Временами он начинал видеть сны. Видения вытесняли темноту, а крики — тишину. Его преследовали какие-то тени, загоняя его по ступенькам лестницы все выше и выше: дети кричат и плачут, он проваливается в пропасть и падает, все никак не достигая дна, а дети все плачут и плачут…

…пока он не открыл глаза, чтобы увидеть яркий, сверкающий поток дневного света, обжегшего его глазные яблоки. Он быстро закрыл глаза. Во мраке ему было намного комфортней. Ему показалось, что там было намного безопасней.

И он проснулся. Отец и мать были рядом, но смотрели на него будто издалека. В их глазах были участие и волнение. Они смотрели на него словно через микроскоп, а он сам будто бы был распластан между двумя стеклянными пластинами.

И тут он вдруг понял, что он лежит на больничной койке, а у него на голове не шлем, а бинтовая повязка. Его рука была привязана проводами к какому-то большому аппарату, который издавал странные негромкие звуки. От другой его руки шла тонкая прозрачная трубочка к подвешенному за крючок сосуду. В этот момент голова у него не болела. Осталась лишь какая-то вялая боль. Лишь только свет продолжал обжигать ему глаза.

На глазах матери проступили слезы. Она все повторяла и повторяла его имя: «Жан-Поль… Жан-Поль…» — на французский манер. Она будто напевала ему колыбельную, слова которой состояли лишь из его имени, но это звучало горько и печально, чего в ее голосе он никогда еще не слышал.

Ему захотелось ее успокоить: «Я в порядке, мама, я в порядке…» Но он не был уверен, что на самом деле он в порядке, его скулы начали давить болью еще сильнее, когда он начинал смотреть на свет.

— Тебе уже легче, Джон-Пол, — сказал отец по-английски, но со старым канадским акцентом. — Я вижу… легче… — он никогда не говорил по-французски.

— Я в порядке? — спросил он. Его удивило то, насколько высок был его голос. Он чувствовал, как снова в нем начинает закипать паника, от которой его чуть не передернуло, потому что они оба посмотрели на него серьезными глазами, и ему показалось, что своего сына они в нем не узнали. — Я умру?

— Нет… нет… нет… — энергично начав качать головой, зашептала мать. Она изогнулась, чтобы поцеловать его в бледную щеку.

— Тебя ранило, — начал отец. — Сильное сотрясение мозга, это правда, но кости целы. Достаточно для того, чтобы какое-то время ты побыл в больнице.

— Как долго я еще пробуду здесь? — спросил Джон Пол. — Сколько дней?

Отец пожал плечами, и по его гримасе стало ясно, что ответ на этот вопрос ему не известен.

— Еще шесть дней, но ты уже пришел в себя. Известно только это.

Но это было не все, потому что к нему вернулась память обо всем, что произошло. Он снова услышал детские крики, скрип балконного перекрытия, перед его глазами снова предстала картина с огнем, пожирающим все, и едким густым дымом, который щиплет глаза, и от которого закладывает нос и горло. Он снова почувствовал, как под его ногами уходит пол, и начинается падение в пропасть. Атмосфера ужаса и паники снова стала его реальностью, даже когда он неподвижно лежал в белоснежной постели под присмотром родителей.

Он снова начал отключаться, и снова теплые волны уносили его во мрак небытия.

А когда он открыл глаза в следующий раз, то родителей уже не было. Он лежал на спине и смотрел в потолок, выделанный причудливой лепниной, похожей на замерзшие волны Северного Ледовитого океана. Он шевельнул головой и вдруг заметил, что той жуткой боли больше нет. Осталось лишь странное давление на его скулы. Он услышал тихие звуки, исходящие из аппарата, к которому была подключена его левая рука. Он оперся на локоть, чтобы рассмотреть этот аппарат.

Человек, сидящий у окна на стуле, встал и подошел к его койке. Он был примерно такого же возраста, как и его отец, но только выше ростом. У него были массивные плечи и глубокие морщины, как у мистера Зарбура. Он сосредоточил взгляд на Джоне Поле, будто читая его мысли — будто бы он мог их прочитать.

— Как себя чувствуешь, Джон Пол? — спросил он. Его голос был таким же вежливым, как и взгляд острым.

Джон Пол вдруг побоялся ответить.

— Достаточно ли хорошо, чтобы ответить на несколько вопросов?

Это звучало все также вежливо и тактично, но Джон Пол почувствовал, что все его тело напряглось: руки сжались в кулаки, ноги стиснули одеяло, которое было между ними. Он почувствовал, что сердце начало метаться по его груди, будто мышь, попавшая в клетку-мышеловку. Прежде, чем он открыл рот, чтобы ответить, человек сказал:

— Меня зовут Адам Поланский, я общественный уполномоченный по делам безопасности городского совета Викбурга. Я возглавляю расследование обстоятельств трагических событий, произошедших в театре «Глобус», — его речь была формальной, будто он исполнял роль в спектакле персонажа, которым он представился. Дальше его голос снова стал вежливым и тактичным: — Все, что ты сможешь нам рассказать о произошедшем в тот день, может представлять особую ценность.

Джон Пол боялся о чем-либо говорить, будто ему было нужно что-нибудь скрыть, или сказанное им могло бы сильно его опозорить.

— Я понимаю, что тебе пока трудно говорить, но это имеет огромное значение для расследования…

Снова это слово: «расследование». Возможно, само это слово отпугивало его от ответа. И вина. Он не знал, почему он чувствовал, что виноват именно он.

— Я где-то поступил не так? — наконец, начал говорить он.

— Это не вопрос о правильных или неправильных поступках, Джон-Пол. Наша задача узнать, что произошло на самом деле. Для нас важны сами обстоятельства, приведшие к случившейся ситуации, — продолжал Адам Поланский. — И ты сможешь нам помочь…

Движение около двери привлекло внимание Джона-Пола. С трудом повернув голову, он увидел еще одного человека — очень высокого, с очень тонкими губами и тонким носом, кепка с козырьком была надвинута на глаза. Он долго неподвижно стоял у двери, но затем он устремился к ним так, будто проглотил нечто горькое, совсем не пригодное в пищу. Он выглядел мрачно и угрюмо, а из-под козырька на Джона Пола смотрели глаза, в которых не скрывалось подозрение.

— Вы слишком мягки с ним, господин уполномоченный, — сказал он Адаму Поланскому, продолжая смотреть на Джона-Пола.

— Оставьте, Катер, — ответил ему Поланский. — Он всего лишь ребенок, — а затем, повернувшись к Джону-Полу: — Это детектив Лоренс Катер из полиции Викбурга…

— Вот, — тряс Катер газету перед глазами Джона-Пола.

На главной странице большие и черные буквы во всю ширину гласили:

И маленький заголовок:

И еще один совсем маленький заголовок:

Стефен Делани — 9;

Ненси Саладора — 6;

Кевин Тичер — 13;

Дебора Херпер — 5;

Сьюзан Хино — 10;

Он бросил газету на кровать и закрыл глаза, повторяя имена. Они обжигали его память, как разноцветные зайчики в глазах после ослепления ярким светом электросварки.

Ричард О'Брайан — 11;

Стефани Альтберсон — 9;

Артур Кемпбел — 7;

Прежде, чем продолжить читать имена, он не знал, как осознать, что погибли двадцать два ребенка. Эта трагедия напоминала другие, например, крушение самолета в Чикаго, который рухнул на жилой квартал: «Погибли сто восемьдесят пассажиров авиалайнера и пятьдесят жителей домов, на которые он упал», — он хорошо помнил это заголовок.

Люси Аморо — 10;

Дениел Келли — 7;

Джеймс Бикли — 6;

И он вспоминал лица. Возможно, Люси Аморо, которой было десять лет, была той самой маленькой девочкой в ярко-красном костюме, у которой не было двух передних зубов. Она уронила на себя шоколадное мороженое. Или это была другая девочка выше ростом. С нею были еще два мальчика. Она вела себя с ними, как строгая мать: «Остановитесь, как вы себя ведете?» Или Люси была девочкой, лежащей под тяжелой балкой от рухнувшего балкона, которая прошла мимо него прежде, чем что-то огрело его по голове. Он ворочался в постели, пытаясь отвернуться от лиц, предстающих перед его глазами, но его мозг ему не подчинялся. А что шестилетний Джеймс Бикли? Наверное, это был тот самый мальчик с волосами цвета зрелого апельсина. Он безутешно плакал в коридоре, потому что не мог найти туалет. Влага проступила через его светло-коричневые штаны.