– Тээле рассказывает иногда о нем. Видимо, он очень интересный человек. Ах да, чуть не забыла: Тээле тоже шлет вам привет.

– Благодарю!

– Вчера она особенно часто вспоминала вас.

– Да? Очень… очень приятно.

Наступает пауза. Либле в это время кряхтит и пыхтит с еще большим азартом. Девушка снова затягивается папиросой, резко выпускает струю дыма, отгоняя ее подальше, и вдруг выпаливает:

– А мне господин Кийр не нравится.

– Почему? Кийр довольно бойкий малый. Только вот, что портной…

– Да нет, – живо возражает девушка, – пусть хоть портной, хоть кто, но он слишком… слишком скучный! У него всегда такой вид, точно с ним стряслось какое-то несчастье. А в последнее время это чиханье – действительно уже слишком! Когда поезд тронулся, он хотел еще что-то крикнуть из окна вагона, но помешало чихание. Только и удалось сказать: «Апчхи!»

– А это хорошая примета, – улыбается управляющий.

– Возможно.

Снова воцаряется тишина. Девушка бросает папиросу встряхивает своей хорошенькой кудрявой головкой и с улыбкой поглядывает на Тоотса. Управляющий не может выдержать этот взгляд, он срывает лист чертополоха и растирает его меж пальцев.

– Да-а, – вполголоса тянет он, лишь бы что-нибудь сказать.

– Ну хорошо. – Барышня Эрнья собирается уходить. – Значит, твердо решено, вы придете. Муж моей тети очень хорошего о вас мнения и ставит вас в пример другим молодым людям. Да, да. Он тоже не прочь с вами потолковать; недавно спрашивал, куда это вы запропастились.

– Ладно, приду, приду, как только смогу. Передайте от меня привет тете и ее мужу, а также… Тээле.

Лукаво кивнув головой, барышня Эрнья снова протягивает Тоотсу свою нежную ручку, берет сломанный зонтик под мышку и направляется к дороге.

– Только не рассказывайте нашим, что я здесь курила. Не предлагайте мне там папирос! – кричит она уже издали.

– Нет, нет! – кричит в ответ Тоотс и с усмешкой глядит вслед необычной гостье.

– Ну, – ворчит после короткого молчания Либле, – ежели такие гости к нам зачастят, мы с работой недалеко уедем.

Тоотс продолжает напевать про себя прежнюю мелодию и отвечает только спустя некоторое время:

– Конечно, далеко не уедем.

Они отвозят домой воз камней, затем возвращаются на поле и нагружают еще один. В это время поблизости, боязливо поглядывая в их сторону, начинает вертеться Март. Управляющий и звонарь зовут его то окликом, то жестами, но у трусливого мужика все еще в памяти недавняя пальба.

– А вы сегодня стрелять не будете? – спрашивает он под конец.

– Не будем! Не будем! – отвечают оба в один голос, и таким образом им удается снова заполучить себе в помощники этого работягу. Март опять принимается калить и дробить камни, его кувалда снова творит чудеса. Он готов раздолбить в пух и прах все камни Заболотья, лишь бы те двое отказались от этих ужасных взрывов.

В обеденный перерыв Либле берет Тоотса за рукав, отводит в сторонку подальше от окружающих и говорит вполголоса:

– Я к этому вашему разговору на поле не особенно прислушивался, но так… краем уха все же кое-что слышал.

– Ну и что? – Лицо управляющего выражает удивление.

– Да нет, ничего. Я хотел только сказать, что предсказание мое все-таки верное, не будь я Кристьян Либле, паунвереский звонарь.

– Какое предсказание?

– Да все то же самое предсказание: у Кийра с раяской мамзелью ничего не выйдет. Пусть едет хоть в Германию учиться на опмана – ничего не поможет. А ну-ка припомните, что эта барышня Эркья или Эрнья, или как ее там, – припомните, что она сказала?

– Что ж она сказала?

– Что Тээле не в таком уж восторге от этого самого Кийра, только и знает, что высмеивает его.

Тоотс с минуту молчит, потом резким тоном отвечает:

– Ну и шут с ними! Какое нам до всего этого дело? Нам бы фундамент под хлев подвести…

– Ну да… – Либле согласен и с этим. – Да я не к тому… я просто так.

В крепких руках работников из Заболотья дело спорится как нельзя лучше. Паровое поле очищено от камней – можно приступить к вывозке навоза. Тоотс на глаз измеряет кучу привезенных к дому камней и решает, что для фундамента их больше чем достаточно. Но ничего: что сделано, то сделано. Когда будут строить новый хлев, бери их отсюда без всяких забот. Но ремонт хлева он все же откладывает на несколько дней, пока не кончат вывозить навоз.

С этой тяжелой работой, на которую в прежние годы уходила целая неделя, теперь с помощью Йоозепа, Марта и Либле на хуторе справляются вдвое быстрее; таким образом, до сенокоса остается еще немного времени, и его-то Йоозеп и думает использовать для ремонта хлева. В сенокос, особенно в горячую пору уборки сена, им, вероятно, опять придется помогать остальным. Батрак начинает вспашку паров, старик возится во дворе, хотя от него все равно никакой пользы, а Йоозеп со своими «подмастерьями» быстро приступает к кладке фундамента. Все трое подвязывают себе вместо фартуков старые мешки и трудятся у хлева с утра до позднего вечера. Время от времени пристраивают к делу даже старика: посылают его за каким-нибудь недостающим материалом или еще за чем-нибудь, что необходимо для ремонта. Старикашка, правда, каждый раз ворчит, называя все это «зряшной затеей», но приказания сына все же выполняет. Видимо, бразды правления в Заболотье – то ли навсегда, то ли временно – перешли в руки сына.

За эти дни ничего особенного не происходит, только управляющий от работы чуть худеет, а от загара делается похожим на негра. Он уже больше не «дробная величина», как тогда на паровом поле, нога у него почти совсем здорова. «И на том спасибо», – говорит он самому себе, ложась по вечерам в постель и поглаживая ногу. Теперь у него уже совсем нет времени, чтобы посидеть на пороге сарая; даже вечером и то некогда поразмышлять о жизни на белом свете – вмиг одолевает крепкий сон. Забыта Тээле, забыт и Кийр со всей его рыжей шевелюрой и любовными терзаниями.

Все же с Тээле управляющий повстречался в воскресенье у церкви и поздоровался с нею с преувеличенной учтивостью, даже как бы с легкой иронией. Да и правда, ему следует быть предельно почтительным: ведь как-никак хозяйская дочь с хутора Рая – сейчас уже не просто его школьная подруга, а невеста Кийра. Конечно, Тээле заговорила бы с ним и, возможно, даже пригласила бы в гости, но управляющий почему-то быстро прошел мимо. Вернулся он в этот день домой ранее обычного и в плохом настроении.

За работой он и не вспоминает больше своих школьных приятелей и подруг, мысленно отправив их всех к лешему. К лешему же посылается и все остальное, что так или иначе грозит помешать его работе. Лишь однажды утром деловой разговор с Либле несколько отклоняется в сторону.

Явившись в Заболотье, Либле, как бы для вступления, свертывает себе добрую самокрутку и, покачивая головой, заводит такую речь:

– Стар я, видно, становлюсь.

– Как так? – спрашивает Тоотс. – Ты что, работать больше не можешь?

– Да нет, не о том разговор, – отвечает Либле, – работа будет сделана, никуда не денется, а только вот…

– Так в чем же дело?

– В голове у меня все путается. Не соображает голова, не понимает, что к чему.

– Хм!

– Да, черт его знает, отчего это. Видать, старость, никак не иначе. Видишь ли… Ах, да ладно, что там, не выбалтывать же мне каждый пустяк.

Звонарь недовольно машет рукой, бросает окурок на землю и сплевывает.

– Ну и пускай. Пусть так и остается. Не беда. Я уже не бог весть какой молодой, что с того, если немного и поглупею.

Тоотс искоса поглядывает на собеседника и молчит. Этот старый упрямец опять что-то затаил в себе, ну и пусть его! Потом сам расскажет.

И действительно, после завтрака Либле сует в рот толстенную цигарку, толкует о том, о сем, а потом начинает довольно путано рассказывать:

– Да, раз уж ты поглупел, так поди теперь догадайся, что к чему, – говорит он. – Умный человек, тот сразу все поймет и увидит, откуда ветер дует, а дураков и в церкви бьют. Будь на моем месте аптекарь, тот сразу бы все дело разъяснил да еще и подобрал бы подходящий стишок. А я… что я такое? Ну так вот: Кийрова родня уже ходит на хутор Рая за молоком. Тээле сама им отмеривает, честь честью… Да еще, верно, и сверх мерки добавляет… и все приговаривает: «Свои люди – сочтемся, свои люди – сочтемся…» Да… Вот тут и рассуди! И есть – и нету, и нету и все-таки есть…