Свирепый пес, и я в ужасе.

    Он поджидает меня в конце длинного, бесконечного спуска с вершины холма – с того момента, как еще издалека я увидел его маленьким комочком, сидящим у дороги. Я наблюдаю за ним по мере приближения. Похоже, что это настоящая немецкая овчарка, рыжевато-черного окраса, он тихо охраняет въезд, ведущий к большому белому дому, примыкающему к дороге. Мне кажется, что дом пуст, и я наедине с этим страшным псом. Я ожесточенно всасываю воздух, стараюсь проплыть мимо пса как можно быстрее, и делаю это так быстро, что изумляюсь собственной скорости и, похоже, для него я остаюсь незаметным.

  Пес поднимает голову и поворачивает ее в мою сторону, вздрагивает, выравнивает уши, словно принимает вызов. Мои глаза мечутся слева на право, и возвращаются назад, но это не может меня спасти. Дорога позади пса пуста, в поле зрения нет машин, и сам дом внутри выглядит заброшенным, будто бы все ушли прочь. Через улицу, в расстелившемся за ней открытом поле проходит низкая каменная стена, за которой тоже никого.

  Я приближаюсь, пес отступает от дороги, и я думаю, что, наверное, он ждет меня здесь всю мою жизнь. Он неподвижен, его хвост не шевелится, глаза – словно из мрамора. Он тихий и наблюдательный – пес-убийца. Я уже хорошо вижу, как блестят его стоящие уши, и говорю себе: «Надо продолжать движение. Он всего лишь собака. Собаки – лучшие друзья человека. Они не тигры и не львы».

  Он направляется к велосипеду, его голова поднимается снова, на губах слюна. Он бесшумен – не лает и не рычит. А, может, из-за шумящего в ушах ветра я просто не слышу его рычания. Изо всех сил жму на педали, пригибаюсь к рулю, пальцы сжимают рукоятки. Байк летит прямо на него. Боюсь, что если я попытаюсь объехать его, то потеряю равновесие и упаду на тротуар – к его радости. Прикрываю глаза, мои ноги рубят по педалям, и я вот-вот в него врежусь. И в последний момент пес отскакивает в сторону, и теперь я слышу его рычание, извергаемое в прямом, коротком и диком лае. Он обнажает зубы.

      Он пытается ухватить байк за вилку руля, будто своей атакой очень хочет меня остановить. Сердце замирает. Он кусает шину переднего колеса  и крутит его из стороны в сторону. Резиновая шина – словно часть его носа, и колесо елозит по земле. И я кричу себе: «Все хорошо! Все хорошо!» Но мои слова теряются на ветру, и я говорю про себя: «Черт с ним, когда я уйду от этого пса, то уеду домой на первом же обратном автобусе, черт с этим Ротербургом, черт со всем-всем…»

  Пес все время нападает на переднее колесо, он может его прокусить, и я в ужасе, и, наверное, если из колеса выйдет воздух, то я брошу байк ему в жертву.

  Мы уже за въездом и приближаемся к изгибу дороги. Я отчаянно надеюсь, что там будет дом, склад, магазин или что-нибудь еще, где можно будет найти укрытие. И тогда я слышу приближение машины и истеричный рев клаксона. Я внезапно понимаю, что опасно сместился на середину дороги. Мне на встречу летит желтый «Фольксваген» с багажной решеткой на крыше, сбавляет скорость и съезжает на встречную, чтобы не ударить меня. Протяжный сигнал перемешивается со скрежетом тормозов. Пес отвлечен машиной. Он лает и бросается уже на нее. Пользуясь моментом, я ухожу прочь – почти по воздуху, глядя на машину, как на чудо или искушение. Я кручу педали, но не могу удержаться, оглядываюсь назад и вижу, что пес метнулся прочь, с дороги. Теперь с диким лаем он преследует этот «Фольксваген», его тело гнется и извивается, шерсть вздыблена.

  «А теперь уношу отсюда ноги», - кричу я не известно кому и снова кручу педали, боюсь и паникую, отметая какую-либо усталость или боль в мускулах. Лай отдаляется. Огибаю поворот и лечу вперед.

  Я приближаюсь к главной улице Файрфельда, и это точно Майн-Стрит, и точно этот городок – пара магазинов и церковь с белым шпилем. Я спешу по этой улице, пользуясь моментом. Я знаю, что могу остановиться, но не хочу слезать с велосипеда. Надо продолжать движение и добраться до Ротербурга. Я чувствую, что этот пес будет преследовать меня снова. Он будет ждать меня в стороне от магазинов, если я остановлюсь поесть или отдохнуть. Я открываю рот и глотаю воздух, и этот сладкий глоток снова возвращает мне силы. Я еду по городку и въезжаю на каменный мост, движение по булыжнику звучит аплодисментами в моих ушах, и говорю: «Здравствуй, Файрфельд, и прощай» Я продолжаю путь, чувствуя, что, наверное, не остановлюсь НИКОГДА.       

TAPE    OZ004      0800       date deleted T-A.

А:           Скажите, вы – доктор?

Т:           Почему ты это спрашиваешь?

А:           Ладно. Допустим, что вы доктор, психиатр, может быть. В первую беседу вы сказали, что ваше имя Брайнт. Но вы не сказали «Доктор Брайнт». И это место выглядит не как больница – так что же это?

Т:           Я рад, что тебе интересно все, что тебя окружает. Долгое время с тобой этого не происходило. Но не уже ли для тебя так важно, больница ли это или нет?

А:           Хорошо. Здесь не так пахнет. Знаете ли – в больнице медицинские запахи и толстые белые постели. Врачи одеваются в белые халаты, как и медсестры. Но не здесь. Здесь все больше похоже на…

Т:           На что?

А:           Не знаю. На частный дом. Не просто дом, а особняк, поместье. Все комнаты и все люди. Что-то вроде частного санатория, может быть.

Т:           Это тебя волнует?

А:           Я не знаю. Так много всего… не знаю.

Т:           Значит, будем искать извне?

                                 (пауза 5 секунд)

Т:           Те ключи, например.

А:           Какие ключи?

Т:           Ты упоминал что-то о них раньше.

  Он сильно сопротивлялся, был на стреме и не доверял Брайнту, будто бы тот был посторонним. Во всяком случае, он чувствовал себя намного лучше и уже не задумывался о том, что его хорошее самочувствие – лишь только иллюзия. Возможно, он дал Брайнту какой-то ключ – пусть не от всего, но уже от чего-то. Он словно по команде почувствовал себя лучше, чтобы начать открываться перед ним, и, наверное, выглядел, как картотечный ящик, где нужно перебрать все, чтобы достать нужную карточку. Брайнт был умным и хитрым.

А:           Может быть, этот пес и есть ключ.

Т:           Пес?

А:           Да, пес. Я думал о нем этим утром, когда смотрел в окно и видел его на траве.

Т:           Ты полагаешь – Сильвер?

А:           Его так зовут? Сильвер? Немецкая овчарка?

Т:           Да. Хорошая собака.

А:           Ненавижу собак.

Т:           Всех собак?

А:           Более чем.

Т:           Почему?

                        (пауза 10 секунд)

Т:           Ты сказал, что эта собака является ключом. Ты полагаешь – Сильвер, или какая-либо другая?

А:           Другая.

Т:           Расскажи.

  То была небольшая собака, но выглядела уродливо. Она смотрела в щелки своих маленьких свирепых глаз, отделяя взглядом Адама с отцом от всего окружающего мира. И было что-то угрожающее в ее взгляде и поведении. Все это напоминало встречу с буйным сумасшедшим и, одновременно, было воплощением всего, что может случиться при такой встрече.

  - Что это за собачка? - спросил мальчик шепотом.

  - Я не знаю, Адам, - ответил ему отец. - Я почти ничего не знаю о собаках.

  - Что нам делать, Па?

  - А мы его как-нибудь обманем.

  Мальчик смотрел на отца, недоумевая и не веря своим глазам. Внезапно, этот человек перестал выглядеть отцом, который был страховым агентом, каждый божий день приходил в офис, менял машину каждые два года и состоял в «Ротари-Клубе». Он носил очки в роговой оправе и усы – не лохматые, как у некоторых людей с длинными запущенными волосами – у него были опрятно подстриженные усы с седым блеском. Адам всегда знал его, как отца, читающего газеты, смотрящего по телевизору футбол или бейсбол, проклинающего ракеты «Патриот», приносящего работу из офиса домой на ночь, целующего его перед сном в лоб вместе с поросенком Покки. Отца, похожего на аккуратную табличку, надпись на которой гласила – ОТЕЦ. Иногда его отец проявлялся, как персонаж, вышедший из книг, с сияющими глазами и трясущейся головой, как если б он дискутировал с каким-нибудь писателем, или тот писатель с писателями, похожими на Хемингуэя или Фицджеральда, или со многими другими, кого Адам тогда еще не знал: «Что тебя еще ждет, Адам, так это много прекрасных непрочитанных книг». Часто, посреди ночи, сидя с книгой, его отец вскакивал со стула. Очки сверкали на длинном тонком носу. Он терял страницу в книге и внезапно начинал выглядеть, как некто совсем чужой в их доме.