Это было время увлечения Робином Гудом Он прокрался через подвал своего многоэтажного жилого дома, мимо велосипедов — к тому помещению, где стояли мусорные баки Но и там не нашлось места чтобы испробовать новый лук — его можно было использовать здесь разве что в качестве однострунной арфы.

И где же тот Шервудский лес?

Несколько мальчишек из их дома объединились в банду и через день требовали от него откуп, и он давал, чтобы они его не били. Поэтому охотнее всего мальчик сидел дома в своей комнате и играл на полу, на ковровом покрытии. Но мать обычно гнала его на улицу, говоря что ему необходим свежий воздух.

Так что если он хотел сохранить для себя что-то из своих сокровищ или карманную мелочь, ему приходилось пробираться украдкой, от одного укрытия к другому.

Единственным его упованием были турецкие войны. Когда начиналась очередная турецкая война его без лишних проволочек и без всякой бюрократии принимали в банду, и он вместе со всеми вступал в бои против турецких ребятишек, которые жили за углом в многоэтажном доме, немного похуже того, в котором жил он. Все они тогда были вооружены гороховыми пистолетами с запасным магазином и мешочком твердокаменного гороха. В отсеке для пуль помещалось до пятнадцати таких снарядов. Но лучше всего было заряжать пистолет десятью горошинами, чтобы не заклинивало спусковой крючок.

До серьёзной бойни доходило редко. Старались напасть на врага, когда он был один, отрезанный от своего войска; пугали его как следует, стягивали с него штаны и разряжали пистолеты целясь в его голую задницу. После чего жертву отпускали восвояси. У турецких мальчишек были старшие братья, свирепые и рослые, они охотно поигрывали ножичками и имели твёрдое понятие о фамильной чести Нельзя было провоцировать их вмешательство, потому что немецкие старшие братья большей частью торчали в моноптеросе, длинноволосые, обкуренные, нахватавшиеся верхушек из недочитанных книг, и не выказывали никакого стремления постоять за свою родню.

Это были волнующие войны, они позволяли ощутить настоящее товарищество. Но как только война заканчивалась, проходила и дружба и мальчик так же быстро и без лишней бюрократии «сматывал удочки» и «канал отсюда». Поскольку из всей банды мальчик был самого слабого телосложения и не имел никакого тылового прикрытия со стороны родительского дома, он был изначально обречён на мучительство.

Иной раз его обыскивали, обшаривали и не находили при нём ни денег, ни интересных предметов, которыми он мог бы откупиться Тогда следовал ритуал, к которому он уже более или менее притерпелся и не особенно интересовался, что именно его ждёт: зажимание головы между коленями, удары ребром ладони поперёк мышц или щекоточная пытка. Ко всему можно привыкнуть.

Но вот зелёные травяные пятна, которые он после пыток поневоле приносил на своей одежде и которые так трудно отстирывались, — они означали для него ад. Тогда дома пять часов подряд не утихали крик и ругань, без всякой надежды на избавление. Деревянная палка била больно, это правда. Но куда больнее на него действовал акустический кислотный душ из материнской пасти. В голосе матери было нечто такое, что разъедало в ушах мальчика язвы, а потом натирало их перцем и посыпало солью.

Мальчишки из банды считали его чистоплюем и воображалой. Идиоты! Да он бы с удовольствием изгваздался в слякоти, вывсишлся в уличной грязи, в саже, в дерьме, в вони, если бы можно было.

Мальчик пробегал между домами всегда с оглядкой. Ему хотелось проскочить, прорваться и продержаться. Иногда он подумывал о самоубийстве, а ещё лучше было бы убийство. Любимое выражение отца гласило: «Для немецкого солдата нет ничего невозможного!»

Это звучало очень сильно.

Мальчишки из банды время от времени развлекались тем, что звонили в дверь квартиры и говорили его родителям, что он в супермаркете украл плитку шоколада. Им это казалось очень смешным, ведь их слова принимались на веру без малейшего сомнения, а потом они стояли на лестнице ц, когда мальчика пороли слушали его вопли за дверью и хохотали до колик.

Самым трагичным и жутким было то, что все мальчишки по очереди подвергались испытанию кражей; только он один выходил из положения очень просто: покупал плитку шоколада, а потом артистически убедительно выдавал её за воровскую добычу.

Когда мальчик думал об этой абсурдной ситуации он был готов посмеяться сам над собой. Чувством юмора он не был обделен.

Вот он пробрался через велосипедный подвал и вентиляционную шахту в подземный гараж. Там было темно и прохладно, пахло моторным маслом и сырой ржавчиной.

Это был подземный мир, где легко можно было спрятаться. Отличное место для игр, но для испытания лука оно не годилось. Не хватало пространства для полёта стрелы. Ничего не поделаешь, пришлось вылезать наверх, на простор. Он набрался смелости вышел на улицу и двинулся по ней до границы знакомого ему мира. Пограничным столбом был красный автомат для жевательной резинки Его содержимое завораживало мальчика. За стеклом среди белых, голубых и жёлтых шариков жвачки виднелись мелкие игрушки: солдатики ножички величиной с большой палец и миниатюрный карманный фонарик, не больше кронкорка — накидного колпачка для бутылок.

Бросаешь в прорезь монету, поворачиваешь рычаг — как правило, выпадал шарик жвачки и одна игрушка Но ещё ни разу мальчику не доставался ножичек или фонарик Вместо них в лотке то и дело оказывался странный предмет — пластмассовый кружок с изобрамсением чего-то, похожего на букву «ипсилон». От своей сестры он узнал, что это значок за мир — peace. И на что он мог сгодиться? Маленькие флажки США находили хоть какое-то применение, когда мальчишки играли в американскую Гражданскую войну между Севером и Югом Но кому вообще сдался этот значок за мир? У мальчика их уже набралось штук двадцать.

Он порылся в кармане брюк, извлёк свою последнюю монетку и немного поколебавшись, бросил её, потом медленно поверну л рычаг и отжал клапан над лотком.

В лотке валялся двадцать первый значок за мир и в качестве довеска — белый шарик жвачки с ненавистным мятным вкусом От ярости он ударил по автомату кулаком.

А карманный фонарик так бы ему пригодился! С ним можно было бы по ночам читать под одеялом.

Глубоко опечаленный, понурившись, мальчик брёл по улице назад, волоча за собой лук и стрелу.

За спиной у него осталась полоса коричневых жилых домов, а он смотрел в другую сторону — на «дремучий лес», на его просторные незастроенные участки, поросшие кустарником, деревьями, замусоренные автомобильным хламом, среди которого поблескивали лужи. Там было хорошо.

Спрятавшись за деревом, он понаблюдал немного за ребятами из банды: они собирали медные провода, чтобы продать их старьёвщику.

Внезапно он услышал топот ног по плиткам тротуара, оглянулся и понял, что бежать уже поздно. Он попался.

Это была четвёрка под предводительством Мартина Грубера, единственного немца, который жил в турецком доме. Мартин держал в квартире двух приручённых крыс, что в те времена было редким чудачеством. Большинство матерей запрещали своим детям водиться с Мартином — из страха перед какой-нибудь ужасной заразой, которую разносят крысьи Естественно, такие обстоятельства делали Мартина бесспорным вожаком Тем более что в свои десять лет он был крепче и сильнее сверстников и любил это показать — часто и с удовольствием.

Его эскорт составляли Анди, Петер и Инго.

Инго был на два года старше остальных; матери рассказывали друг другу, что он страдает плохой болезнью, которая называется легастения. Внешне эта болезнь никак не проявлялась. Он производил впечатление очень здорового подростка: высокий рост и крепкая фигура белозубая улыбка и рыжие кудри Инго завоевал авторитет тем, что уже спал с девушкой. И нес абы какой, нет, а с Гудрун — красавицей номер один их большого дома. Ей было уже четырнадцать лет, и она вполне развилась. Для укрепления своего авторитета он однажды залез на неё на полянке «дремучего леса», где его ближайшие друзья заблаговременно попрятались в кустах. Они всё видели и после этого смогли разнести по всей округе славу ранней зрелости Инго.