Орехово-смуглые, суровые лица; таджики, хазарейцы, пуштуны, узбеки. Много мужчин с оружием. Паспортный контроль в зеленой будке из гофрированного железа. Пассажиры много курили, полицейские изымали бутылки с виски из багажа прибывших индийцев, которые сперва ругались, но потом предпочли угомониться, поскольку афганцы смотрели свирепо, были крепкими и высокорослыми.

Водитель такси крикнул «Хайль Гитлер!» — он-де любит немцев, он любит Гитлера, и очень здорово, что немецкие солдаты были опять в Кабуле. В конце концов, и афганцы, и немцы — арийцы. Потом он таки поехал.

Германия имеет долгую историю влияния в Афганистане — Вернер Отто фон Хентиг [49]и Оскар фон Нидермайер (Хаджи Мирза) [50], которые в 1915 году посетили эмира Кабула, чтобы вмешаться в большую мировую политику, в Great Game [51]между русскими и англичанами, были первыми, кто туда пришел, хотя Германия, собственно, никогда не играла там большой роли, она очень поздно стала колониальной державой. По поручению императорского Министерства иностранных дел молодой баварский артиллерийский офицер Нидермайер в 1915 году передал эмиру в Кабуле письмо от Вильгельма II с предложением союзничества. Таким образом, он заложил основы длящегося вот уже почти столетие немецко-афганского сотрудничества в сферах экономики, образования, культуры, военного дела. А через несколько лет Альберт Шпеер [52]представил эмиру планы развития Кабула, о них напоминает теперь только ровная, многокилометровая прекрасная дорога, ведущая из центра города к разбомбленному сегодня королевскому дворцу.

Достаточная причина, чтобы посетить Общество технического сотрудничества и потом Гете-институт, разместившийся в прежнем посольстве ГДР, в очень элегантном доме шестидесятых годов. Внутри на втором этаже сидел доктор Норберт Шпитц и ровно час говорил о трудностях культурного содействия в этой стране. Он был изысканно вежливым человеком, он угостил меня чашкой фильтрованного кофе, а под конец пригласил в ноябре вместе с ним посмотреть фестиваль лирики в Герате.

Гостиница «Мустафа» располагалась слева от Чикен-стрит, бар «Мустафа» был одной из излюбленных целей ракетных и гранатных атак, поэтому наверху, на третьем этаже, занавеси день и ночь оставались задернутыми, на стойке робко стояли выдвинутые бутылки Bud Light и Stella Artois, на потолке висели маленькие зеркала, в них отражалась сотня свечей, электричество время от времени пропадало, тогда запускали генератор, и из магнитофона опять лилась индийская поп-музыка. В «Мустафе» жили турецкие торговцы недвижимостью, американские продавцы кафеля, южноафриканские наемники, пакистанские торговцы информацией и Хэннинг Кобер, когда бывал здесь. И все они сходились в баре «Мустафа», пили пиво, и один раз в месяц кто-нибудь по-молодецки стрелял в потолок, хотя в «Мустафе» давно уже нельзя было появляться с оружием.

Это был темный город, очень привлекательный, очень бедный, и тот, кто отправлялся гулять ночью, чего делать не следовало, на обратной дороге слышал голоса, они сотнями проникали в ухо, из углов, из кустов дрока, из-за высоких каменных стен: «Вы видите, как муха гуляет по куску сахара? Ау!»

Кто это говорит? Чей это голос?

«Таджики делали так: они цепью подвешивали хазарейца на крюк, отрезали ему уши и бросали их в угол».

«Хазарейцы делали так: они распиливали мертвому пуштуну крышку черепа и сверху вливали в голову кипящее масло, на мозг, труп дергался и плясал, как будто на сцене».

«Пуштуны делали так: они связывали таджику руки за спиной и стреляли ему в левое колено. Потом они заставляли его босиком стоять на снегу. Если он сгибался от боли или уже не мог стоять на раненой ноге, они грозили прострелить ему и другое колено. Ночи здесь холодные, и они играли с ним так много часов. В конце концов, они стреляли ему в голову и уходили».

А сейчас?

«Хуже всего были чеченцы, крупные мужчины с иссиня-черной кожей на бритых головах и темными бородами. Они были как звери. Когда шли чеченцы, мы переходили на другую сторону и опускали взгляд в землю, чтобы не смотреть им в глаза. Когда боевики Талибана бежали из Кабула, шесть чеченцев окопались в парке Шар-э-Нав и без разбора стреляли оттуда по всему, что двигалось, по детям, такси, старикам — безразлично, что попадется. Они обвязались взрывчаткой и собирались взорвать себя, когда подойдут американцы. Их застрелили снайперы Северного альянса. Но это ровным счетом ничего не изменило. Сегодня эти люди за деньги охотятся за головами, работают в Executive Outcomes [53]и состоят в частных армиях. Мы переходим на другую сторону улицы и по-прежнему смотрим в землю».

А кто говорит сейчас? Чье это воспоминание?

«Вначале темнота пугает неопределенностью, потом — определенностью, точно и конкретно, она обостряет чувства; прогулка ночью, неоновое освещение на торгующем кебабом киоске, дым, лужи, визг шин, крики, распоряжения; одна машина впереди — поперек, блокируя вторую позади, выскакивают люди, холщовый мешок на голову, голова прижата вниз рядом с задним сиденьем, запах машины, запах обувной кожи, сандалий, ног. Езда, колени накрест, шепот.

Потом, спустя долгое время, холщовый мешок снимают. Слепота от хлынувшего света, до боли режущий яркий прожектор, видеокамера перед одним, полотнища с лозунгом — за другим, черное на зеленом, закутанные мужчины с оружием, их предводитель с длинным кухонным ножом. Желобок пилы. Голова. Аллах Акбар. War Porn [54]».

Но когда утром кошмары отступали, и Кабул снова был светел, и город освещался, и сигналили такси, тогда голоса словно сдувало ветром, и ты охотно отправлялся куда-нибудь недалеко, к европейскому кладбищу. Там древний кладбищенский сторож Рамимулла, гордо рассказывая, что сам-де мулла Омар [55]однажды побил его, показывал могилу великого венгерского исследователя сэра Аурела Штайна [56]; этот спутник Свена Хедина [57]умер здесь в Кабуле, от инфаркта в 1943 году.

Здесь также покоились солдаты ISAF [58]: британцы, испанцы, немцы. На их могилах лежали цветы. Несколько запущенные надгробные камни молодых хиппи, преимущественно немцев, которые умерли здесь в конце шестидесятых — начале семидесятых годов. Там можно было прочитать имена: «Майке», «Бритта» и «Штефан». Они последовали зову Freak Street [59]или запаху «черного афганца» [60], и на длинной дороге от Берлина либо Штутгарта до Катманду пали в Кабуле, длинноволосые солдаты любви и мира.

За Панджшерским ущельем, там, где Кристоф де Понфилли снимал свой фильм, расположен Нуристан, Долина Света. Жители Нуристана, говорят, являются потомками солдат Александра Македонского; они только в XIX веке были насильственно обращены в ислам, у них рыжеватые волосы, они возделывают виноградную лозу и из плодов давят вино. Их обряды, от которых они до конца так и не отказались, похоже, дионисийского происхождения, они танцуют и опьяняют себя вином, их женщины ходят без чадры, гордо, и в мужья берут кого захотят.