С каждым днем все тяжелее становилось вести бой передовому отряду. Там росли потери. Каждую ночь в передовой отряд подвозили боеприпасы, временами поддерживали курсантов танки, но самое главное — артиллерии было у нас меньше, чем у противника. Помогали лишь отличная слаженность орудийных расчетов, беспредельная отвага курсантов-артиллеристов.

Незадолго до рассвета Костин, оставив за себя майора Копелева, решил направиться в передовой отряд. Но едва сел в полуторку, как Копелев сообщил ему, что его вызывает заместитель командующего армией генерал-лейтенант Акимов.

— А где он разместился?

— На окраине Сергиевки…

«Это мне по пути», — подумал Костин.

Скоро полуторка прибыла в деревню, и полковник встретился с генералом.

— Вы куда-то собрались? — спросил он Костина.

— В передовой отряд, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. Думаем усилить его еще одной батареей…

— Не следует ехать туда! — сказал генерал. — Сейчас все внимание должно быть уделено усилению главной полосы обороны. Не сегодня-завтра противник подойдет сюда. Надо еще и еще раз многое проверить, укрепить боевое охранение.

Костин отправил автомашину на командный пункт, а сам вместе с заместителем командарма направился на передний край. Решили убедиться в готовности воинов к предстоящим боям.

— Каково положение на фронте? — спросил Костин. — Верно ли, что в районе западнее Вязьмы немцам удалось окружить три наши армии?

— К сожалению, это так. Но войска сражаются и в окружении, сражаются до последнего патрона. Они вынудили противника оттянуть немало сил из ударных группировок.

Холодная ночь сменилась промозглым рассветом. Орудийные выстрелы и разрывы снарядов слышались уже совсем близко.

Дежурный по штабу представил полковнику Костину майора И. В. Дементьева, который доверительно сообщил, что прибыл по приказу командующего Московской зоны обороны во главе особого дивизиона из состава ГМЧ. При этом майор вручил Костину пакет с множеством сургучных печатей. На конверте значилось: «Перед вскрытием тщательно проверить исправность печатей». Такое уже настораживало. На первой странице документа крупным шрифтом напечатано: «После прочтения сжечь в присутствии командира и комиссара части ГМЧ». Особо оговаривалась персональная ответственность за сохранение нового оружия в тайне от врага, вплоть «до предания суду, если реактивное оружие попадет противнику».

Все это взволновало полковника. Он пытался расспросить командира дивизиона о новом оружии, но тот коротко ответил:

— Согласно приказу я не имею права никому, в том числе и своему начальнику, ничего говорить.

«Ну и ну!» — подумал Костин.

Майор оказался прав. В документе об этом тоже было сказано. Костину надлежало лишь знать, что дивизион способен сделать залп одновременно двумястами мин по площади до двух квадратных километров.

Для охраны боевых машин выделили взвод курсантов. Назначили дивизиону район сосредоточения — в глубине леса у перекрестка двух проселочных дорог.

Невзирая на все строгости и ограничения, полковник был несказанно рад прибытию этого, еще неизвестного мощного оружия. Ведь приближались решающие бои.

Костин подошел к хорошо замаскированному доту. Выпускник артиллерийского училища лейтенант И. И. Мусерадзе четко доложил о готовности расчета к бою.

В тесном каземате плечом к плечу стояли девять курсантов: Добрынин, Ремезов, Поляков, Яблоков, Филимоненко, Меркулов, Федоров, Иванов, Асеев.

— Комсомольцы? — спросил Костин.

— Так точно, — ответили дружно ребята — орудийные номера.

— Очень рад! — ответил полковник. — А готовы ли к бою? Проверим! Буду ставить вопросы, как на занятиях в училище, а отвечать тому, кто первым подготовится. Снимайте маскировку с амбразуры, — приказал полковник. — Впереди, возле кустов, в километре отсюда, появились два танка и до полусотни автоматчиков. Все действуют за командира орудия! Решение!

— Огня из орудия не открывать, половина расчета с ручным пулеметом — немедленно в окопы! Пулеметным огнем отсечь автоматчиков от танков, — быстро отвечает Александр Ремезов.

— А кто будет стрелять по танкам?

— В трехстах метрах от нас в окопе находится дежурное орудие. Оно должно вести огонь по головным танкам.

На все вопросы тут же следовали ответы. Быстрее всех отвечал стройный, подтянутый курсант с большими выразительными глазами.

— А командовать орудием сможете? — спросил его Костин.

— Так точно, смогу! — и смущенно добавил: — Только в нашем расчете есть и посильнее меня.

Костину невольно припомнился разговор командиров, когда его заместитель полковник Смирнов пытался доказать, что контингент курсантов теперь не такой, что был прежде, и для подготовки командира взвода теперь надо не менее трех лет. «Как далек он был от истины», — думал полковник, пытливо вглядываясь в лица семнадцатилетних воспитанников училища.

Прощаясь с ними, Костин спросил фамилию расторопного курсанта и, услышав «Асеев», шутя заметил:

— Родственник поэта?

Костин был не рад своей шутке, так как задел курсанта за живое, и тот густо покраснел.

— Товарищ полковник, — оправившись от смущения, ответил Асеев, — несколько дней назад, когда вы проводили у нас в ленинской комнате беседу, мы не знали, что враг подходит к Москве, и надеялись, что успеем окончить училище и приехать на фронт командирами взводов. Теперь же другое дело. Враг под Москвой. Мы не можем пускать его дальше, — убежденно говорил семнадцатилетний комсомолец.

Возвращаясь на КП, полковник думал о предстоящих боях и о горячем стремлении курсантов остановить врага, о том, чтобы сохранить для армии, для артиллерии будущие командные кадры — этих энергичных ребят.

Утром 10 октября произошло забавное событие. Едва из-за леса выглянуло солнце, как тут же появился фашистский самолет-разведчик. Он делал круг за кругом над расположением частей ополченческой дивизии. Но вот на заднем сиденье поднялся наблюдатель, перевалился через борт, выпрыгнул из самолета и вскоре открыл парашют. Одновременно с самолета полетели листовки. Ополченцы не стали ждать приземления парашютиста, открыли по нему стрельбу из винтовок. Командиры хотели взять парашютиста живым, бегали по полю, требуя прекратить огонь, но напрасно.

Наконец парашютист приземлился. Подоспевший военврач Шатров намеревался оказать фашисту медицинскую помощь, но ее не потребовалось. Было лишь установлено, что парашютист имел чин капитана и отправился в полет, приняв изрядную дозу спиртного. С какой целью он выбросился с парашютом, так и осталось неизвестным. Может быть, гитлеровец в нетрезвом состоянии хотел «уговорить» наших бойцов прекратить сопротивление и сдаться в «почетный» плен, как писалось в сброшенных с самолета фашистских листовках.

Под вечер на боевой участок приехал секретарь ЦК и МК ВКП(б), член Военного совета МВО А. С. Щербаков. Его сопровождала группа военных и штатских.

Доносились разрывы снарядов. Бой шел совсем близко, в каких-нибудь десяти километрах. И, таким образом, не было особой необходимости говорить, сколь сложной и опасной была обстановка. Щербаков пригласил к себе командиров и комиссаров частей. Собрались в одном из блиндажей на позициях запасного стрелкового полка. Его выступление было коротким. Он напомнил присутствующим о необходимости самоотверженно защищать каждую позицию, любой ценой остановить вражеские полчища, отстоять Москву.

Слушали его в полной тишине. И каждый понимал, что требуется от него сейчас, когда над столицей нависла грозная опасность. Расходились по своим местам молча, сосредоточенно думая о близком бое.

Ночью на КП прибыл комиссар артдивизиона политрук Н. М. Иванов и доложил, что передовой отряд, обессиленный и поредевший в боях, отошел на рубеж боевого охранения и окапывается. Тут же начальник боевого сектора генерал Смирнов решил, что сохранять передовой отряд нет смысла. Отряд расформировали, курсантов еще до рассвета направили в свои батальоны. Батарея капитана Россикова прибыла на усиление 1064-го стрелкового полка. Батарея капитана Базыленко составила противотанковый резерв и расположилась вблизи командного пункта.