— Послушай, что ты насел на нас, разбойник?

— Дай уж нам дожить наши годы при лампах!

— Пойми — не нужно нам твоего электричества!

— Хватит мучить бедного кустаря!

Бера набычившись стоял среди них и молчал. В небе была луна. Она прохладным светом освещала щеку Беры и унылые плечи Зелменовых.

Утром к дяде Иче постучал рабочий и попросил лестницу. Наверное, уже началось. Посреди двора был разбросан инструмент и мотки проволоки. Рабочие обращались с зелменовским двором безо всякой жалости.

Сами Зелменовы двигались тихо и грустно, как будто во дворе лежал опасно больной.

Смотрели жалостливыми глазами.

Дядя Зиша уселся за свой рабочий столик и не соизволил выйти. Он думал, что делает это кому-то в пику. Зато дядя Ича вертелся повсюду, где надо и где не надо, так что рабочим приходилось то и дело покрикивать на него с лестницы.

Возле реб-зелменовского двора собирались старые евреи, всесторонне обсуждали это дело, судили-рядили об электричестве, и в том, что ни с того ни с сего оцепляют проволокой двор, они усматривали элемент притеснения. Целый день люди собирались в кружки.

Вечером еврей с чем-то котиковым на голове, напоминающим шапку, излагал в одном из таких кружков суть электричества, но так глубокомысленно, что ни один человек не понял. У него, по всей видимости, не было педагогического таланта.

Вдруг откуда-то вырос дядя Юда, и так как он был прирожденным философом, то принялся толковать собравшимся природу электричества окольным путем:

— Глупые люди, чего вы тут не понимаете? Вы видели на берегу реки каменное здание с трубой? Видели? Вот это здание накачивает в себя воду, переваривает ее в электричество, а потом рассылает по проволоке.

Никто не понимал.

— Глупые люди, чего вы тут не понимаете? — Дядя Юда уже горячился. — Когда кипит горшок на огне, идет пар или нет?

— Идет.

— А что такое пар, вы знаете? Это почти дым, а дым — это почти огонь…

— Так вы сразу и получите с этого электричество! — вмешался еврей с котиковым предметом на голове.

Дядя Юда посмотрел на собравшихся поверх очков, заложил руки за спину и ушел. Он ушел потому, что никогда не любил спорить с дикарями.

Через несколько дней, вечером, вспыхнуло электричество. В дома хлынул яркий, чуждый свет, вырвался из окон во двор, так что все остались сидеть ошеломленные. Тысячи коротких теней, которые в течение жизни долгих поколений копошились у стен, вдруг не стало, как будто их подмели метлой. В домах стало как-то просторнее.

О, это совсем не пустяки — теперь, на старости лет, привыкать к новым, ползущим по стенам электрическим теням, таким длинным и жидким!

Взять, к примеру, тень дяди Ичи. Она всю зиму лежала ногами к машине и головой к печке. Теперь печь стала новой и белой, как будто побеленной, а тень вовсе исчезла. Было просто больно. Дядя Ича украдкой искал свою тень, искал потихоньку и еле узнал ее, бесприютную, притаившуюся где-то под топчаном.

Тетя Малкеле, в свою очередь, долго стояла среди комнаты со сложенными на груди руками, задумчиво глядя на холодные нити лампочки. Потом она проговорила со вздохом:

— К этому электричеству не мешало бы быть на несколько лет моложе.

Дядя Ича не отвечал. Он все еще был занят тенями. Дядя Ича двигал машину, переставлял стулья. Вдруг он взял керосиновую лампу, поставил ее на комод и накрыл бумагой. О чем тут говорить, он был в расстроенных чувствах. Он схватил пиджак и выбежал во двор. Ну и светло там было! Зелменовы — они все находились у себя в домах. Тогда он, как преданный сын, вбежал к бабушке — и как раз вовремя, потому что бабушку Басю электричество поразило как удар грома. Она сидела, по-зимнему закутанная и завязанная, смотрела широко раскрытыми глазками на лампочку и, увидев живого человека, сказала:

— Здесь мне уже нечего делать, уж лучше отправиться мне к твоему отцу…

Дядя Ича при этом так растерялся, что стал ее отговаривать:

— Куда ты пойдешь в такую темень?

Надо признаться, что с тех пор бабушка Бася совсем уже не жилец на этом свете и, кто знает, может быть, правы те, кто утверждает, что она немного опоздала со смертью.

Другим человеком был дядя Юда. Он был философом и вдовцом. Дядя Юда сделал вид, будто он не замечает, как светло стало в домах. Он возился у верстака. Горело электричество, а он, окончив работу, зажег керосиновую лампу и сел за книгу. Хитрый был старик. Он то и дело приподнимал очки над переносицей. Это должно было означать, что именно сегодня ему что-то особенно темно читать.

Шалишь, дяде Юде не навяжешь электричество насильно!

Хаеле дяди Юды смотрела из своей каморки, удивляясь, что отец вдруг ощутил потребность в чтении. В Хаеле кипела злоба. Но дядя Юда оставался хладнокровным, строил странные гримасы, словно этот человек вдруг забыл о суетном мире и целиком предался духовному. Она не выдержала, выбежала, взбешенная, из своей каморки и задула лампу.

— С ума сошел! Разве не видишь, что горит электричество?

Дядя Юда довольно холодно встал, захлопнул книгу, положил ее на комод и стал прохаживаться по комнате, напевая хасидскую мелодию.

Так прошла электрическая революция.

От множества ярких огней из разных окон двор потерял свой обычный ночной облик. В темных, далеких его закоулках светились голубые пласты снега. Электричество жидкими пальцами охватывало стены, рыскало по укромнейшим местам, добиралось до самых глухих углов, которые долгие годы дышали темнотой и не знали света даже днем.

Дядя Ича вышел из дома, оглянулся по сторонам — не смотрит ли кто-нибудь? — и направился в некое укромное место между домом дяди Юды и сараем. Раньше там было очень темно. Теперь же, подойдя, он увидел, что лишился еще одного удобства в жизни: там было светло как днем. Расстроенный, он бродил по двору, злясь на весь мир и на новые порядки.

Мутные весенние ручейки вылезали из-под льда, бежали вниз с горы по улице с прохладным звоном. Стоя в тени, дядя Ича заметил, как Зиша тоже вышел из дома, а возле сарая, кажется, кашлял кто-то третий.

Была тихая ночь, такая тихая, что можно было услышать электрические шорохи на мостовой. Яркие электрические полосы лежали в жирной темноте, как клинки, вынутые из черных ножен.

Трое Зелменовых блуждали по двору, стараясь не наступать на электрические шнуры, лежавшие на земле, как свежие бинты вокруг зелменовского наследства. Эти трое Зелменовых сморкались от обиды и время от времени издавали то самое деликатное ржание, которое свойственно лишь одному этому роду.

Они встретились возле крыльца реб Зиши, долго стояли друг против друга, поглаживали бороды и молчали.

— Что творится на свете, а? — не выдержал наконец дядя Ича.

Дядя Юда сердито посмотрел на него поверх очков и ответил:

— Так разве уж не лучше лежать в земле?

Это он имел в виду тетю Гесю, которая и вправду уже лежала в земле.

Лишь один дядя Зиша стоял спокойно, потягивая волосок из бороды, и даже теперь он грустно улыбался:

— Ну и дети же у людей!

Как раз в это время дядя Фоля в одних кальсонах поднялся с кровати, выпил три кружки воды и снова залег спать.

Электричество победило. Если бы реб Зелмеле получил возможность вернуться домой, он прошел бы мимо, потому что определенно подумал бы, что здесь живет какое-нибудь «начальство».

Ходили слухи, что в пригород отправляют худшее электричество — то, которое остается на дне котла. Это известие ужасно возмутило Зелменовых, и, если это верно, они были по-своему правы, потому что, в самом деле, раз уж ты даешь электричество, так давай хорошее! Было даже решено, что тетя Малкеле сходит к Бере и укажет ему на эту несправедливость, которую позволяют себе по отношению к Зелменовым. Но на этот раз она уперлась и по каким-то непонятным соображениям ни за что не хотела выполнить поручение.