Сева вздохнул.

— Конечно выдернул бы… — он сокрушенно покрутил головой. — Ну и что, ты так и косил под румына все эти годы?

— Да в общем-то…

На раскопках в Кумране Клим проработал всего несколько месяцев, а потом прибился к группе ребят из Компании природных заповедников, размечающих туристские маршруты в окрестностях Мервого моря. К тому времени он уже мог с грехом пополам объясняться на иврите. Слова «разметка маршрута» ассоциируются с картой и карандашом, но на деле «разметка» представляла собой прокладку дорожек, вырубание ступеней на крутых склонах, провешивание веревочных ограждений, установку скоб и крючьев, расчистку площадок для отдыха. Работа тяжелая, опасная, требующая одновременно выносливости землекопа, физической силы каменотеса и ловкости скалолаза — качеств, редко сочетающихся в одном человеке. Немудрено, что претенденты на место в группе всегда были в катастрофическом дефиците, тем более, что платила Компания сущие гроши.

Тем не менее, Климу работа подходила по всем статьям. Во-первых, в группе собрались более-менее родственные души — то есть, такие же сумасшедшие, как и он сам, изгои и отщепенцы, пустынные волки, ястребы гор, любители бесконечных горизонталей и попранных вертикалей. Во-вторых, здесь никто не спрашивал документов. Более того, совсем недавно благодарная Компания выправила ему ксиву по всей форме — с фотографией и разрешением на работу, хотя и на вымышленное имя… но какое значение имеет имя? Главное, что теперь он может, не шарахаясь от каждого встречного полицейского, приехать в Тель-Авив повидаться с дорогим другом Севой… что, конечно, обязан был проделать давным-давно, но кто старое помянет, тому глаз вон… правда, Севушка?

— Ладно, — сдался Сева. — Что с тобой поделаешь… Черного кобеля не отмоешь добела. Только чур: теперь ты мой пока не отпущу. Сейчас поедем ко мне, посидим, поговорим по-человечески. Посмотришь на моих оболтусов. Ленка обалдеет…

Они допили пиво и поехали к Севе домой, где Ленка действительно обалдела, да и кто бы не обалдел? Они проговорили всю ночь и часть следующего дня, и были при этом счастливы совершенно, как могут быть счастливы только два по-настоящему близких человека, встретившиеся после долгой, уже переросшей в безнадежность разлуки. Под конец, уже прощаясь, Сева вспомнил:

— Погоди, погоди… у тебя же крестик когда-то был?

— Был, — коротко ответил Клим и слегка замялся. — Тут… в общем… нужно кое-что выяснить. Но об этом потом, при случае.

Случая, впрочем, так и не представилось. Они встречались еще дважды — каждый раз мельком, проездом, проскоком, с сожалением отмечая кратковременность этих встреч и успокаивая себя очередным договором на будущее: надо бы, обязательно, непременно… Занятость, чертова круговерть, работа, работа, работа… Все еще усугублялось тем, что Севина должность требовала постоянных разъездов, командировок, временами длительных, на месяцы. Это не могло не влиять и на семейную жизнь: ссоры с Ленкой стали привычным явлением, а мальчишки не то, чтобы отбились от рук, а просто как-то почужели: смотрели мельком, как на пустое место, говорили на странном молодежном сленге, где все слова по отдельности вроде бы понятны, но, соединенные вместе, представляют диковинную тарабарщину.

И вот… Теперь Клим сбежал окончательно и бесповоротно, не дождался, не уступил, не дотерпел… Сева долил виски к подтаявшим кубикам льда и набрал телефонный номер.

— Сева? — местный начальник говорил «Сьева». Мистер Сьева Баранофф. — Что случилось? Опять зависло? Послушайте, я…

— Ничего не зависло, Майк, все пока работает. Я должен уехать. Немедленно.

— Но это невозможно… — недоверчиво произнес начальник. — Вы обещали внести исправления не позднее прошлой недели. Вы не можете вот так все бросить и…

— У меня личные неприятности, — сказал Сева, сдерживаясь, чтобы не закричать. — Горе. Погиб близкий человек.

— Это невозможно, мистер Баранофф. Я официально заявляю вам, что отменю контракт. Если вы думаете, что…

Сева повесил трубку. Телефон озадаченно помолчал, видимо, собираясь с силами, но довольно быстро оправился и разразился длиннющим протестующим звонком.

— Сейчас я тебе задам, гадина… — Сева взял телефон за шкирку, тряхнул и резко вздернул вверх, к самому лицу. Аппарат испуганно смолк, болтая в воздухе оборванным шнуром и затравленно мигая подсвеченными кнопками, как будто посылая миру сигнал «SOS». Сева широко размахнулся и с наслаждением запустил врагом в стену. Брызнули куски пластмассы, винтики, кнопочки…

— Вот тебе! — торжествующе сказал Сева, переводя дух. — Вот тебе…

Он зачем-то огляделся. Собрать вещи в чемодан? Отчего-то у него было смутное чувство, что назад он уже не вернется. Или ну их? Нужны ли вещи румынскому чернорабочему?..

В вестибюле консьерж-пакистанец уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, да вовремя передумал. Не иначе как до него дошли слухи о страшной судьбе телефона.

На выходе из терминала Севе пришлось подождать: опытная встречальщица Ленка никогда не приезжала раньше времени, чтобы не возиться с заездом на стоянку. Сева прислонился плечом к удобному столбику и прикрыл глаза. Поспать в самолете не удалось, так что теперь он испытывал характерное для первого этапа бессонницы взвешенное состояние, дурманящее и тошнотворное одновременно. В ноздри лезли знакомые запахи аэропорта Бен-Гурион: коктейль из выхлопных газов, пальмового масла, цветущих кустов и горьковатых испарений ночного полива.

Сейчас приехать домой и — спать… От одной только этой мысли по телу, от ног к голове поползла приторная сладкая волна… не грохнуться бы здесь прямо на тротуаре… где же Ленка-то… но тут волна наткнулась на какое-то неприятное препятствие, как на дамбу, на что-то нехорошее, даже хуже, чем нехорошее… сердце заныло, сжалось и вспомнило: Клим.

— Сева! Сева! — Ленка, высунувшись из машины, махала ему от края тротуара. — Ну что ты встал, как истукан? Садись!

Он сел, и Ленка тут же вырулила на выездную полосу.

— Я тебе уже минуты три кричу. А тут остановка запрещена. Давно ждешь?

Сева молча пожал плечами, и она, не глядя, «услышала» это движение, как слышат друг друга только очень давно знакомые люди.

— А кто знает? — в голосе жены звучало раздражение. — Господи, как мне это все надоело…

— Зачем ты так сразу? — сказал он устало. — Вместо «здрасте». Все-таки почти два месяца не виделись.

— Ты-то сейчас дрыхнуть завалишься, а мне утром в офис. А утро — оно вот уже. А у меня проект. Не один ты работаешь.

— Вместо «здрасте»… — повторил он, адресуясь именно к непонятному раздражению и пропуская мимо ушей ничего не значащие слова. — А поцеловать?

Лена помолчала.

— А насчет поцелуев мы еще поговорим… — спокойствие в ее голосе не предвещало ничего хорошего. — Не сейчас, потом.

— Ладно, — сдался Сева, закрывая глаза. — Потом так потом.

Сознание снова плавно покатилось со сладкой горы и снова уткнулось в темную дамбу беды: Клим. Беды? Вот и слово нашлось, а то все «неприятность» да «неприятность»… «беда» — так будет правильнее. Или нет? Сева еще никогда в жизни не терял по-настоящему близкого друга и оттого затруднялся в определении своего нынешнего состояния. Неужели вот это ощущение длящейся, насильственной бессонницы и есть беда, горе… или как ее?.. — скорбь?

— Как мальчишки?

— А тебе-то что? — все так же спокойно отозвалась Лена. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь, что интересует тебя действительно. Например… — она запнулась, подумала, нетерпеливо покрутила головой и продолжила: — А в самом деле, что тебя интересует, Баранов? Есть такое?

— Не будь дурой, — сказал он, злясь на ее несомненную, хотя и неуместную в данных обстоятельствах правоту. — Неужели нельзя поговорить нормально?

— Завтра! — выпалила Лена. — Завтра поговоришь. Придут из Компании природных заповедников насчет Клима. Выяснилось, что без нашего дружеского участия его ну никак не похоронить. Вот с ними и разговаривай. А со мной не надо, у нас уже все обговорено. По многу раз и с тем же результатом.