Звук возник откуда-то изнутри, из его глубин: «Аааааййй…» — подобно звуку, изошедшему из старика в тот день, когда Генри рассказал ему о смерти Эдди. Звук муки и страдания заполнил помещение центра, когда Генри смотрел на разрушенную деревню. Она была стерта с лица земли, как слезы с его глаз.

Тишина в центре была почти оглушительной.

«Прочь отсюда и как можно быстрее».

Неспособный долго и пристально наблюдать сотворенный им ужас, он отскочил от разломанного стола и проследовал к двери на негибких ногах, таких же жестких, как и деревянные костыли, от которых он не так давно избавился. «Я не хотел этого делать».

Но уже было поздно, он сделал все.

Когда, протиснувшись в дверь, он вышел на мрачную и пустынную улицу, то его поприветствовал с грохотом обрушившийся с небес водопад. Яркие вспышки молний на короткие мгновения освещали дома и мокрую мостовую.

Он знал, что не мог рисковать, оставаясь здесь. Так или иначе, кто-нибудь бы мог его заметить, запомнить, а затем и узнать, когда он снова зачем-нибудь здесь окажется. Несмотря на то, что молнии продолжали сверкать, а гром греметь, он выскочил на тротуар, съежив плечи от потока падающей воды и внезапного порыва ветра. Он летел сломя голову по утопающим улицам и хватал воздух большими глотками. Влажная одежда прилипла к телу. Обогнув угол, он лицом к лицу столкнулся с мистером Хирстоном.

— Сюда, — позвал его тот, указывая на дверь мебельного магазина, закрытого на ночь. Гром снова прокатился по небу, и Генри оказался рядом с бакалейщиком, которого никогда еще прежде не видел за пределами магазина. Он был меньше и тоньше, и вдобавок дрожал от холода.

— Я тебя ждал, — сказал он. В его глазах с нетерпением светился вопрос: — Ты это сделал? Деревня разбита?

— Разбита, — сказал Генри, и его голос сломался на этом слове.

Дождь барабанил по стеклам магазина.

— Превосходно, превосходно, — сказал мистер Хирстон, оживленно протирая руки и смакуя в этот момент. Он даже собрался обнять Генри, но тот одернулся.

— Да, я разбил деревню, — сказал он. — Но это было случайно. Я не хотел этого делать.

— И как же такое могло случиться?

— Я нашел большой молоток и был готов воспользоваться им, но не смог, — Генри увидел сомнение, запрыгавшее в глазах бакалейщика, и надавил на голос. — Я не хотел этого делать, — и вздохнув. — Крыса прыгнула на стол. Я упустил молоток, и тот упал на деревню.

— И это так плохо? — осторожно спросил бакалейщик.

— Плохо — дальше некуда, — сказал Генри. — Это ужасно, потому что эта деревня не будет выставлена в здании муниципалитета. Нет ничего хуже того, что я сегодня сделал.

— Поздравляю. Ты это сделал. Хотел ты того или нет, — он с удивлением захлопал глазами, глядя на Генри, а затем подмигнул, словно между ними был своего рода заговор. Генри отступил, упершись спиной в холодное оконное стекло. — Я — человек слова, Генри. Ты продолжишь работу и будешь получать больше. Я поговорю с владельцем ресторана о продвижении по службе твоей матери. И памятник — при первом же случае я его закажу…

Впервые Генри был так ошеломлен «великодушием» мистера Хирстона, всеми этими наградами лишь только за разрушение того, что он назвал «липовой» деревней.

— Зачем? — спросил он, слово почти потерялось в раскате грома.

— Что, зачем? — бакалейщик посмотрел на него резко, нахмурив брови.

— Зачем мне все это? Зачем для вас так было важно разбить деревню этого старика? За что вы его так ненавидите?

— За то, что он — еврей, — сказал бакалейщик, и это сразу объяснило все.

Генри был сильно озадачен ответом, и он сказал:

— Вы бы могли нанять парочку хулиганов. Они бы вам все сделали за несколько долларов. Но почему я?

— Ты — хороший мальчик, Генри. Ты честный, ты упорно трудишься, хорошо относишься к своей матери и переживаешь об отце. Ты хочешь заказать памятник для своего брата и сочувствуешь старому еврею. Какой хороший мальчик, — в его голосе звучала насмешка. — Держу пари, ты каждый вечер молишься перед сном. Какое благо и какая невинность…

— Но зачем нужно было разрушать деревню? — спросил Генри, признав правду слишком невероятной, чтобы понять. — Вы от меня хотели, чтобы я сделал что-то скверное.

Бакалейщик улыбнулся. Улыбка не была фальшивой — той, после которой он обычно глумился над уже ушедшими покупателями. Это была ужасная улыбка, подобная той, что на маске Святого Хэллоуина.

Удивившись, Генри подумал:

«В конце концов, не просто так выбор пал на меня. Дело не только в старике и его деревне. Мистеру Хирстону не нужна моя порядочность, она ему чем-то мешает».

Бакалейщик посмотрел на его с такой привязанностью, словно Генри был его любимым сыном:

— Видишь, Генри, ты, в конце концов, не сильно отличаешься от большинства из нас. Ты не так уж и невинен, не так ли? Да, крыса испугала тебя. Но ты пришел в центр и нашел молоток. Вознес его над головой. Разбил деревню. Ничего такого не случилось бы, если ты не хотел за это никакого вознаграждения.

— Генри, упершись спиной в стекло, нуждался в движении, чтобы как можно дальше отдалиться от бакалейщика, но закрытая на замок дверь его не пустила.

— Не нужны мне ваши вознаграждения, — сказал он.

Бакалейщик отклонил его протест:

— Конечно, нужны. Ты заработал их. Деревня разрушена. И ты не будешь возражать, отказываясь от них.

— Нет, — сказал Генри. — Я оставляю эту работу и ничего не хочу. И Эдди также не захотел бы ваш памятник. И моя мать, оставьте ее в покое…

— Но ты должен все это принять. Мы с тобой заключили сделку.

— Возьмите ее себе, — запротестовал Генри.

— Нет, ты должен принять это, — настаивал бакалейщик. — Когда ты разбил деревню, ты выполнил часть ее. Теперь ты должен сделать все остальное. Подойди сюда, Генри, — в голосе бакалейщика появились новые нотки — те, что Генри только начал распознавать. — Сделка не будет закрыта, если ты не примешь вознаграждение.

Генри закачал головой.

— Нет, — закричал он, стараясь перекрыть барабанную дробь дождя.

— Пожалуйста, — умолял его бакалейщик.

Пожалуйста?

Он внезапно понял, что для мистера Хирстона это вознаграждение было также важно, как и разрушенная деревня.

— Нет, — снова сказал он, с уже твердым решением не уступать.

— Ты должен принять. Ты должен позволить сделать мне это. Это очень важно. Иначе, разбитая деревня не значит ничего… — упрашивал его голос.

Глубоко набрав воздух, Генри вынырнул из дверного проема. Бакалейщик попытался задержать его, выскочив вслед за ним под поток проливного дождя, который тут же впитался в его одежду. Непослушные, дрожащие ноги несли Генри прямо на почтовый ящик. Налетев на него, он чуть не упал. Восстановив равновесие, он оглянулся, чтобы увидеть бакалейщика, который стоял в потоке воды и обтекал. Его фигура патетично выдавала просьбу:

— Пожалуйста, Генри, вернись, ты должен вернуться…

Генри в отрицании качнул головой и побежал снова. Не обращая внимания на дождь, он бежал, пока не выдохся и не остановился на ступенях, ведущих в заброшенный театр. Укрывшись под фигурным навесом, поднятым на высокие колонны, он съежился и задрожал — не от дождя и холода, а лишь оттого, что, наконец, узнал, что собой представляет мистер Хирстон.

Он, наверное, выглядел жалко, вжавшись в проем высокой двери, ожидая, когда же, наконец, прекратится дождь.

Тремя неделями позже они переезжали обратно во Френчтаун через день после того, как его отец был выписан из больницы. «Было ошибкой переселяться сюда, в Викбург», — сказала мать. — «Невозможно уйти от прошлого. Мы попытались забывать Эдди, что было неправильно».

Его отец, конечно же, не вылечился и все еще продолжал тихо сидеть по нескольку часов без перерыва. Но он стал иногда улыбаться и даже помог упаковать все вещи для переезда обратно домой. «Как хорошо, что мы возвращаемся», — сказал он, закрывая чемоданы. В ответ Генри с матерью с благодарностью ему улыбнулись.