Этот вариант игры подвел меня к решению назвать ее Царапка. Согласен, это не самое оригинальное имя. Но оно недолго и продержалось, так как я скоро понял, что оно не передает то, с какой ловкостью и сноровкой она летала с места на место. К концу первого дня я переименовал ее в Камикадзе.

Белого Медведя страшно утомили эти забавы, и, как только кошечка подавала сигнал к новой игре, он мгновенно занимал ближайшую высокую позицию - кровать или подоконник, если они были в спальне, диван, письменный стол, стул или другой подоконник, если они были в гостиной. Это, конечно, ужасно огорчало Камикадзе. Стараясь добраться до Белого Медведя, она прыгала и падала, и снова прыгала, и снова падала. В конце концов, потеряв терпение, я брал ее и сажал рядом с котом.

Белый Медведь, которому хватало своих проблем с котенком, не одобрял моего вмешательства. Он был так раздражен, что совершенно не замечал: если в его присутствии я проявляю внимание к кошечке, то так же, если не больше, я внимателен и к нему. Кот уже не издавал тихое «айяу» - он только шипел, и моментами весьма угрожающе.

Я решил, что настало время для очередного разговора, и поэтому поднял кота на еще большую высоту - на каминную полку. Мне не хотелось, чтобы Камикадзе помешала нашей беседе. Я сказал, что готов оставить в прошлом все, что было связано со Скакуном. Но Камикадзе, извини за скверный каламбур, лошадь совсем другой масти. Как можно так грубо вести себя с милейшим созданием твоей же породы? У тебя что, сердце из камня?

В этом случае именно так, отвечал кот, - по крайней мере я так его понял, потому что моя тирада была встречена зловещим молчанием. Я решил слегка сбавить пафос. Хорошо, я соглашусь с тем, что Камикадзе может показаться назойливой, особенно с его, эгоцентрической, точки зрения. Но было бы неплохо вспомнить, что и он когда-то был котенком. А если никто не хотел с ним играть? Он когда-нибудь думал об этом?

Вместо ответа он повернулся ко мне задом. Меня бесила эта поза во время наших споров, и неважно, понимал ли он хоть слово из того, что я говорил. Я немедленно развернул его к себе. Мне известно, что у него было тяжелое детство и, возможно, он вообще никогда не играл. Мне не хотелось бередить его раны и заводить этот разговор. Но, осуждая его, я не просто критикую его за глупую внешнюю политику, а обвиняю его в недальновидности и неспособности посмотреть дальше своего носа. Он совершает серьезную ошибку, предостерег я его. Ведь речь идет не о кратковременном визите, как было со Скакуном. Камикадзе будет постоянно жить у нас. И я прошу его только проявить немного терпения. Очень скоро Камикадзе вырастет и перестанет все время играть, а он, что гораздо важнее, состарится, и взрослая соседка, конечно, всегда будет помнить, как он с ней обращался, когда она была котенком. В общем, ему следовало бы изменить свое поведение: придет день, когда кошечка совершенно перестанет обращать на него внимание, и его ждет безрадостная старость.

Разговор закончился, и я решил, что проделал славную работу, обрисовав ему будущее. Однако после этой беседы положение не улучшилось, наоборот, оно становилось все хуже. Ночь была ужасной. Белый Медведь прыгнул на кровать, и Камикадзе, конечно, решила последовать за ним. Я поднял ее, после чего Белый Медведь спрыгнул вниз. Чего мне стоило держать их порознь - так, чтобы она не приставала к нему, а он не спрыгивал с кровати! Но в ту же секунду, как я выпустил кота, он спрыгнул на пол и ушел в гостиную - уверен, в камин. Камикадзе, жалобно замяукав, готова была тут же броситься за ним. Бессмысленно было бы ее отпускать, она и там продолжала бы так же мяукать.

В результате после трех бессонных ночей я решил начать сначала. Как только выдалась свободная минутка, я предложил игру, в которую мы могли бы играть вместе. Мы начали с охоты за мячиком - Камикадзе особенно нравилось его находить - и продолжали игру вдвоем, но Белый Медведь мог всегда к нам присоединиться, если бы ему этого захотелось. Я даже опустился до взятки: поднося Белого Медведя, как бы невзначай и не особенно настойчиво, к Камикадзе, я, когда мне это удавалось, пытался ткнуть его носом в шерстку. Я спрашивал его: разве он не понимает, какая прелесть эта кошечка?

Ясно, он не желал этого понимать, даже когда я сопровождал это общение кусочком рыбы, объясняя ему, что это подарок от кошечки.

Ничего не помогало. Белый Медведь был далек от подобных тонкостей. Он составил свое мнение, и никакими ухищрениями его нельзя было изменить. Один раз он даже выплюнул кусочек рыбы, а когда все-таки съел «подарок», его мрачный взгляд ясно дал мне понять, что его не сломить ни террором, ни взятками.

Я решил поговорить с ним в последний раз и начал с того, что Камикадзе очаровательный котенок и найти для нее дом не составит никакого труда, если это то, чего он действительно хочет. И как он относится к тому, что больше никогда ее не увидит? Обычно во время таких бесед он по крайней мере моргал, и я таким образом получал подобие ответа. Но в этот раз глаза его уставились на меня в упор. Нет, отвечал он мне, ему безразлично, увидит ли он еще когда-нибудь Камикадзе. И чем скорее она исчезнет, тем лучше.

Я задал второй вопрос. Он хочет провести свою жизнь в одиночестве? Мне интересно знать, он на самом деле этого хочет?

Не могу поручиться за точность ответа на последний вопрос. Но можно было безошибочно понять: быть единственным котом в доме - такое положение его вполне устраивает. Дело не в том, нравилась или не нравилась Камикадзе Белому Медведю, он, конечно, не обижал ее - он ведь был настоящим джентльменом. Но ему была невыносима сама идея ее присутствия в доме. И это было связано с вопросом, кто кому принадлежит. По его мнению, не он мне принадлежал, а я ему. Поэтому появление другого кота просто оказывалось за гранью возможного. Получалось, что это я травмировал его, а не он меня.

В результате всех обсуждений стало ясно, что вообще нечего больше говорить о Камикадзе. Белый Медведь полагал, что она здесь временный постоялец. И, независимо от того, как вся эта история повлияла на кота, для Камикадзе все складывалось плохо. Мне оставалось только объявить, что я отдаю котенка, и добавить к этому, что это самая прелестная кошечка из всех, которых я когда-либо видел.

Спустя два дня за Камикадзе пришла молоденькая девушка. Я понял, что она просто очарована котенком. Лаская котенка, девушка с укором спросила:

- Как же вы перенесете разлуку?

Третий бродяга прибыл летом, в начале июля, утром его принесла одна из спасательниц, которую я уже где-то встречал. Тот, кого она принесла, находился в сумке для котов.

- О нет, - сказал я, как только увидел эту сумку, - только не кот!

- Это не кот, - прервала меня женщина, открывая сумку, чтобы я мог заглянуть внутрь. - Его зовут Герберт. Он прекрасен, правда? Посмотрите, он цвета лаванды.

Естественно, я мало что мог разглядеть внутри сумки, но увидел достаточно, чтобы понять: Герберт - это голубь. И тут же я вспомнил, что эта спасательница - легендарная «голубиная женщина», та, которая дружила со всеми городскими птицами, часто весьма недружелюбными. Я восхищался ею, и мне пришлось сделать усилие, чтобы не показать отсутствие энтузиазма и свои сомнения. Я сказал «голубиной женщине», что голубь - это именно то, что нужно мне и Белому Медведю.

- О, не волнуйтесь, у меня тоже коты, а часто бывают и голуби.

В таком случае, подумал я, почему бы и этому не остаться с котами. Однако вслух я ничего не произнес. Вместо этого спросил, что же произошло с Гербертом.

«Голубиная женщина» объяснила, что все дело в левом крыле. Она думает, что голубя сшиб автомобиль. Так или иначе, его надо было унести с улицы.

- Герберт, - сказала она, - пытался улететь на одном крыле, но второе было так сильно повреждено, что он не мог спастись даже от меня, когда я ловила его.

Она взяла Герберта, положила его в сумку и пошла к ветеринару. Ветеринар сделал с крылом все, что нужно.