Дэнни не знал, как, но в руках у Дэйва вдруг оказался шприц. Лулу потянулась за ним рукой, но Дэйв убрал шприц в сторону так, чтобы она до него не дотянулась.

— Не будем этим заниматься, — произнес он.

— Нам ничего больше не осталось, Бэби, — ее раскрытая ладонь замерла в ожидании шприца.

Дэнни уже оперся руками на бедра, пытаясь оторваться от стула. Но, к своему ужасу он обнаружил, что он не может пошевелить своим телом, несмотря на то, что его руки и ноги уже начали двигаться. Он продолжал находиться в ловушке. Его тело показалось ему мешком с густой как кисель массой. Оно отказывалось подчиняться командам, поступающим из мозга.

Когда он посмотрел на свое предательски беспомощное тело, то волна паники захлестнула его с ног до головы. Он услышал, как закричала Лулу:

— Что ты делаешь, Бэби?

Подняв глаза, он увидел, что Дэйв уже воткнул иголку шприца в шею Лулу, а затем маленькая дорожка, оставляемая капелькой крови побежала по ее бледной, сморщенной коже. В ее глазах были недоумение и ужас.

— Я люблю тебя, Лулу, — сказал Дэйв, когда, потеряв равновесие, она рухнула в его объятия. Ее ходунок со звоном опрокинулся на пол, разбросав по стенам и потолку «зайчики» от яркой, без абажура лампочки. Ее рука шарила в воздухе в поисках того, за что можно было бы уцепиться. Когда она упала на пол, то все содрогнулось.

Наступила ужасающая тишина. Она длилась какой-то вечный, нескончаемый момент.

Продолжая быть приклеенным к стулу, Дэнни наблюдал за Дэйвом, который стал на колени над лежащей на полу Лулу, чтобы взять ее на руки. Ее губы были в пене. Все ее тело какое-то время колотилось в конвульсии, а затем стало неподвижным.

— Я ее любил, — сказал Дэйв. — Она столько страдала, и я не думал, что она закончит так именно.

— Она хотела меня убить, — сказал Дэнни, кивнув глазами на лежащий на полу шприц.

— Это моя вина в том, что я это допустил. Не надо было давать ей заходить так далеко. — Он сел на пол вместе с Лулу, которую нежно положил рядом. — Уходи, Дэнни, пожалуйста, и забудь об этом.

— Я не могу, — ответил он, имея в виду то, что он не может пошевелиться, и то, что не сможет это забыть.

— То, что она тебе вколола, должно уже прекратить свое действие. Встань и уйди.

— А что ты, Дэйв?

Дэйв не ответил, его рука гладила лицо Лулу.

— Что будет с тобой? — продолжал настаивать Дэнни.

Дэйв очень долго на него смотрел. Его глаза все больше наполнялись печалью. И Дэнни уже понял, что Дэйв предпримет дальше.

— Пожалуйста, уйди и оставь нас в покое, — голос Дэйва уже шептал, четко проговаривая каждый слог.

Дэнни поднялся со стула. Его движения были как у робота в старом фантастическом кино. Как бы тяжело ему не было двигаться, он поспешил оставить сцену болезненной тошноты и смерти. Он удалялся, чтобы больше не видеть мертвую женщину и разбитого во всех смыслах мужчину.

Он остановился у порога. Его ноги дрожали. Схватившись за косяк, он обернулся, чтобы увидеть печальную улыбку Дэйва, обнажившую блеск его вставных зубов.

— Прощай, Дэйв, — сказал он, аккуратно закрыв за собой дверь.

Когда он спустился наружу, то все его тело содрогнулось от свежести ночного воздуха. Он побежал. Не зная, куда он бежит, он несся в бешеном темпе по улицам уже затихшего на ночь квартала. Сердце колотилось так, что он подумал, что оно выскочит из груди и запрыгает по асфальту.

Ему уже было нечем дышать. Боль разрывала ребра. Он остановился у телефонной будки. Отдышавшись, он набрал номер Лесса Альберта, нащупал в кармане двадцати пятицентовую монету и опустил ее в щель телефонного аппарата, а лишь только затем подумал о том, что будет говорить.

Позже с другой стороны улицы он наблюдал за остановившейся у подъезда бело-бордовой «скорой». Следом, разбрасывая на соседние дома синие огоньки, появилась полицейская машина. Позвонив в полицию, он не назвался, а он лишь указал адрес, куда нужно приехать. Ему не хотелось, чтобы тела Дэйва и Лулу лежали заброшенными в своей квартире, будь то несколько часов или дней.

Стоя на углу, он оглянулся и увидел вывеску «24 часа». «4» не светилось. Было холодно, но он остановился.

Домой ему не хотелось.

А больше ему идти было некуда.

«Можно ли это назвать домом?» — подумал он, и свернул на дорожку, ведущую к крыльцу.

Он был до умопомрачения счастлив, что ему все-таки было куда идти.

Утром на автобусной остановке хозяйничали все те же монстры. Они все так же толкались, обменивались синяками, обзывали проходящих мимо прохожих, давая им обидные прозвища. К остановке приблизился новый монстр, которого Дэнни раньше не видел. Ему было не более чем десять лет. Он остановился в стороне. В его губах дымилась сигарета. Когда он выпускал дым изо рта, то под тонкими губами обнажались неровные маленькие острые зубы, которые были противоположностью красивым зубным протезам Дэйва. Дэнни напряг память, чтобы найти ему подходящую кличку: Игорь Второй.

Глянув в конец улицы, он вспомнил тот далекий день, когда только познакомился с Доун Челмсфорд. Ему хотелось, чтобы она пришла снова. Он ей так и не позвонил, и не знал, что будет делать, если вдруг она появится. Доун стала блеклым объектом, какое-то время существующим в его жизни. Но в этот день для него все было блеклым, как изморозь на оконных рамах холодным утром в начале ноября.

Его кости продолжала ломать усталость. Также ныли его мышцы, и горели глаза. В эти выходные он не спал. Телефон звонил без конца. Дэнни ночами просиживал рядом с отцом, наблюдая, как тот терпеливо слушает непрекращающиеся, следующие один за другим звонки. Телефонная трубка, расплющивала его ухо, линии морщин исполосовывали его лицо и становились еще глубже с наступлением ночной темноты. Он помнил слова отца, когда-то прозвучавшие для него как молитва: «Я отдаю им должное».

Несколько раз ему хотелось забрать у отца трубку и крикнуть в нее: «Оставьте нас в покое… вы спятили… вернитесь к жизни…»

Днем в субботу и воскресенье было несколько звонков от репортеров, на которые его отец отвечал хорошо знакомым «без комментариев». Около их дома собирались любопытные, которые, становясь на цыпочки, заглядывали в окна, кто-то фотографировал сам дом и людей, останавливающихся около него. Кто-то был с телевизионной камерой, наверное, из местного телеканала.

За прошедшие выходные Дэнни покидал дом дважды. В первый раз он ходил к дому, в котором была квартира Дэйва и Лулу. Дом выглядел заброшенно, окна были зашторены, над входом в дом висел траурный венок.

На странице для некрологов «Барстоф-Патриот» опубликовал статью с сухим и резким заголовком: «Двое покончили собой»

Такой же сухой была статья, в которой были только факты, ничего сенсационного или кричащего, ничего напоминающего магазинную вывеску «24 часа». Он впервые узнал фамилию Дэйва: О'Хирн. Его поразило то, что он ни разу не поинтересовался, что это значит. Он затряс головой, прочитав печальные слова: «Они — неизвестные выжившие…»

Дэнни знал, что пройдет еще немало времени, когда он сможет забыть произошедшее тем вечером. Забыть… Он никогда этого не забудет. Он был на краю пропасти в ногах у самой смерти, с каким трудом ему давался каждый вдох. Когда он закрывал глаза, то видел лежащую на полу Лулу и обнимающего ее Дэйва. Они постоянно оживали в его памяти, будто в кино. Но это было не кино.

Отвернувшись от дома Дэйва и Лулу, он подумал, не рассказать ли об этом родителям? Может, когда годовщина пройдет, и перестанет звонить телефон, или вообще никогда. Может, если он не будет об этом говорить, забыть все это будет проще?

Второй раз он вышел из дому вместе с матерью. Они шли на утреннюю молитву в костел Святого Мартина, которая должна была начаться в пол седьмого утра. Церковь была почти пуста. Став на колени, чтобы зажечь свечу, он подумал о Лулу и о ее пустоте. Ему было интересно, каждого ли ждет эта темная бездна, ничто. Он взглянул на мать. Она молилась, блаженно сложив перед собой ладони, ее губы шевелились, а глаза смотрели куда-то в небо. Все священники и монахи проповедовали рай, ад и чистилище. Может, та пустота и была адом, в котором побывала Лулу? Он содрогнулся от шевельнувшегося холодного воздуха. Он прочитал старые, знакомые с детства молитвы: «Отче наш» и «Благословенную Марию» — вслух, четко проговаривая каждое слово, автоматически, но на этот раз вкладывая в слова другой, свой, особый смысл, не связанный ни с Лулу, ни с ее пустотой. Может, молитва сама по себе и была ответом на то, о чем он молился. Эта мысль его удивила. Здесь было, над чем подумать. Между тем он повторил свои молитвы еще раз, а затем еще.