Джейн проснулась от каких-то звуков. Она не сразу поняла, что это было: шаги в гостиной, скрип закрывающейся двери. Она подумала о том, что мог вернуться кто-нибудь из тех, кто разорил их дом. Затем она успокоилась, узнав шаги отца: пройдя через гостиную, он вошел в ванную.

ё Она больше не могла спать. Укутывающее ее одеяло для этой тихой и мягкой ночи показалось слишком тяжелым. Откинув его, она ощутила прохладу, пробившуюся к ее плечам через тонкую нейлоновую ночную рубашку. Она подумала о Керен, лежащей в больнице, которая спала дни и ночи, не зная ни тепла, ни холода. Поняв, наконец, что отец все еще не вышел из ванной, она села на край кровати и взглянула на часы: на них высвечивались красные цифры: «2:57».

Поднявшись с кровати, она вышла в коридор. Свернув к ступенькам, она увидела свет внизу. Отец был на кухне. Облокотившись на раковину, он стоял со стаканом молока в руке.

— Что случилось, папа?

— Не спится, — сказал он, зевая, но зевок был фальшивым. Он потирал рукой мелкую щетину на небритом подбородке.

— Ты же всегда спишь как сурок, — тихо сказала она.

Он послал ей вялую улыбку.

— Ничто не стоит на месте, — сказал он. — Кто-то сказал, что тело полностью обновляется за семь лет. Наверное, я вступил в новый цикл обновления.

Не прошло и минуты, как она в это поверила.

Изучая его исподтишка, она давно уже заметила, что люди редко бывают похожи друг на друга, уж тем более не ее отец. Несколько лет тому назад он начал отращивать усы, носил их несколько месяцев, а затем однажды вдруг сбрил их перед завтраком. За столом никто так и не заметил, что он без усов. Затем, когда он уходил на работу, Арти с его острым глазом, все еще не осознав произошедшего, сказал: «Эй, Па, у тебя на лице что-то не так». Но даже Арти не понял, что не хватает усов, он лишь заметил, что в этот день лицо отца выглядело, как-то иначе. В тот день мать заметила отсутствие усов уже только за ужином.

Тут уже было не отсутствие усов, а лишь ее отец, который в три часа ночи выглядел несчастно и одиноко. Взъерошенные волосы, тусклый взгляд, будто окаменелое, безразличное выражение лица, небритость, и еле заметная фамильярность в голосе, когда он говорил — все это начало ее тревожить. Где еще прежде она слышала такой голос? Она затем вспомнила. Таким голосом он отвечал на вопрос о врагах, заданный ему следователем. Это был голос маленького мальчика, совсем непохожего на ее отца. Джейн снова содрогнулась, представив себе, каким тяжелым для нее предстоял грядущий день, но худшее было сейчас, среди ночи. Она содрогнулась не от холода, а от страха. Она вспомнила стихи, которые изучала в школе: «Все распалось на части. Середина пуста…» Их семья развалилась на множество осколков, в центре остался отец. Сможет ли он собрать их всех вместе? Если не сможет, то кто это сделает?

— А ты, Джейн? Что ты делаешь в это сумасшедшее время суток?

— Я услышала твои шаги, и подумала, в порядке ли ты? Может, тебе плохо?

— Я в порядке, — ответил он. — Только мне почему-то тревожно.

Прежде чем продолжить говорить, он пристально на нее взглянул.

— На самом деле, мне приснился плохой сон. В последнее время они мне часто снятся — всякие кошмары. В конце концов, я думаю, что это лишь сны. Я просыпаюсь в холодном поту и не могу вспомнить, о чем был сон, остается лишь ощущение, аура. Как черная туча, хотя сны снятся не о черных тучах. Лишь ощущение чего-то темного, угрожающего…

— Ой, Па, не надо об этом, — надо полагать, отцы видят не те сны, которые достаются их детям. Проснувшись от кошмара, дети вскакивают среди ночи и ищут какое-нибудь убежище. А родители успокаиваются, уговаривая себя: «Это лишь сон…»

— Думаешь, это был сон о Керен? Это ее окружает некая черная туча?

Он послал ей острый взгляд.

— Ты так думаешь?

Она содрогнулась, при всем стараясь проявлять спокойствие, хотя паника уже текла по ее венам.

Он думал, что знает ответ.

— Я переживаю за нее, как и мы все. Полагаю, что худшим может быть лишь ощущение беспомощности. Мы ничего не можем сделать, чтобы помочь ей…

— Может, она сама это знает, Па, — предложила Джейн. — может, она слышит нас, когда мы к ней приходим и говорим с ней, как врачи советуют, осознает наше присутствие, — она не была уверена в том, что в это верит, но ей хотелось предложить что-нибудь не слишком летальное, добавить немного оптимизма.

Какое-то время царило молчание. Ночная тишина не была похожа на утреннее оживление или на шум размеренного дня: ни проезжающих машин, ни детских криков на улице, ни газонокосилок, ни даже шумов природы, таких как пение птиц, лай собак или мяуканье кошек.

Челюсти отца будто бы свела судорога, в висках начали пульсировать вены, губы плотно сжались.

— И еще кое-что, — проронил он, и уже было ясно, что его распирает гнев. — Беспомощность против тех, кто так поступил с ней и с нами. Если мои руки доберутся до них… — он посмотрел на нее сонными глазами. — Извини. Это всего лишь разговор среди ночи, и все, — он дернулся и оттолкнулся от стола. — Пора спать, Джейн. Сон — лучшее лекарство.

Джейн еще долго не могла уснуть. Она ворочалась и извивалась. Простыня и одеяло обмотались вокруг нее и спутались между собой. Подушка сбилась в комок. Перед ее глазами стояло светящееся от гнева лицо отца: беспомощность, сводящая судорогами его челюсти. «Если мои руки доберутся до них…»

Вдруг она почувствовала, что испугалась — за отца.

И все сложилось так, что найти разоривших их дом почти уже не представлялось возможным.

Бадди копался в куче тряпок, пытаясь нащупать привычные очертания бумажного пакета с бутылкой внутри. На ощупь — ничего. Он перерыл все еще раз, слева направо. Смиренно удивившись, он все равно не был готов с этим согласиться. Нахмурившись, он смахнул с полки сваленные на нее всякие старые тряпки, инструменты и банки с краской, сложив все на пол около верстака. Бутылки нигде не было. Он заглянул под полку, обследовал весь пол и даже проверил в старом, оловянном ведре, стоящем рядом с верстаком, а также на полке для столярных инструментов над верстаком. Ни пакета, ни бутылки.

Дыхание участилось, и на лбу выступил пот. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Ему был знаком эффект, когда спустя какое-то время после того, как он выпил, наступает похмелье. Был ли он настолько пьян, что уже не мог вспомнить, куда спрятал бутылку? Это смешно. Иногда на

следующий день после бурной ночи его память могла затуманиться, но до беспамятства у него еще ни разу дело не доходило.

— Ты ищешь это?

Обернувшись, в дверях он увидел Ади. У нее в руках была бутылка. Она понюхала горлышко, и ее нос сморщился.

— Какого черта, ты здесь делаешь? — спросил Бадди, потянувшись к бутылке, сжатой у нее в руках.

— Пытаюсь спасти тебе жизнь.

— Спасайся сама, — сказал он, все еще стараясь забрать у нее бутылку.

Она сделала шаг назад, спрятав бутылку за спину.

— Моя жизнь вне опасности, — сказала она. — Алкоголизм мне не угрожает.

Бадди с отвращением закачал головой.

— Смотри, ты даже представить себе не можешь, столько бутылок я опустошил, что могу уже опустить руки, — сказал он. — Так что, если стану похожим на человека, то лишь после одного двух глотков.

— Так, вот, ты о чем? «Стану похожим на человека…» Позволь сказать тебе кое-что, Бадди. После этого только наоборот ты становишься монстром — тупоголовым монстром. Видел бы ты себя в зеркале, когда в стельку пьян. Посмотри — увидишь ничтожество. А лицо — как у слабоумного. И если посмотреть на тебя, когда садишься за стол, то ты — полное ничтожество. Глупая улыбка. Мама не хочет это замечать. Ей хватает собственных забот и переживаний, так что она, может быть, и не видит, как нелепо ты выглядишь и как себя ведешь.

«Тупо… Глупо… Нелепо… Она — что, не знает других слов?» — подумал Бадди.

— И ты думаешь, что сможешь меня остановить своими «тупо» и «глупо», а также забрав у меня бутылку?