– Хм-хью-хьюх – хмыкает Тоотс. – Чего же от него ждать! Небось, валит на меня и всемирный потоп, и истребление Содома и Гоморры. [4]А о том Йорх не рассказывает, как он на рождество миски в моем доме крушил?

– Куда там! Но слушок все ж таки прошел. В деревне даже про историю с чертями наслышаны.

Либле делает напоследок основательную затяжку, швыряет окурок козьей ножки на пол, гасит подошвой и говорит:

– Ну, вы тут делайте, что делается, а я пойду, гляну, как со льном управиться. И запросите с Пюрьеля хорошую цену. Да про письмо не забудьте.

Вскоре Йоозеп Тоотс уже едет в направлении мызы и про себя рассуждает: «Ежели в его жилах течет хоть капля христианской крови, тогда, пожалуй, я с ним полажу. Коллега все же. Весной продал мне корову и поросенка довольно дешево». В жилах старика Пюрьеля, действительно, течет кровь христианина. Едва Тоотс заикается о картофеле, управляющий мызой останавливает его, велит снять шубу, приглашает пройти на заднюю половину, предлагает кофе и оставшуюся от праздника булку. Немного подсохла, но есть можно. Сетует на своего господина, бранит батраков и только после всего этого словно бы, между прочим, спрашивает, что за спешка у коллеги с этим картофелем?

– Деньги, – усмехается Тоотс.

– Деньги?! – Управляющий делает большие глаза и поглаживает свою седую клинообразную бородку. – Деньги! А вы, коллега, когда-нибудь слышали, чтобы среди зимы, да еще в такие холода велись разговоры о подобных вещах? Вы только что с улицы, разве не заметили, какой стоит мороз? В такую погоду зев кошелька каждого разумного человека замерзает, да так, что и гроша не выудишь. К тому же в банке дела нашего хозяина из рук вон плохи. Старый Бёттинг ходит свирепый как лев. Сынок его, как я слышал, погорел в Германии с каким-то векселем или еще черт знает с чем – теперь тут собирают нужную сумму и вымогают у меня последнюю копейку и последний пфенниг. Прямо хоть вешайся.

– Ну, стало быть, дело дрянь. – Тоотс чешет у себя за ухом.

– Разумеется, дело дрянь. Сынок в кутежах спускает за границей деньги – а я вроде бы виноват. Хоть из-под земли их доставай! Не знаю, на что мы вообще станем картошку покупать. По мне, так пусть хоть свой винокуренный завод останавливает. А для чего вам эти деньги так срочно понадобились? У вас ведь нет за границей сына, который…

– Сына и впрямь нету – ни за границей, ни в своих границах, но домишко вот-вот на голову рухнет. Нужно новый строить.

– Среди зимы?

– Нет, но к весне-то я завезти матерьял должен.

– За чем же дело стало? Завозите.

– Деньги, деньги, – снова усмехается Тоотс.

– Но послушайте, коллега, вы же не из ассигнаций собираетесь дом строить? По моему разумению, для этого требуется несколько иной материал. В старину, когда я был еще молодым, дома строили из дерева и камня.

– И теперь точно так же.

– Ну вот – и того лучше. Именно с этого вы и должны были начать. Если вам нужны бревна – будьте любезны. Я пошлю с вами лесника – идите хоть сегодня же в лес, выбирайте. Вы привозите нам картошку, мы даем вам взамен бревна. Порядок!

– Ежели так, тогда, конечно, порядок, – мигом веселеет молодой юлесооский хозяин. – Тогда мне нечего больше сказать вам, кроме как – спасибо!

– При чем тут «спасибо»! – машет управляющий рукой. – Сделка есть сделка, ведь вам бревна не даром дают.

– Ах да, а цена… как с ценой будет?

– Послушайте, – кладет управляющий мызой свою широченную ладонь на плечо Тоотса, – об этом поговорим потом. Будьте уверены: волк волка не съест. Хоть мне и приходится сколачивать деньгу для всяких заграничных выпивох, это вовсе не значит, что я стану обдирать своих хуторян. Да, таким образом поступают во многих местах, но я так не поступаю.

Управляющий мызой и бывший управляющий имением жмут друг другу руку, и Тоотс едет к волостному дому – отправить письмо. Настроение у него приподнятое, он готов запеть, однако лишь улыбается про себя. Не имей ста рублей, а имей сто друзей. Правда, этот старик, этот старый Пюрьель, что служит у Бёттинга, хочет казаться умнее, чем он есть, но мужик он хороший. С ним можно иметь дело.

Тут сердце Йоозепа уколола та самая шпилька для волос, что лежала в Юлесоо под подушкой, и ему вспомнились некоторые блаженные мгновения. Разве же не утроилась бы его радость, если бы, приехав домой, он смог сказать жене: «Дорогая Тээле, моя поездка была удачной! Потерпи еще немножко – скоро у нас будет новый дом». Но нет, Тээле где-то там, в стороне, и наблюдает за его действиями издали, словно чужая. По крайней мере, делает вид, будто это так, пробу сил устраивает. Какой же все-таки должна быть так называемая любовь в чистом виде? Во всяком случае, не такой, как у Тээле по отношению к нему – можно ли столько мучить любимого человека?!

И проехав еще немного вперед, Тоотс вспоминает:

«Да, у нее уже и в школьные годы бывали странные капризы. Об этом надо было подумать, прежде чем…»

И еще через некоторое время юлесооский хозяин думает:

«Но… Что сделано – то сделано. Назад не вернешь…»

Вблизи деревни Киусна навстречу хозяину Юлесоо попадается человек, тощий и весь какой-то скрюченный. Частит ногами по рыхлому снегу, хмурит брови, – у Тоотса поначалу даже и в мыслях нет вступать с ним в разговор. Но юлесооский хозяин находится по причине удачной сделки в хорошем настроении и все же заговаривает.

– Здравствуй, дорогой школьный друг Кийр! – Тоотс придерживает лошадь.

– Здравствуй! Ну, что такое?

– Ничего такого, дорогой школьный друг, я только удивляюсь, что это ты сегодня ничего не спрашиваешь?

– А что именно я должен спрашивать?

– Силы небесные! Тебя же всегда интересует, что я делаю, чем занимаюсь, куда езжу. Как же это сегодня ты идешь мимо и ни о чем не спрашиваешь?

– По мне, – отвечает Кийр, сопя, – можешь хоть в преисподнюю ехать, это меня не касается.

– Как, как? Да остановись же, приятель, я и сам все скажу, раз ты спрашивать не хочешь. Постой на месте, погоди!

– Ну и откуда же ты едешь? – Портной смотрит на Тоотса через плечо. – Из корчмы?

– Нет, зачем же непременно из корчмы. Это у кого же в будний день есть время по таким местам шататься, когда есть дела и поважнее. Ездил – знаешь куда?

– Ну, ну? Разумеется, опять наврешь с три короба.

– Да ну тебя, дурень! Заладил одно – наврешь да наврешь! Когда это было, чтобы я тебе врал!

– Фуй! – Кийр мотает головой.

– Нет, дай мне сказать. Я возвращаюсь из деревни Пуннкюла, отсюда это точнехонько тринадцать верст и еще три четверти – там живет один знаменитый мастер-портной. Его фамилия Пунн. Мой двоюродный брат по дяде.

– Ну а мне-то что до этого? По мне, езди, куда хочешь. Но чтобы поймать тебя на вранье, позволь спросить, как это получается, что твоя фамилия Тоотс, а фамилия сына твоего дяди – Пунн? Сыновья братьев – и разные фамилии?

– Ну и что, дурень, – это же от второго замужества.

– Замужества – чьего? Дяди?

Тоотс прищуривает один глаз, мгновенно соображает, после чего, тряхнув головой и махнув рукой, поправляется:

– Да-да-да, нет-нет-нет! Не дядюшкин сын, а тетушкин! Правда, сын тетушки. Тетушкин сын, тетушкин сын. Не дядюшкин! Вот олух, что ж это я! Тетушкин. Понимаешь, тетушкин сын!

– Ну ладно, мне ясно, что первая твоя ложь погорела, посмотрим, о чем ты дальше врать станешь. Ну, так что там, с этим тетушкиным сыном?

– С этим дядюшкиным – тьфу ты! – с тетушкиным сыном такая история: задумал он вскорости из Пуннкюла в Паунвере перебраться. Он портной – понимаешь? Хороший портной. Первоклассный. И сегодня я отвозил ему весть, дал совет, чтобы он и впрямь переезжал сюда, потому как здесь, около церкви, работы гораздо больше, чем там, в бедной лесной деревушке.

– Ну и что? – Кийр зло смотрит на Тоотса.

– Что?.. Да ничего. Обещал перебраться. Как ты на это смотришь, дорогой школьный друг?

– Гм! А какое это имеет ко мне отношение? Пусть себе перебирается хоть сюда, хоть…