Оттуда, из своих кустов, он наблюдал происходящее. Вот подплыл плот с двумя мальчуганами; они не могли сесть и стояли на нем по щиколотку в воде, орудуя самодельными веслами. Плот они смастерили из досок, прибитых к двум половинкам бочек. Если не считать коротких трусов в голубую полоску, они были голые и уже загоревшие.

Плот появился из-за сосняка; было слышно, как мальчишки громко спорят:

— Эрнст, не зевай, мы опрокинемся…

— Сам виноват.

— Говорю же тебе, это ты.

Они еще не доплыли до сияющей полосы, пересекавшей озеро наискосок от солнца до самого берега, — точь-в-точь их большой дороги с кочками, выбоинами и сучками (как на истертом полу). Вот и мальчишки, и плот стати черными…

Послеполуденный час в воскресенье. Везде голоса, песни и смех. Морис видит гуляющих по берегу людей, лодки чуть дальше на воде. Он слышит детские крики и пытается разглядеть плот, но солнце слепит ему глаза. Мгновение он ничего не видит, кроме плывущих перед глазами красных и розовых кругов, постепенно заполняющих весь горизонт. Вот и она, когда появляется снова, становится лишь желтым пятном в желтом круге неверного взгляда. Потом пятно приходит в движение и тоже становится черным на фоне блестящей воды.

— Эй, вы, там! — кричит Руж. — В первый раз, что ли? Гребите одновременно…

Руж подходит к Жюльет, а за ним Декостер. Тем временем плот вновь показывается на голубом просторе воды, и тела ребятишек снова обретают свой коричневый цвет.

— Эрнст, греби же направо… Луи, вставай слева. Ну, давай же, Луи, еще…

Она подходит к Ружу и, наверное, о чем-то просит. Вот она говорит, потом замолкает, склонив голову, настойчиво качает головой. Руж, должно быть, в конце концов соглашается. Она хлопает в ладоши.

Морис видит, как Декостер быстро идет к нему, словно обнаружив его укрытие, но он не поднимает головы, а, вытянув шею, смотрит под ноги. Вот он входит в камыши.

Морис следит за Декостером, потом переводит взгляд на берег; он обнаруживает, что она снова исчезла.

Тем временем Декостер отвязывает лодку, которая раньше звалась «Кокеткой», а теперь больше так не зовется. Лодка стала как новенькая, снаружи покрашена зеленью, а внутри — охрой. Декостер вставляет весла и гребет сквозь камыши, сворачивает направо и выходит на чистую воду. Последний взмах весел, киль скрипит о песок — и он причаливает перед Ружем. Декостер спрыгивает на берег и ждет; Руж ждет. «Жюльет», похоже, тоже ждет, легонько покачиваясь на животе; ее крутые бедра колышутся туда-сюда, а за ними из воды, словно из сковородки с кипящим маслом, выпрыгивают маленькие блестящие рыбешки.

Вот она появляется вновь, и горы ликуют. Она идет в своей шали, и видно, как длинная бахрома струится вдоль ее ног и отлетает от выпуклых икр. Прекрасные голые ноги ступают по гальке. Миг — и желтая шаль на земле; Декостер толкает «Жюльет», горы сияют, рыбки прыгают из воды; сияет она сама, ее широкие плечи и обнаженные руки. Дети кричат на плоту — это она в шутку правит прямо на них. Она гребет, и мальчишки тоже гребут, стараясь увернуться, потом видят, что не успевают, и прыгают в воду.

На все это он смотрит сверху. Он видит, как солнечные лучи падают на склоны гор и постепенно бледнеют — словно мед струится по склонам скалы. Внизу луга осыпаны золотой пылью, а над лесами парит разогретый пепел. Все вокруг, соревнуясь друг с другом, хочет стать еще прекрасней, чем раньше. Все: вода, горы, небо, то, что течет, и то, что неколебимо, и то, что ни то, ни другое, — все сущее спаяно вместе, перетекает друг в друга и делится с миром. Все — вокруг нее и из-за нее, думает он и говорит себе там, наверху. Красоте есть место…

Мальчишки смеются и силятся забраться обратно на доски. Они что-то кричат Жюльет, плюясь водой и приглаживая мокрые волосы. Теперь слышно, что они кричат: «Мадемуазель, погодите, мы вас возьмем на буксир».

И она соглашается. Вот они подплывают, привязывают к корме своего плота веревку от лодки и берутся за весла.

Она подыграла мальчишкам и теперь медленно плывет за плотом; она ближе, еще ближе. Вдруг откуда ни возьмись Шови со своей вечно мятой шляпой; он идет к берегу ей навстречу и там величавым жестом снимает шляпу, открывая плешивую голову.

Руж бросается на него, потом кричит остальным зевакам:

— А вы? Вы-то что здесь забыли? — И, не скрывая гнева: — Вы тут у себя дома, что ли? Убирайтесь сейчас же, поняли?

В тот же послеполуденный час у Миллике играют в кегли, и между двумя бросками шаров вдруг опять звучит чудная музыка и уже не стихает до самого вечера. Игрокам в кегли не до нее: очки на грифельной доске куда важнее.

Тишина.

Вот другая нота, а потом постепенно и целая гамма, сначала робко, потом все быстрей и быстрей, вверх и вниз, вверх и вниз, как струя водопада, летящая разом на землю и ввысь.

Наступает вечер, и тут начинают звучать аккорды басов. Первый аккорд, за ним еще и еще.

Их берут бережно, и слышно, сколько любви в движениях пальцев.

К Миллике, пряча улыбки, стали сходиться клиенты.

Миллике стоял прямо, опершись руками о край стола. Ему говорили:

— Ну что, как племянница?.. Похоже, у нее все в порядке?

Миллике пожал плечами, завел руки за спину; однако, подцепив его на крючок, никто не собирался упускать добычу.

— Н-да, люди, похоже, болтают не зря. Кому же и знать, как не вам. Похоже, Руж обставил ее жилище… Накупил самой лучшей мебели…

Миллике снова попятился и, уже стоя в дверях, решился:

— О! Можете быть спокойны. Недолго им там осталось.

— И что ж ты придумал?

В понедельник история с плотом пришлась как нельзя кстати. Она наделала шума в деревне. Мамаши двух пареньков отправили их в постель без ужина, а потом все разболтали соседкам.

— Как же, у Ружа они не скучают. Семейные купания завели…

Миллике как раз подавал им выпивку и оторваться от стаканов не мог, но, сделав дело, грохнул графином об стол:

— Отвяжитесь вы от меня, наконец! Будто я и сам не знаю, что делать…

— Ну-ну!

— Вы-то думаете, что я попал впросак, а время работает на меня!

Раздался хохот, и кто-то спросил:

— Ну, а потом, когда ты наконец решишься?

— Чего проще? Подам жалобу.

— На кого? Ты сам же ее и выгнал!

— Я выгнал?

— Твоя жена, если хочешь… Жена или ты — для закона нет разницы.

— Сначала надо решить…

— Чего решать, все равно ты в ответе… Ну, ладно, подашь ты жалобу, а потом? Что, заберешь ее обратно?

Снова раздался смех, потому что вся соль была в этом, и Миллике приходилось слушать: «Как ни поверни, ты внакладе…» И это была правда.

Маленькая служанка часами что-то вязала в своем углу. Воробьи вили гнезда в ветвях платанов, заполняя все своим гомоном и роняя едкий помет на столы. Миллике в грязной рубахе и стоптанных туфлях едва волочил ноги. Он появлялся в дверях и смотрел на редких теперь клиентов, хотя каждый вошедший казался ему личным врагом. Вдобавок ему приходилось избегать встреч с женой, которая, к несчастью, недолго пролежала в постели.

Руж не приходил.

А она продолжала ловить с ними рыбу. Ей находилось дело каждое утро, когда они садились в лодку и плыли снимать сети. Она управлялась с рулем; Руж говорил ей: «Направо… Налево… Прямо…» — а она тянула то за ту, то за другую бечевку, сидя на задней скамье. Весь конец месяца и большую часть следующего стояла отличная погода. Казалось, что лучше места для нее не придумаешь. Серая вода порой меняла цвет на оранжевый и лимонный. Иной раз казалось, что плывешь по клеверному полю, раздвигая веслами стебли. Она была здесь как дома. Чайки и редкие гости, лебеди, раздували перья от злости, когда они подплывали чересчур близко; кроме них, ни одной живой души не было вокруг (птицы в лесу уже перестали петь), только вода и ее многоцветье, только песок и камни.

…Они были у вершины угла из двух морщин на воде, которые плавно расходились, словно складки на платье. Она еще немного подтянула левую бечеву, и они пошли прямо на бакен. Мужчины бросили весла, Декостер устремился на нос как раз в ту секунду, как лодка уткнулась в бело-красную бочку (самые различимые издалека цвета) с еще светящимся, но ничего не освещающим фонарем. Декостер взял в руки пузатый фонарь с едва заметным в розовом воздухе огоньком. Фонарь передали Жюльет, и она поставила его на корме. Чтобы не мешать, она сидела, обхватив руками колени. Мужчины потащили сеть, нагибаясь и выпрямляясь в розовом свете. Стоя бок о бок, наполовину склоненные над водой, они орудовали розовыми руками и бросали рыбу под ноги. Потом наконец солнце встало из-за горы, и тогда цвет, и свет, и сам мир словно родились заново. На руках мужчин заплясали огоньки, подобные сонму других, живших в каждой волне…