— Надеюсь, ты не пьешь перед тем, как садиться за руль, — сказала Ади. — Потому что ничего глупее в мире не придумать.

— Я не пью, прежде чем сесть за руль, — ответил Бадди. Что было правдой. Он получил права лишь семь месяцев тому назад, и его заботило, чтобы не поехать куда-нибудь на машине, если его кровь разбавлена алкоголем. Ему стоило сил воздержаться от выпивки, когда мать могла предложить ему ключи от машины. Из чувства вины с ее стороны, очевидно, она пыталась как-то скрасить все их унылое бытие и скуку, во что превратилась жизнь их семьи. В те дни Бадди не слишком гордился собой, но, если он садился за руль машины, то его настроение и уверенность в себе поднимались, в отличие оттого, когда он просто так, праздно просиживал на краю дорожки, ведущей к их дому.

Ади пристально его разглядывала, будто давая оценку его состоянию.

— Мне кажется, что минуту назад ты пил, — сказала она.

— Я не пил, — продекларировал он, встав во весь свой рост, который столь уж большим не был.

Она взглянула на него, и ее глаза стали темнее, чем обычно, затем она отвернулась и вышла из гаража. За ней захлопнулась дверь.

Осознав, что он старался не дышать, Бадди скорчил гримасу и, наконец, вздохнул. Ужас в ее глазах. Во взглядах, посылаемых ими друг другу, постоянно присутствовало нечто, напоминающее огонек динамитного фитиля. Они не были равнодушны друг к другу, что звучало слишком мягко. Ади ужасалась его апатичному безразличию и полному отсутствию амбиций, чем бы он не занимался. Он не был верен ее распорядку, ее импульсивно-четким действиям, всегда вовремя и всегда в точку. Нет, дураком он не был, хотя при первой же возможности Ади выставляла его недоумком, и заставляла себя таковым почувствовать.

Снова осматривая все лежащее на верстаке, он сопротивлялся еще одному глотку джина. Он старался позабыть ее взгляд — то, как она на него посмотрела, прежде чем выйти из гаража. Взгляд, в котором было не только отвращение к нему и им выпитому.

В ванной на нижнем этаже он почистил зубы и прополоскал рот в надежде, что это удалит запах джина. Когда он поднялся наверх, то прислушался к происходящему, но на слух ничего не происходило. Из гостиной второго этажа он увидел, что дверь в ванную была закрыта. Что выглядело необычно. Оттуда не доносилось ни звука. Ади ненавидела радио, не выносила рок-музыку, а и не рок также. Бадди же не мог делать уроки или даже просто читать газету без негромко звучащего рядом Брюса Спрингстона или «Роллинг-Стоунс».

Он негромко постучал в дверь. «Что я делаю?» — подумал он, и затем постучал снова: «Я должен быть рад тому, что она внутри, а я — снаружи».

— Что тебе надо? — спросила она задавленным голосом.

— Не знаю, — ответил он, и в его словах была правда.

— Глупо, — крикнула она из-за двери. Ее голос звучал смешно, даже не смешно, а с каким-то надломом.

Он стоял и ждал. Чего же он ждал, он не знал также.

Она приоткрыла дверь, дав ей медленно открыться прежде, чем она показалась сама. Когда, наконец, она появилась, то ее лицо было красным, воспаленным, глаза влажными. Она сморкалась, промокая нос салфеткой.

Можно было не сомневаться в том, что она плакала.

— Ты плачешь, — прошептал он.

— Какой ты наблюдательный, — в ее словах безошибочно угадывался сарказм.

И вдруг он почувствовал, что вот-вот заплачет сам.

Потому увидел себя и Ади — детей разведенных родителей, живущих в доме, в котором никто и никого не любит.

В это время где-то в больнице лежала избитая, вся в синяках девчонка.

— Зайди, — сказала она.

Но он не зашел. Какое-то продолжительное время он на нее смотрел, а затем отвернулся, чтобы быстрым шагом удалиться к себе вниз, а затем через прихожую вообще удалиться из этого дома. Он так и не понял, что он бежит, пока не оказался где-то в другом квартале, на Ок-Авеню. Он шел неизвестно куда.

Керен продолжала спать.

Видела ли она сны или лишь физически существовала в этом мире в виде обездвиженного тела?

Джейн не могла точно определить, где в данный момент находилась Керен: между жизнью и смертью, сном и не сном.

В больничной палате Керен была одна. Кто-нибудь из родных, как правило, находился рядом на протяжении всего времени, за исключением глубокой ночи. Мать начинала дежурить с раннего утра, затем в середине дня после школы к ней присоединялась Джейн. Отец приходил вечером. Вдвоем с матерью они сидели около койки Керен, иногда они делали это по очереди, сменяя друг друга. Джейн бывала у Керен не только после школы, она могла зайти к ней и после танцев или кино, заставая в больнице то отца, то Арти. У них не было специального графика дежурств. Они меняли друг друга спонтанно, потому что привычный ритм жизни все равно был нарушен, и центр их времяпровождения сместился в больницу к Керен.

Однажды, когда в больничной палате Джейн оказалась одна, ей показалось, что Керен все глубже и глубже погружается в свой странный ужасный сон. Ее тело вдруг начало сползать и запутываться в простыне. Вдруг неожиданно она начала двигаться, дергаться, и это продолжалось какую-то долю секунды, но затем она снова продолжила лежать неподвижно, как и прежде.

Врач, который ею занимался, настаивал на том, чтобы все родные разговаривали с ней, что для Джейн это оказалось непросто — также тяжело, как это было и дома, когда им приходилось общаться между собой. Несмотря на то, что Керен была на два года младше, Джейн не ощущала себя ее старшей сестрой. Керен с легкостью скользила по жизни, будто на коньках в Рождественскую ночь. В школе ее всегда окружали друзья. Она быстро прижилась в Барнсайде, и когда звонил телефон, то почему-то к нему просили позвать именно ее, и это было спустя лишь несколько дней, после того, как их семья перебралась из Монумента Барнсайд. Если по секрету, то Джейн относилась к ней, как к снобу, погрузившемуся в социум школьной жизни, игнорирующего родителей, особенно Арти и ее. Она осознала существование Джейн лишь, когда входила к ней в комнату, чтобы без спросу взять ее одежду, духи или украшения. Что вызывало у Джейн возражение или протест.

— Почему она ведет себя так, будто я даже не существую? Пользуется моими вещами… — спросила Джейн мать.

— Может, она тебе завидует?

— Мне? У нее же миллион друзей и обостренный нюх к стильной одежде…

— Да, но у тебя есть вкус, Джейн. Помни, она — младше, и смотрит на тебя. И поэтому она берет у тебя все…

— Но почему бы ей не спросить разрешения — хотя бы раз? Вместо этого она хватает все у меня за спиной…

— Она стесняется…

Керен стесняется?

— Люди не всегда такие, какими они кажутся внешне, — сказала мать, использовав одно из волшебных речевых изобретений, чтобы в удобный момент закончить разговор.

Обращаясь к неподвижно лежащей в постели Керен, которая выглядела беззащитной, уязвимой и, конечно же, да, стеснительной, Джейн прошептала: «Мне жаль». В тихой комнате ее голос прозвучал громко. Единственным звуком тут было лишь попискивание расставленных на колесной этажерке медицинских приборов.

— Если ты мне завидовала, то возможно я ревновала, — отметила Джейн в надежде, что Керен могла услышать ее слова. — Пожалуйста, Керен, вернись, и мы об этом поговорим и как-нибудь со всем разберемся, договоримся…

Эхо этих слов угасло, как и всех других, может быть, более удобных и не таких наболевших, произнесенных ею в адрес своей безмолвной сестры.

Пока Керен продолжала спать на высокой больничной койке, в доме начался ремонт. Была установлена сложная сигнализационная система, извещающая полицию о вторжении в дом, куплена новая мебель, три телевизора, видеомагнитофон и стереосистема. Мать закупила новое постельное белье, взамен тому, что было изрезано вторгшимися в их дом вандалами. К тому же, под мрачное настроение она приобрела разные средства для очистки предметов, даже тех, к которым вандалы могли всего лишь прикоснуться — прежде всего, одежды. Вдвоем с Джейн они отправились в торговый центр и закупили новые юбки, блузки, а также рубашки и нижнее белье для отца. В это время в рекордный срок маляра закончили ремонтные работы. Они работали, не покладая рук и даже задерживаясь до поздней ночи, будто осознавали необходимость как можно быстрее избавить дом от всех свидетельств зла. Зла. Слово, которым пользовался человек по имени Студард, друг отца Джейн, возглавивший ремонтные работы. Он произносил это слово, бормоча его на выдохе, когда обращался к своим мастерам и просто так, сам себе под нос, когда он вместе с ними занимался очисткой, шпаклевкой или покраской.