Напротив этой площади находился «Кон-Сентер», в котором выступали великие звезды, такие как «Нью-Кидс», «Блок», Билли Джойл или Мадонна. И если она сама не слишком часто приходила на концерты, то, как бы то ни было, они начинались в точное время еще до наступления темноты. И она часто наблюдала за отъезжающими лимузинами, оставляющими снаружи людей, прибывших из Бостона или Ворчестера, но было известно, что большинство из «звезд» останавливалось в отеле «Викбург-Хилтон», расположенном за углом. Как-то вечером она мельком увидела спускающегося по ступенькам «Хилтона» Билли Джойла, и тогда его короткий взгляд показался ей более знакомым и личным, чем тот, который он посылал издалека, со сцены в зал.

Но в данный момент это ничего уже не значило — ни для Керен, лежащей в коме на больничной койке и ни для разоренного дома, ни для ее ошеломленной матери с разбитым сердцем и ни для Джейн, стоящей в дверях и смотрящей на их обоих. Ее отец еле сдерживался. Иначе это было не назвать. Ярость от него не излучалась, но она с трудом удерживалась внутри него, и было ясно, что он вот-вот от нее разорвется.

И в тот момент, когда разговаривал со следователем, то он попросту старался удержать себя под контролем, чтобы со злости не наговорить чего-нибудь лишнего. Сидя в кресле, он съежился, пытаясь стать меньше и медленнее дышать.

— Даже когда мы сюда переехали, почти год тому назад (для нас это было событие). Смехотворные мелочи, но… — его голос понизился, стал немного глуше.

— Какие мелочи? — следователь не был похож на кино- и телевизионных слуг закона. Это был толстый коротышка со скрипучим голосом, будто кто-то сжал ему кадык. За день до того двое полицейских в униформе несколько часов провели у них в доме, а сейчас к ним пришел следователь, который был одет в обычную гражданскую одежду.

— Телефон звонит, снимаешь трубку — тишина. Месяц назад в окно влетел камень. Мэри, моя жена, год назад посадила помидоры, все кусты были выдернуты из грядок и разбросаны по двору. Кто-то подбросил в почтовый ящик мертвую белку.

— И вы об этом никогда не заявляли.

— Нет, — ответил он, делая акцент на единственном слоге. Джейн представила себе его налившееся краской лицо. Она знала симптомы: стиснутый, зажатый голос, слова, будто высеченные из камня искры. Он уже был готов разорваться от гнева, что с ним иногда бывало — где-то раз в год. На этот раз, было похоже, что он окончательно потерял терпение, и был уже на грани срыва. За день до того он отвечал на вопросы сдержано и терпеливо.

— Звонить в полицию? — его голос стал немного выше. — Про помидоры, телефон, дохлую белку?

Затем следователь задал следующий вопрос:

— Нет ли у вас врагов, мистер Джером?

Мяу… враги… у ее отца… Мысль была нелепой до смеха. Он был мистер Хороший Парень. Бизнес-менеджер телефонной компании в Викбурге. На нем всегда была белая рубашка, и затянут галстук. Он всегда широко улыбался, каждую субботу во второй половине дня играл в гольф, а по воскресениям с семьей приходил в церковь на утреннюю молитву, и ежегодно платил взносы добровольной организации «United Way». Кто мог бы стать его врагом? К тому же она ни разу не замечала, чтобы он кого-либо избегал, если тот нуждался в его помощи. Его доброта была неоспоримой. Он никогда не говорил с ней жестко и не доставлял ей никаких типичных для родителей неприятностей, никогда не наказывал ее, и всегда был терпелив с ней, с Керен и с их маленьким братом Арти, детские шалости которого иногда выходили за любые пределы. Хотя Джейн предпринимала все, чтобы отец также хорошо относился и к нему.

— Враги? — голос отца вдруг зазвучал, как у маленького ребенка, стал неуверенным и удивленным.

Ей захотелось уйти, чтобы больше ничего такого не слышать. Ей стали отвратительны, как сама постановка вопросов, задаваемых ее отцу, так и неуверенность и уязвимость его ответов, отчего она сама также почувствовала себя неуверенно и уязвимо.

На дышащем свежестью апрельского утра крыльце заднего двора, она плюхнулась в старое, плетеное кресло-качалку. Обычно, она убегала к себе в комнату, где всегда находила покой и утешение. Но ее комната была разрушена так же, как и весь дом. Раньше в ней было хорошо, там преобладал синий цвет — ее любимый, и там были все ее любимые вещи. Ее необычный стеклянный зверинец с лягушками, щенками и котятами, плакаты на стене с группой «New Kids» и с Брюсом Ли, а также с лозунгами, такими как «Лишь после дождя бывает радуга», которые ее отцу не казались уж слишком сумасбродным. Комната была ее необитаемым островом, секретным местом, убежищем от всех бед, где она могла закрыть дверь и в крике обругать весь мир последними словами — подумать только: С-минус по математике, худшая оценка за всю ее жизнь, как смачная оплеуха, плевок в лицо, как агония Тимми Киренса, игнорирующего ее на следующий же день после этой оценки, ее место отступления, когда она замечала рядом с собой лишь Пэтти и Лесли, которые, как назло, нормально общались еще и со всеми остальными.

В первый момент, остановившись в дверях и увидев изрезанный матрац на ее кровати, и разбросанных по полу любимых животных, отвисающие от стены обрывки плакатов и желтые вены струек мочи на стенах, которые она заметила не сразу, вдобавок ко всему лужу рвоты в углу на ковре, от которой ей самой стало тошно, она вдруг подумала, что избили именно ее. Ей захотелось убежать из этого дома, куда-нибудь, в безопасный и спокойный Монумент, смертельно вялый и скучный, но миролюбивый, где ее отец играл в гольф с начальником полиции, и где все друг друга знали по имени, и даже у каждого на устах были клички соседских кошек и собак. Несколько минут спустя, спустившись в подвал, она обнаружила Керен, и весь гнев за свою комнату перекинулся уже на произошедшее с сестрой.

«Да будь оно все проклято», — пробормотала она, со всей яростью заерзав в кресле. Ее переполнила злость и вина… за что? Вдруг она перестала ерзать и замерла, будто заметила какое-то шевеление, где-то внизу, под ограждением, за вишневым деревом, будто кто-то крался… размытая картина, неясное изображение, которое затем исчезло. Она вздрогнула и схватилась руками за голову, подумав о негодяях, вторгшихся к ним в дом. Может, кто-то из них затаился, где-то рядом, вернулся к месту преступления. Говорят, что часто так поступают преступники.

Когда Бадди Вокер разбил зеркало в спальне у девочек (он сделал это «Статуей Свободы»), и осколок стекла повредил ему щеку, то в потрескавшемся зеркале он увидел, как кровавый ручеек потек по его лицу. Какое-то время он неподвижно смотрел на себя в зеркало. К алкогольным ощущениям добавился вид крови на его лице, отчего закружилась голова, «Статуя Свободы» вывалилась у него из рук и со стуком ударилась об пол.

Ему самому любопытным показалось то, что он не знал, был ли он в такой степени пьян, или тут было что-нибудь еще. В его глазах все кружилось. Он будто бы улетал. Ноги еле касались пола. Свет резал глаза, но как бы то ни было, он чувствовал какое-то необъяснимое наслаждение, позволяя себе следовать за ощущениями «полета». Он думал: «Да ну всех и вся к черту. Особенно этот дом».

Не смотря на кровь, залившую все его лицо, порез был небольшим. Среди всего этого разгрома, когда с нижнего этажа доносились возгласы и крики, взрывы смеха и звуки разрушений, он осторожно прошел в уже затопленную ванную и нашел несколько упаковок комплектов для оказания первой помощи. Он взял две из них. Одну положил в карман рубашки, чтобы воспользоваться ею позже, после того, как они закончат громить этот дом, а из второй он достал тампон ваты и аккуратно приложил его к щеке. Его рука была твердой, не смотря на жуткое головокружение, которое показалось ему даже приятным. Когда выходил из ванной, то прислонился к дверному косяку, чтобы еще раз посмотреть на собственноручно устроенный разгром: сорванные и смятые плакаты, растоптанные на ковре маленькие животные, разорванные простыни и желтые пятна мочи на стенах.