У меня свело от страха живот.

— Мы с папой хотим по-человечески отдохнуть. — Она погладила одеяло. — Надеюсь, это поможет разобраться с матримониальными проблемами.

Я недоуменно на нее посмотрела.

— Ну-у… с нашими личными трудностями. — Она поцеловала меня в лоб, ее волосы накрыли меня, черный водопад. Щекотно дыша, спросила: — Ты ведь поняла?

Я пожала плечами.

— Это точно подействует! Взрослым нужно иногда побыть вдвоем. После такого отпуска — вдвоем — взрослые меньше ссорятся. Значит, договорились? — Она кивнула и подождала, когда я кивну в ответ. — Вот видишь, мы с тобой понял и друг друга. Ты добрая девочка. Никогда меня не огорчаешь.

— Ма-а-ам?

— Ш-ш-ш. Пора спать. — Она заботливо меня укутала и встала. — Ты самая лучшая дочка на свете.

У двери она обернулась и послала мне воздушный поцелуй, потом, выключив свет, вышла в коридор и отправилась уговаривать мальчиков. Спустя несколько минут она была в кухне, серебристо затренькали кубики льда. Чуть погодя ласкающая музыка вплыла в мою комнату, глубокий хрипловатый женский голос, полный летней неги.

Я подкралась к двери и, спрятавшись за косяком, стала смотреть. Мама кружилась, раскинув руки, кружился и ее легкий пеньюар. Свет падал сзади, и поэтому слегка просвечивало тело. Мама совсем не походила на маму троих детей. Она походила на маму, у которой как будто вообще не было детей. Мама танцевала, поднявшись на цыпочки и слегка отведя плечи назад. Мне хотелось стать такой же, как она, взрослой и прекрасной, и так же танцевать. Я тогда подумала, что у мамы все получается необычным, загадочным как луна и ярким как солнце. Почти все. Я снова легла, свернулась калачиком под бабушкиным одеялом и под звуки музыки незаметно уснула.

Меня разбудило постукивание папиных ботинок. Я не сомневалась, что сейчас начнется скандал. Но нет, голос у мамы был ласковый, потом из кухни донеслось позвякивание льда, потом заскрипел наш диван из искусственной кожи. Я улыбнулась и почти совсем уснула, но проснулась от приглушенного папиного рычания. Еле слышные шаги в сторону их спальни, взвизгнули кроватные пружины, мама рассмеялась. Потом я услышала крик: «Ради бога, Кэти, еще, еще!» Тут я накрыла голову подушкой, только тогда удалось уснуть по-настоящему.

Утром мама, мурлыча себе под нос, приготовила папе яичницу, жареную картошку, поставила тарелку с печеньем. Вид у мамы был такой, будто она вылакала целую тарелку сливок. Она взъерошила пальцами папину шевелюру, он закрыл глаза. Жуя, я исподтишка наблюдала за мамой. Мика подергивал ноздрями. Энди все это ужасно веселило, он все утро хохотал.

А через неделю нас выпроводили к тете Руби. Мама отвезла нас, пока папа был на работе. Мама затормозила у самого дома и помахала рукой, тетя уже стояла на крыльце. Волосы у тети Руби были апельсиновой рыжины. Верх головы в плотных мелких кудряшках, остальные волосы, слегка подвитые, неряшливо свисали по бокам до самых плеч. Бордовое с розовым платье вздернулось на ее крутых боках, слишком короткое, но колени у нее действительно были красивые.

Она помахала маме в ответ, обвисшая на предплечье кожа подрагивала в такт помахиванию. На маму она походила только ртом, кончики губ всегда были подняты вверх, поэтому никто не мог догадаться, что у сестер на уме, то ли они сердятся, то ли сейчас расхохочутся.

Мы выбрались из машины со своими чемоданчиками, а потом стояли и смотрели, как мама уезжает, даже не поцеловав нас на прощание. Я так надеялась, что она обернется, но нет, только помахала нам в окошко рукой. А может, это была не рука, а пряди распущенных волос, вырвавшиеся наружу от ветерка. Пыль от колес поднялась такая, что машины почти не было видно.

ГЛАВА 9. Ослы и те их умнее

Тетя Руби велела нам тащить чемоданы. Когда мы выполнили приказ (меня поселили в вонючей комнате, которую тетя называла гостевой, а Мику — в комнате малыша Путера, там пахло еще противней), тетя встала перед нами, уперев руки в крутые бока:

— Думаю, розги — лу-у-учшее средство от непослушания. — И, уже отойдя, бросила на ходу: — Гляньте-ка вон туда. — Мы подошли к ней, указательный палец тети был нацелен на лес. — Деревья видите? — Она свирепо на нас посмотрела, мы послушно кивнули. — Про-о-рва веток была изломана об ноги вся-я-я-яких неслухов. Хорошо это запомните, и все у нас будет просто замеча-а-ательно.

Мы с Микой передвигались по дому тихонько, как призраки, чтобы не рассердить тетю Руби. Пролью нечаянно молоко — она тут же хрясь розгами. Забудет Мика ложку на столе, испачканную ореховым маслом, его тоже хрясь розгами. Тетя не зря нас предупредила, ногам нашим крепко доставалось. Когда тетя Руби шла мимо, я машинально прикрывала голову. Тетушка любила треснуть нас по затылку ни с того ни с сего, ничего заранее не объяснив.

Казалось, от ее щелбанов вот-вот лопнет череп и разлетятся мозги. Я среди бела дня укладывалась в постель, в голове жалились свирепые шершни. Тетя давала мне детский аспирин:

— Пожуй аспиринку, деточка.

Если аспирин долго не помогал, она нависала надо мной с воплями:

— Не девчонка, а сплошное наказание! Голова у нее болит, лежит с такой рожей, будто сейчас помрет! Притворщица! — Она негодующе трясла кудряшками и выскакивала, хлопнув дверью. Мама говорила, что характером тетя Руби в деда Люка, она была права.

А потом случилось это: мы разбили лампу. Гнусную, похожую на здоровенную задницу. Тетя говорила, что это подарок тайного поклонника, и каждый вечер ее включала. Стояла лампа на столике у громадного кресла дяди Арвилла. Зелено-желтая с золотыми кляксами на ножке, с огромным золотым абажуром.

Мы с Микой поцапались из-за журнала комиксов про Супермена. Он вырвал его у меня, я треснула ему кулаком по руке. Стиснув от злости зубы, братец толкнул меня, я налетела спиной на столик. Раздался треск — и линолеум усыпали осколки, одновременно раздался вопль тети Руби.

Она нависла над нами, настоящий птеродактиль из книжки Мики, то разевая, то захлопывая рот, будто клюв, готовая нас растерзать. Выкрикивала разные ругательства и брызгала слюной. Мика стал собирать осколки, я пыталась выпрямить погнувшийся каркас абажура.

Руби огрела Мику по затылку, глаза от злости сузились в щелочки.

— Сопливые засранцы! Это подарок Джексона!

Она вдарила Мике по ноге, он закусил губу, чтобы не расплакаться.

— Вы вконец достали меня, ублюдки!

— Мы нечаянно. — Я поднялась с пола, вцепившись в то, что осталось от лампы.

— Молчать! — Тетя замахнулась, я вся обмерла. Мика подошел и встал рядом.

— И хорошо, что она разбилась, она такая же страшная, как вы!

Тетя Руби вмазала ему под дых. Мика перегнулся пополам, на губах его повисла струйка слюны.

Я тогда подумала, что брат у меня хороший, почти всегда хороший, и какая же злюка тетка, вон как ему вдарила. То дерется, то хлещет по ногам розгами из-за всякой ерунды. Я обезумела от ярости. Она охватила меня, будто пламя. Разбежавшись, я толкнула тетю Руби. Но эта жирная глыба даже не качнулась.

Зато оскалила зубы и, вцепившись в свои кудри, так заверещала, что у меня подогнулись коленки. Я мысленно уговаривала Мику бежать, но он тоже, будто упрямый баран, не двигался с места. И тут я увидела, что глаза тети Руби совсем как у дьявола из церковной книги Муси-Буси. Лицо побагровело, волосы разлохматились, ведьма ведьмой. Она молча стала таскать меня за хвост, долго-долго, кожу на голове мучительно саднило.

Подбежал Мика, втиснулся между нами, на этот раз тетя Руби наподдала ему так, что брат отлетел в другой конец комнаты. Как Мика приземлился, я не видела, но услышала глухое «бамц» об стенку. Схватив мою руку, ведьма протащила меня по гостиной и выволокла в холл. Я истошно визжала, в голове бухали барабаны. Я мечтала, чтобы дядя Арвилл, которого я здорово недолюбливала, оказался дома, он бы загнал ее под холодный душ, чтобы утихомирить эту поганую сучку.