Он пыхнул трубкой и поглядел левее; там несколько мужчин орудовали лопатами у сеток, потом они подняли их, и лезвия блеснули над головами в лучах солнца.

Вагонетки следовали от карьера к зданию с красной крышей. Между ним и Ружем лежал карьер с плоскими террасами, одни из которых были освещены солнцем, а другие нет, так что он казался мощенным желтой и голубой плиткой.

Породу сбрасывали с одной террасы на другую, отделяя мельчайший песок от камней в сетках. Руж решил, что это здорово придумано и устроено, да и работы тут еще надолго хватит. Он увидел человека, толкающего вагонетку. Это был некий Равине, савоец, которого можно было частенько встретить у Миллике, куда тот приходил пропустить стаканчик. Равине был в черной липнущей к телу майке, подпоясанной красным ремнем.

— Привет, — сказал Руж, — как дела? Не знаешь, могу я увидеть патрона? — Он шел рядом с толкающим вагонетку савойцем. — Знаешь, мы тут решили строиться. Взяли вот так и решили. Мне будут нужны кирпичи и песок. Да и цемент надо бы взять у патрона. Отправил бы он это все мне на днях…

В тот же день Руж побывал у Перрена, плотника и строителя лодок, то есть почти коллеги, чья мастерская, что было очень удобно, располагалась прямо напротив кафе Миллике. Отличный повод пропустить стаканчик, которым Руж трижды и воспользовался.

— Да, — говорил он, — там слишком тесно, повернуться негде. Вот мы с Декостером и заделались каменщиками…

Воды, к счастью, хватало; привезли песок, кирпичи и цемент. На восьмой день стены новой постройки, подобно окруженному заботой растению, поднялись уже в человеческий рост. Руж тем временем подновлял старый дом.

На земле у его ног стоял железный бидон, на три четверти полный отличной рыже-коричневой краски, густой, как сметана, и приятно пахнущей льняным маслом. Руж макал в нее кисть толщиной в добрых четыре пальца и водил ею по доскам, начиная сверху, дабы не наделать подтеков. Работа шла споро, и спереди сарай уже нельзя было узнать.

Закончив здесь, он принялся за северную сторону; вокруг него на земле расплывались желтые пятна, похожие на следы первых капель дождя перед грозой.

Мир вокруг был прекрасен, хотя иной раз и требовалось немало времени, чтобы понять это.

— Так-то вот. Скоро вокруг была бы одна грязь и свинство… Хорошо еще, что мы взялись за дело вовремя…

Он царапал ногтем дерево, отколупывая чешуйки.

— Уже гнить начинает, — говорил он любопытным.

А потом пришла она; ее-то Руж не ожидал увидеть так скоро, по правде сказать, даже чересчур скоро.

Работа была еще не окончена, Руж и думать не мог, что Миллике отпустит Жюльет так далеко, но случилось так, что некие господа заказали себе домой жаркое на этот вечер, а у Миллике не оказалось больше никого под рукой, чтобы послать к Ружу.

— Ты знаешь, где это?.. — спросил он у Жюльет. — Попроси пару килограммов окуньков…

Она тронулась в путь и первым делом сбила свои изящные ножки. Тень на камнях шла впереди нее и была гораздо длиннее, чем она сама. Она вглядывалась в круглые плоские камни, ей нравился их цвет: розовый, красный и шоколадный; те, что лежали в воде, были ярче, а те, что на земле, — бледнее; попадались голубые, прозрачные, совершенно белые и блестящие осколки: кусочки стекла и осколки тарелок, со временем отполированные течением. Словно специально на радость ей, здесь также поблескивали чудесные пестрые камешки. Потом тропинка оказалась зажатой между водой и склоном, укрепленным каменной стеной. Несколько мальчишек не старше шести лет (остальным полагалось быть в школе) носились внизу по песку, подтянув штаны выше колен. Они отважились войти в воду, но она была еще очень холодная, и дети истошно закричали. Ей было забавно глядеть на ребятишек. Теперь она шла по мягкой земле и ощущала ее под ногами. Ее тень стала голубой; ничто больше не искажало ее, как прежде. Под косыми лучами солнца стволы сосен отливали багрянцем. И на нее лучи падали сбоку; она плыла в воздухе, подставив им щеку, плечо и руку. Снова раздались детские крики: мальчишки бежали от волн, а потом снова бросались вперед. На ней была сатиновая черная блузка и короткая юбка из той же материи; в руках корзинка. Вот и широкая коса, где приютился дом Ружа со свежеокрашенным сараем, чья передняя стена в косых лучах солнца сверкала, как зеркало. Позади дома, в тени, коренастый мужчина водил кистью сверху вниз, потом на мгновение замер, опустил кисть в бидон (а она подходила все ближе и ближе) и неловко вытер руки о штаны.

— Не может быть, мадемуазель! Это вы… Вот уж не ждал вас… Кто б мог подумать; разве Миллике?..

Она молчала. У нее было к нему дело, вот и все.

— Рыба? — переспросил Руж. — Нет, черт возьми… Ни окунька, ни форели, ни хариуса. Даже щуки не осталось. Все ушло с утренним поездом… Как будто Миллике этого не знал…

Он спохватился, видя, что девушке остается лишь повернуть назад и она как раз собирается это сделать:

— Это так срочно? Если бы вы подождали минутку…

— О, я не могу…

— Ну что вы! Я мигом пошлю Декостера к Жонену. Там уж точно найдется… Эй, Декостер!

Руж не услышал ее ответа, он уже звал своего помощника; явился Декостер с серыми и застывшими от цемента пальцами.

— Все ясно? — спросил Руж. — А вы (это к Жюльет) уж положитесь на меня, все будет в порядке… Ну-ка, живо! Чтобы ни граммом меньше, ты понял?

Декостер вымыл руки, надел жилет поверх рубашки и быстро ушел, не оглядываясь.

Теперь, когда, кроме них, никого не осталось, Руж сказал:

— Вам бы присесть, мадемуазель… О, тележка! У нас тут ремонт, знаете; не решаюсь позвать вас в дом, там все вверх дном. Ну, хоть корзинку вашу позвольте взять…

Руж понес корзинку на кухню. О том, чтобы позвать ее в дом, и речи быть не могло. Пока Руж был внутри, она снова окинула взглядом все вокруг. Вода, небо, гора, ниже — песок и ракушки, камыш, крутая скала. Лицо ее посветлело.

— О, мне нравится… — Тут появился Руж, и она повернулась к нему: — Здесь — как у нас.

— У вас?

— Как там.

— А! — сказал Руж. — Похоже? Тем лучше, если похоже.

— Вы рыбак? — спросила она. — Я тоже умею рыбачить.

— Ловить рыбу? Кто вас научил?

— Отец.

— Послушайте, — сказал Руж, — вам все-таки лучше присесть. Ну, и раз уж вы знаете ремесло…

Руж притащил мешок и расстелил его на пригорке за шестами для сушки сетей.

— Садитесь здесь, мадемуазель…

Она села, а Руж примостился рядом на россыпи битой черепицы, старого стекла, пробок и посеревших от времени щепок.

— Вы хорошо говорите на нашем языке, — продолжал он удивляться. — Только немного с акцентом…

Она и вправду глотала окончания слов и выговаривала их непривычно глухо…

— Это от мамы.

— А она на каком языке говорила?

— На испанском.

— Это тамошний язык?

— Да, — ответила она. — Но она умерла. Отец умер, и мама тоже.

Она замолчала, опустив голову, сцепила руки в замок и положила их на колени.

— Он был мастером на железной дороге; он приезжал ко мне по воскресеньям. Мы вместе ловили рыбу… — Ей то ли надо было выговориться, то ли она просто долго молчала. — Он проболел всего восемь дней…

Жюльет вновь замолчала, а он не решался ничего сказать, пока она едва заметно покачивала головой; он даже не глядел на нее и все вертел в руках деревянную трубку с крышечкой.

— Восемь дней, и теперь я здесь, и все совсем другое… — Она повторила: — И все совсем другое…

Она посмотрела вокруг, и лицо ее вновь изменилось.

— Ну, здесь-то, по крайней мере, — заметил Руж, — вы можете чувствовать себя как дома… Если вам что-то понадобится, мадемуазель… И вот, глядите, мы как раз здесь все приводим в порядок, надо же так! Как будто нарочно…

Она поднялась, а Руж продолжал:

— Мы тут не такие, как Миллике…

Она только пожала плечами. Руж увидел, что она встает, засмеялся и сказал:

— Похоже, мы друг друга понимаем…

Он весело набивал трубку; рыбки выскакивали из воды, словно маленькие молнии; как хорошо было вокруг, как хорошо!