Он стоит на пожарной лестнице, прямо надо мной, на уровне второго этажа. Сощурив глаза, вижу огромного деревенского увальня в белой рубашке, распахнутой на груди, не смотря на то, что в Новой Англии в это время года весьма прохладные сумерки. Но мои глаза привыкли к полумраку. Я постепенно начинаю видеть его сырое лицо, пухлые и мокрые щеки, влажный лоб. Он бес толку прикладывает ко лбу носовой платок. Он стоит, прислонившись к железным перилам, и лестница скрипит. Инстинктивно отхожу в сторону на шаг или на два, опасаясь, что наверху вдруг что-нибудь отломается и рухнет на меня вниз. Он назвал меня «Медом»?

  - Кто-то увел мой байк, - говорю я. - Я оставил его возле магазина всего лишь на минуту или две, а когда вернулся – его уже не было.

  - Это правильно, Мёд… каждый день тут что-нибудь крадут… как бы это сказать… что-нибудь такое… что не трудно утащить… но в последнее время тащат и… то, что потяжелее… - он много говорит, постоянно повторяясь и спотыкаясь на словах, выпячивая свой акцент.

  Удивлюсь, если он увидит мой хмурый взгляд с высоты, когда я разглядываю его монструозное тело, сильно вспотевшее в этот холодный вечер, и все время его губы произносят слово «Мёд». Он отвратителен, но почему-то я уверен в том, что он знает, где мой байк. Почему-то он спросил меня, не потерял ли я что-нибудь, когда увидел меня сверху, стоящего здесь.

  - Ты не видел, кто-нибудь не проезжал здесь на велосипеде? - спросил я.

  - Ты слишком долго стоишь на одном месте и видишь множество вещей, - говорит он, теперь в его голосе проступила насмешка, словно он собрался играть со мной в какую-то игру. - Знаешь, что трудно? Будучи в таком положении застрять в этой дыре и ожидать того, что все вернется к тебе, и при этом ничего не предпринимать… Видишь, что я имею в виду?

    Я вижу, что он имеет в виду. Металл перегородок, перил и ступенек пожарной лестницы – словно клетка, заключающая его вес и габариты.

   - Ты живешь наверху? - спрашиваю я, не ожидая игры, а также и всплеска его ярости. Он ничего не скажет, если я быстро повернусь и уйду.

   - Здесь квартира. Четыре комнаты. Из передних окон видна Майн Стрит, а стоя здесь, я могу видеть задние закоулки, - он поднимает руку на открытую дверь, похожую на те, что где-нибудь в родильном отделении. - Наконец, неплохое место, откуда я могу наблюдать за всем происходящим вокруг. Рано или поздно можно что-нибудь интересное увидеть.

  - Я надеюсь, ты видел мой байк, - говорю я. - И того, кто взял его.

  - Люди теряют вещи, а затем они иногда расклеивают бумажные объявления… Знаешь ли, если написать: «Потеря, велосипед, на Майн Стрит в Хоуксете. Вознаграждение». Вознаграждение, Мёд! Это ключ. Что-нибудь до тебя доходит? Ты должен обещать вознаграждение, - в его голосе гремит тяжелый южный акцент, и он выговаривает «вознаграждение» как во-озна-аграждение. К его южному акценту добавляется еще что-то… то, что я не хочу признать.

  - Я даю тебе вознаграждение, - говорю я, почти подражая его акценту. - Я даю тебе вознаграждение двадцать пять долларов.

  - И это все вознаграждение, Мёд? - говорит он. - Вознаграждение вознаграждений? - теперь в сумраке он начинает чесаться. Он чешет грудь, где его рубашка расстегнута, и под ней блестят кучерявые волосы. Он чешется обеими руками, все ниже и ниже, на уровне живота и уже под ним, где-то в штанах. - И это все… - говорит он. Его голос разносится в сумраке.

  У меня снова мигрень, пульсирующая во лбу. Тошнотная волна качнулась в желудке. Во рту вкус кислоты и желчи.

  - Все, что я хочу, это только мой байк, -  говорю я. Мои губы дрожат. Я расстроен и зол одновременно, наверное, потому что я снова ощущаю себя маленьким ребенком и, как и всегда, трушу. У меня в голосе хныкающие нотки, и я ненавижу себя за это, и ненавижу этого жирного увальня, стоящего там наверху, издевающегося надо мной. И еще я ненавижу того, кто украл мой байк. Теперь и я стал пульсировать, как мигреневая боль у меня во лбу, но с ненавистью и злостью. Я стою и ничего не могу с собой поделать, трясусь и дрожу в приближении вечера, и чувствую, как к глазам подкатываются слезы беспомощности, и холодный гнев мурашками щекочет мои щеки. Его огромная фигура волнуется во влаге, словно он где-нибудь под водой.

  - Ну, скажи ему, кто увел его байк, - подключается другой, звонкий голос с новоанглийским ударением в словах.

  Я смахиваю слезы.

  Увалень выдыхает огромную порцию воздуха, которой, наверное, можно бы расшевелить ветки на деревьях.

  - Давай, говори ему, - доносится голос из квартиры, из-за спины увальня.

  Огромные складки подкожного жира пухнут на его лице.

  - Никогда не удается делать то, что хочешь, - говорит он себе, и теперь это слова маленького ребенка.

  - Скажи ему, Артур, - говорит голос.

  - Варней-Бой Джуниор - он взял твой байк, - говорит увалень.- Проходил через этот переулок минут пятнадцать тому назад. Он всегда что-нибудь крадет, иногда к нему приходят и забирают свои вещи обратно.

  - Где он живет? - спрашиваю я, сморкаясь, меня удивляет то, как он может стоять на холоде.

  - Вверх по Майн Стрит за Первой Баптистской церковью. Это шутник Джуниор Варней, знаменитый вор нашего городка, живет сразу за той церковью.

  - Заходи, Артур, ты запускаешь холод в квартиру, - голос невидимки зовет изнутри вежливо и нежно.

  Увалень смотрит вниз на меня с тоской в глазах. Он говорит, со скорбью: «Я никогда так не делаю».

  - Спасибо, - я смотрю вверх, просто из любопытства, кто же там внутри, и вижу, как его массивное тело с трудом протискивается в дверь. Я ловлю себя на том, что шепчу про себя: «Извини…». Желудок болит, и мигрень пульсирует в голове. Собираюсь идти дальше по переулку, чтобы выйти наружу, по следам Джуниора Варней. Меня воротит от жирного и потного тела того огромного увальня. Он действительно выглядит, как заключенный в клетку, когда стоит на площадке пожарной лестницы. Когда за ним закрывается дверь, я еще раз шепчу: «Извини», и выхожу прочь из этого ада.

TAPE OZK013       0800      date deleted T-A

Т:            Этим утром ты в хорошей форме.

А:            Спасибо.

Т:            Ты встревожен.

А:            Меня что-то тревожит.

Т:            У нас потрясающий прогресс, не так ли?

А:            Многое уже прояснилось, но еще не все – недостаточно. Мне дали что-то прохладное, и это лучше, чем пустота.

Т:            Хорошо. Я припомню некоторые важные особенности.

А:            Вы всегда говорите об особенностях – о каких?

Т:            Я имею в виду, специфические детали, противоречащие основной информации.

А:            Вы имеете в виду, детали нашей жизни в Монументе, и как мы к этому пришли?

Т:            Да, конечно, именно об этом. Также о причине вашего выбора места жительства в Монументе.

А:            Но я уже рассказывал об этом. Отец давал показания. И это было опасно.

Т:            Он рассказывал тебе о тех показаниях, естественно?

А:            Нет. У нас на это не было времени.

Т:            Что ты подразумеваешь под «Не было времени»?

                           (пауза 9 секунд)

А:            Не знаю, не уверен.

Т:            Ты говоришь, а на лице твоем ужас. Ты хмуришься. Что-то случилось?

   Что-то мрачное таилось, нависая облаками над его сознанием. И снова все стало на грань паники: озноб в костях, мрачная пучина а его мозгу…

Т:              Возможно, этот вопрос беспокоит тебя. Почему бы не дать течь мыслям свободно?

А:             Все правильно. Это только на минуту, я снова провалился в пустоту. Вы знаете, она осталась.

Т:             Мы будем иногда чувствовать, как рано или поздно пустота будет к нам возвращаться. Думай о том, как далеко уже от той начальной точки.