С моими родителями что-то не так. Я исхожу из посылки, что уменя не складываются отношения с женщинами не потому, что мне не везет или женщины плохие, а потому, что я – неправильный, мне чего-то не хватает, какого-то седьмого чувства, передаваемого по наследству от родителей, которые в свою очередь получают его от своих родителей и т. д. до глубины веков.

Однако, как ни странно, у моих родителей был – и до сих пор есть – счастливый брак.

Теренс мне не верит. Он никогда не признается в этом, но все и так ясно. Он вообще немногословен. Бывает, проходит целый час, амы почти ничего не говорим, если не считать моего риторического вопроса в конце: «И за это я плачу семьдесят пять фунтов в час?»

Сомнение написано на его лице, сквозит в его самодовольной и раздраженной ухмылке. Возможно, это результат «сублимации» и «переноса», но сублимированные и перенесенные самодовольство и раздражение все равно не очень приятны. Во всяком случае, когда я говорю о счастливом браке своих родителей, его правая бровь поднимается вверх, уголки рта искривляются и он едва заметно ерзает на стуле. Я знаю, что он думает. Я, может, и экстраверт, но не дурак.

Он думает: Счастливых браков не существует.И по-своему он прав: в каждом браке есть боль, злоба, разочарование, смятение и борьба. Но мама с отцом за всю жизнь друг другу злого слова не сказали, всегда общались вежливо и с уважением, во всяком случае на моей памяти и на памяти моего брата. Для меня это достаточное доказательство удачности их брака, независимо от того, что думает об этом психотерапевт, смотрящий на других сквозь призму собственной увядшей жизни (он бледный, изможденный и нервный) и не желающий,чтобы счастливые браки существовали. Потому что тогда его меньше будет терзать несчастливый брак, в результате которого он сам появился на свет.

Конечно, я не психотерапевт. Тем не менее эта мысль посещает меня. Если я прав и у моих родителей счастливый брак, значит, счастливые браки тоже имеют свою слабую сторону, а именно – потомство.

Некоторые думают, что такие, как я (ущербные? чувствительные неудачники?), происходят из неблагополучных семей. Конечно, особого тепла от Айрис я не видел, но она никогда меня не била, не запирала в шкафу, не приковывала к батарее, не заставляла подрабатывать на почте. Обычное детство, разве что родители были счастливы в браке.

На первый взгляд это здорово, если твои родители никогда не ссорятся, не ругаются за завтраком, не придираются, сидя в креслах у телевизора. Но для ребенка это может быть мучительно.

Дело в том, что со временем ты начинаешь смотреть на своих родителей, как на богов. Не двух богов, а одного – двухголового. Одного, потому что эти головы всегда заодно, всегда во всем согласны друг с другом. Если ты в чем-то провинился, можешь не ждать снисхождения: приговор уже вынесен и обжалованию не подлежит. Никакого разногласия во мнениях. Ты не прав. Это факт реальной жизни.

Вот каково быть мною. Это значит быть неправым даже тогда, когда рассудок, сознание и инстинкт говорят: «Ты прав!» Если кто-то в разговоре не согласен и спорит со мной, да к тому же сердится (мои родители никогда не сердились, во всяком случае не показывали этого), первая мысль, которая приходит мне в голову: «Я не прав».

А за ней неизменно следует другая: «Как вы смеетезаставлять меня думать, что я не прав?» Так всегда делали мама с отцом. И это вызывало у меня лишь одно чувство: злобу. С этого момента разговор уже не спасти.

Помню, как однажды, ребенком, я гулял по горам – мы были на отдыхе всей семьей – и набрел там на загон для овец. (Не забывайте, что это имеет непосредственноеотношение к нашей теме: я и женщины.) Не знаю почему, но мне сразу бросилась в глаза надпись, выгравированная черными буквами на тусклой серебристой табличке: «Ограда под напряжением».

Это меня заинтересовало. Я представил себе, как дотрагиваюсь до ограды и тут же, на месте, обращаюсь в прах. Однако уже тогда я понимал, что вряд ли они пропустили бы электрический ток через ограду, идущую вдоль тропинки, по которой ходят маленькие дети с мамами, папами, братьями и сестрами.

А может, и пропустили. Естественно, мой старший брат всячески пытался убедить меня, что пропустили. Это невозможно, настаивал я. И тогда он подначил меня дотронуться до ограды, пока родители не смотрят. Во мне боролись два противоречивых желания: показать брату, что я не трус, что ограда безопасна, и сделать что-то запретное. Я даже вспотел от нахлынувших на меня чувств. С ладоней капало. Я и боялся, и хотел. Мне нужнобыло дотронуться до этой ограды.

– Ну, давай, трус несчастный. Поджарься, если так неймется, – говорил Сэм.

– Может, напряжение отключено. А если и нет, то скорее всего оно не больше, чем в фонарике.

– Трусишка, трусишка.

– Если такой смелый, сам дотронься.

– Я не собираюсь дотрагиваться, потому что сгорю. Это ты считаешь, что тока нет, а я думаю – есть.

– Да, тока нет.

– Есть.

– Нет.

– Тогда дотронься.

– Хорошо, дотронусь.

Ну, давай.

– Сейчас.

– Давай-давай.

– СЕЙЧАС!

Я сжал прут ограды в руке.

Довольно трудно описать то, что я почувствовал в следующий миг. Этого было достаточно, чтобы опрокинуть меня на землю. Ток пронзил мое тело насквозь, как будто мне вогнали железный штырь в берцовую кость, как будто тяжелая рука двинула меня как следует. Это и был удар тока. Но слишком слабого, чтобы причинить серьезный вред. И тем не менее оказавшегося полной неожиданностью. Я вскрикнул от испуга. Сэм сотрясался от хохота. Родители обернулись одновременно. Первой заговорила Айрис – как обычно, тихим, спокойным голосом, согласно рекомендациям тогдашних руководств по воспитанию детей.

– Что ты делаешь, Дэнни?

– Меня ударило током, – ответил я, растирая ладони и еле сдерживая слезы: отец говорил мне, что мужчины не плачут.

Тут вступил отец:

– Не валяй дурака.

– Это правда, пап. Меня ударило током. От ограды.

– Они бы не стали подключать ток так близко от дорожки.

– Но меня ударило.

Отец взялся за ограду, потом отпустил.

– Хватит выдумывать, Дэнни. Вставай.

Тогда я был слишком мал, чтобы думать об этом, но сейчас мне кажется, что разряд мог по-разному подействовать на мальчика с влажной ладонью и мужчину с сухой. Отец не почувствовал разряда, для него это был просто мой очередной фортель.

Я увидел, как в тот момент по лицу матери пробежала тень сомнения: вряд ли ребенок, лежа в грязи и растирая руку, станет врать, будто его ударило током. Ейпришло в голову, что разряд может по-разному подействовать на ребенка и взрослого мужчину. Что, возможно, я говорю правду. Но она была опутана сетями матримониальной верности. Моя мать заговорила бесстрастным, отстраненным голосом:

– Делай, как велит отец, Дэнни. Врать нехорошо. Встань сейчас же.

Боль в руке уменьшилась, вытесненная болью незаслуженного обвинения во лжи. Я был не прав. Хотя был прав. И до сих пор я всегда не прав. В глубине души.

Что даст мне этот возврат в прошлое в свете сегодняшнего свидания с Талией, в полдевятого, в баре отеля «Лансборо», на углу Гайд-Парка? Ответ: скорее всего, ничего. Но если это свидание перерастет в отношения… а отношения затем перейдут в серьезные отношения, которые, в свою очередь, приведут к женитьбе…

Господи, я ее даже не видел. Настолько велико мое желание, чтобы все получилось. Желание стереть прошлые ошибки ластиком будущего. Желание измениться.

Отель «Лансборо» находится в Найтсбридже. Не знаю, почему я предложил это место, разве что Талия живет в противоположном от меня районе города, а это – Центр, хорошо знакомый, роскошный и уютный. Кроме того, я получил новый контракт, на сей раз вполне приличный, реклама «Стиффи», напитка, который якобы повышает потенцию. Все это, разумеется, постмодернистские шуточки, типа «мы не знаем, помогает это или нет, но попробовать можно». Я попробовал на себе, и мне, конечно, не помогло, хотя что вообще способно мне помочь, кроме разряда в десять мегаватт в лобковую зону? Они мне неплохо заплатили, и теперь эти деньги жгут мне руки.