– Пойдем к Тали в комнату, – обращается к Тоотсу Леста. – А Киппель в своем вигваме будет уху варить и готовить грог.

– В вигваме? – с удивлением переспрашивает Тоотс.

– Да, да, в вигваме. Комнату Киппеля мы называем вигвамом. Стоит повесить на стену несколько томагавков, лук со стрелами и три-четыре приличных скальпа – и это помещение ни в чем не уступит вигваму. Да, да, безусловно, как говорит Киппель. Но оно может и так, без скальпов, сойти за вигвам. Возможно, скоро появятся и скальпы, Киппель часто грозится, что начнет скальпировать жильцов соседнего дома.

Друзья проходят через «колидор» в комнату Тали. Выясняется, что у Тали их даже две: первая – большая, солнечная, с письменным столом и книжными полками, вторая поменьше, служащая ему спальней. В первой, кроме прочей самой необходимой мебели, стоят еще кожаный диван, два мягких обитых красным бархатом кресла и много комнатных цветов. Обстановка эта действует на Тоотса гораздо более успокаивающе, чем тот старый чулан, который с полным основанием назвали вигвамом. Управляющий имением с огромным удовольствием устраивается на диване и, закурив папиросу, предлагает и приятелям.

– Нет, спасибо большое, – смеется Леста, – мы с Тали вполне добропорядочные молодые люди, один лишь недостаток у нас обоих – не курим. Редко-редко бывает, что закурим, но и то больше кашляем, чем дымим.

– Ну да, – замечает Тоотс, – бывает, что и кошка сено ест.

– Вот-вот, – смеется Леста. – Кури ты сам сколько хочешь да рассказывай новости и о чужих краях, и о нашем Паунвере.

– О чужих краях есть что порассказать, – начинает управляющий имением, – и вообще это разговор долгий, лучше, пожалуй, начать с Паунвере. Ах да, тебе, Тали, большой привет из Паунвере.

– От кого? – спрашивает Тали краснея.

– Да оттуда… из-за кладбищенской горки. Ждут тебя в родные места. Мне и адрес твой там сказали. Но это еще не самое главное. Погодите-ка, закурю вторую папироску, тогда расскажу что-то позабавнее. Ну вот. Видите ли друзья мои, дела в Паунвере обстоят так, что Кийр – Георг Аадниэль Кийр… хм, да… ну да, этот самый Кийр, рыжеволосый нюня, здорово метит на раяскую Тээле.

Тоотс неожиданно замолкает и многозначительно поглядывает на приятелей, загадочно покачивая головой.

– Крест святой? – испуганно восклицает Леста, что не мешает ему, однако, тотчас же разразиться хохотом. – Кийр!

Тали еще пуще краснеет и молча смотрит в окно.

– Да, да, Кийр. Не дальше как вчера мы все были в гостях у кистера. Имелик был и Тиукс, и… А потом Кийр пошел провожать Тээле, так и понесся наверх, на горку, – одним боком, правда, вперед, но это не беда. Да-да, дело там серьезное, рыжий теперь совсем другой человек, словами так и пуляет. Вчера заявил мне, будто я свой сюртук украл в России!

– Ха-ха-ха! – Леста хохочет так, что слезы наворачиваются на глаза. – Кийр! Кийр! Кто бы мог подумать? Откуда у него такая прыть?

– Так вы ходили к кистеру в гости? – спрашивает Тали, стоя у окна. – Ну н как?

– Да ничего. Принял нас очень любезно, ели, пили, речь держали. Кийр говорил, я тоже… Очень было весело, если бы не этот дурень, Кийр… Ну вот, это и есть сейчас самая большая паунвереская новость. А так все живы-здоровы, Либле звонит в колокол, у него уже дочка есть… Да вы все это лучше меня знаете. Ах да, притащил я с собой из России ишиас, но принимаю ванны, теперь уже лучше стало. Познакомился с аптекарем, на мельнице с подручным пиво пили… и вот в общем все, что сейчас на ум пришло. Со стариком своим грызусь иногда. Старик говорит: оставайся дома, берись за работу в Заболотье. А я говорю: что за нужда мне в Заболотье батрачить, если в России у меня место управляющего есть. Другое дело, если бы старик мне хутор отдал. Ну, вот и все. Теперь рассказывайте вы, что тут в родном краю поделывали и как дальше думаете жизнь устраивать.

– Дай раньше в себя прийти, – отвечает Леста. – Никак не могу свыкнуться с мыслью, что Кийр стал вдруг таким бравым мужчиной. А что нам о себе рассказать, Тали? У Тоотса – совсем другое дело! Он много поездил и действительно многое повидал. А наша жизнь, по крайней мере моя, такая серая и будничная, что ее можно в нескольких словах описать. Ну… служу тут в аптеке. Толку лекарства, продаю их, вожусь с ними. Целыми днями занят, свободного времени мало. А если выдается свободный часок, прихожу сюда, к Тали; сидим и вспоминаем старое – милые школьные годы. А что еще? Больше ничего и нету!

– Значит, ты аптекарь? – спрашивает Тоотс.

– Аптекарь – это не основное его занятие, – отвечает за Лесту Тали, – главное – он писатель.

– Ах, какой там писатель! – машет рукой Леста, слегка краснея. – Таким писателем каждый может стать. Сам видишь, ни один черт не хочет печатать мою писанину.

– Это неважно, – возражает Тали, – достаточно того, что у тебя есть свой круг почитателей.

– Ха-ха-ха! Да и этот круг почитателей состоит из одного-единственного лица.

– Как это – писатель? – недоумевает Тоотс. – Значит, кроме службы в аптеке, Леста еще где-то работает писарем? Так что ли?

– Да нет! – восклицает Тали. – Не писарь, а писатель. Леста сочиняет стихи и пишет рассказы.

– Ах так! Ах вот как! Ну, это тоже кое-что дает вдобавок к аптекарскому жалованью. Слыхал я – за стихи и рассказы хорошо платят. Некоторые с того только и живут, что книги пишут.

– Верно, – говорит Леста, – иному писателю действительно платят столько, что он может прожить литературным трудом. Но это больше встречается у других народов. Я еще не видел и не слышал, чтобы у нас в Эстонии кто-нибудь жил только литературным заработком. Возможно, какой-нибудь чудак и перебивается с хлеба на квас писательским трудом, но это уже другое дело. Страшно жалею, что с самого начала не стал записывать, сколько в общем литература принесла мне денег. Тали, может быть, ты знаешь, сколько я уже заработал своими писаниями?

– Тебе следовало бы нанять бухгалтера или кассира.

– Пожалуй, ты прав, но я, видишь ли, не настолько догадлив. А сейчас все перепуталось и можно подсчитать только приблизительно. Все-таки, мне кажется, я не особенно ошибусь, если скажу: две пары ботинок.

– Две пары ботинок, – таращит глаза Тоотс. – Разве за стихи ботинками платят?

– Нет, не платят, – отвечает Леста. – Мне, по крайней мере, ни один издатель до сих пор ботинок не предлагал. Но я сам не менее двух пар ботинок износил, бегая по издателям и книготорговцам и предлагая свои произведения.

– Ага, теперь мне понятно, – медленно произносит управляющий. – Значит, твоих стихов и рассказов никто не хочет покупать. Так тебе и бухгалтер не нужен, чтобы доходы записывать.

– Примерно так.

– Но ты мне все-таки объясни, Леста, почему они не хотят покупать твои сочинения? Они же на книгах зарабатывают?

– Зарабатывать-то зарабатывают, но знаешь, дружище, что они говорят… Они говорят… они говорят: не пойдет. Не-е-е пойдет. Это «не пойдет» мне приходилось слышать так часто, что эти два коротеньких словечка даже ночью гудят у меня в ушах. Они так ко мне пристали, что я и сам часто говорю: «не пойдет».

– Почему же твои сочинения не идут?

– А кто его знает, почему. Возьмет этакий толстяк с лоснящейся физиономией, какой-нибудь книготорговец или издатель, твою рукопись, полистает, подымет свое рыло с таким видом, будто уже все прочел, и скажет: «Не пойдет, не пойдет».

– Ты бы снес свои работы в газетную контору, – советует управляющий имением, выпуская через нос густую струю дыма. – Может, там примут и в газете напечатают. Потом очень приятно будет почитать.

– Да разве я туда не ходил! Знаешь, как отвечают в редакциях газет? Там не говорят: не пойдет. Там говорят: зайдите через недельку.

– Ну, что ж, можно зайти и через недельку.

– Само собой разумеется. Люди и приходят через неделю.

– Ну и что?

– А им опять говорят: приходите-ка через неделю. В одну редакцию я так ходил, неделю за неделей, целые шесть месяцев.