал рамку из палочек от мороженого и приделал к ней еще две палочки, как подставку. Сзади на рамке он написал свое имя, затейливо, с завитками. На фото мы хохочем во весь рот, радуемся, что мы уже на воле, не в церкви. Все босиком, разулись еще в машине.

Мика разговорился, нес всякую чушь.