— За нами наблюдают, — заметила Айрин.

— Где? Кто? — поспешно оглянулась Евгения, покраснев.

— Он на камне, дорогая. Вон там, — она грациозно подняла руку, тонкие браслеты в цвет золотого песка нежно зазвенели — рука дрожала от болезни. — Там…

Евгения посмотрела. Да, это он. Костя стоял на самом мысу, уходящем далеко в море.

— У меня сильная дальнозоркость, — прошептала Айрин, будто сообщала вселенскую тайну. — Я вижу без бинокля то, чего не видит никто. А у Костаса, или Кости, как ты называешь его по-русски, бинокль.

Сердце Евгении ухнуло вниз. Оно докатилось до самых бедер, от этого удара в них снова что-то вспыхнуло, взорвалось, отчего огонь, почти погасший, запылал с новой силой.

— Этот огонь полезен, — насмешливо заметила все видящая Айрин. — Нет-нет, я ничего не заметила в тебе, но я могу похвастаться. Кроме дальнозоркости я обладаю прекрасной эмоциональной памятью. — Айрин подняла руку, прошлась ею над сердцем, потом по животу и нырнула к бедрам. — Вот этот путь, верно?

Евгению знобило.

— То же самое происходило со мной шестьдесят семь лет назад. В Африке. Мой будущий муж стоял вот так же вдали, как этот молодой человек. Ах, как он сложен! О таких говорят банальности, вроде той, что он похож на греческого бога, — она усмехнулась. — Мой будущий муж стоял на скале и сквозь окуляры бинокля обозревал окрестности. Он работал кладоискателем, как я называла его занятие, или геологом, как называли остальные. Я жаждала, чтобы он увидел в окуляры меня.

— Вы хотели стать его кладом? Находкой? — наконец Евгения расслышала ее.

Айрин расхохоталась.

— Точно. Я стала ею. Итак, иди к нему, я посижу здесь. Потом вы отвезете меня обратно.

— Вы не будете скучать? — спросила Евгения.

— Нет. Я стану думать о вас. Я позволю себе самые разные фантазии… — Она подняла дрожащую руку и сделала неопределенный жест. — Я буду вспоминать…

Евгения откатила ее под пляжный зонтик, похожий на африканское бунгало своей тростниковой крышей. И побежала к Костасу.

— Привет! Старушка отпустила меня к тебе, — объяснила она.

— Мудрая старушка, — заметил он, протягивая к ней руку. Он провел пальцами по ее плечу, открытому для солнца. — Ты загорела. Красиво, — сказал он. Потом обнял за плечи и прижал к себе.

— Ты что? Она же видит!.. У нее дальнозоркость.

— Я не могу позволить тебе упасть в море. Без меня.

— Только с тобой? — тихо спросила она.

Он прижал ее к себе еще крепче. А через секунду она была мокрая с головы до ног. Он тоже.

Евгения била руками и ногами по соленой воде, хохотала, его тело вжималось в ее тело, оно требовало впустить в себя его любовь… Снова тем же, привычным путем… Как права Айрин, когда говорила о том, что дорогами любви хочется проходить снова и снова…

Они уже прошли такой путь с Костасом впервые на рассвете, на песке, когда ее крик слился с криком чаек. После она спросила его: он знал, что здесь полно птиц?

— Конечно, — ответил он. — Этот чаячий берег называется берегом запретной любви, — он засмеялся. — Дальше, за поворотом, есть тайная бухта, где собираются нудисты.

— Фу-у, — протянула она.

— Почему фу? Греки давно узнали, что без красоты тела скучна красота ума. Красота тела влечет, возбуждает ум.

— Откуда ты знаешь, как надо быть… ласковым? — спросила она его, потрясенная тем, что случилось.

— Это, наверное, врожденное… Я знаю, от чего тебе будет хорошо, — говорил он, поглаживая ее шею, грудь, бедра.

— У тебя было много женщин? — допытывалась она, страстно желая услышать «нет». Хотя понимала, что это был бы обман. А она не терпела обмана. Значит, Костас должен сказать «да»? Если он скажет «да», тогда… это будет правдой. Значит, Костя тот, кто ей нужен. Навсегда…

Так торопливо говорила Евгения сама с собой, наблюдая за его лицом.

— Я мог бы сказать «нет», — начал он, — но ты бы не поверила. Я могу сказать «да», но тебе станет неприятно. Поэтому я отвечу иначе: ты — самая лучшая на свете женщина!

Она засмеялась. Костас целовал ее, они катались по безлюдному пляжу, он был желт и пуст, а небо — синее и тоже пустое… Двое в мире, больше никого. Только чайки, о которых говорят разное: что они — души погибших моряков или души страстных влюбленных…

Не важно, все не важно. Только одно имеет смысл — еще… снова… повторить снова то, что только что произошло.

— Я хочу быть твоим самым лучшим мужчиной, — прошептал он, устремляясь по знакомому пути, проложенному в ней…

— Ты — мой первый мужчина, — ответила она. — Это больше, чем лучший… — Евгения закрыла глаза.

Их встречи на утреннем пляже продолжались. Евгения чувствовала себя другой, совсем не такой, как дома. Она самая любимая на свете женщина.

— Только ты, и никогда — другая, — говорил Костас, провожая ее в Москву…

А теперь? Что это было — какое-то средиземноморское затмение? Наверное, если стало возможным то, что случилось…

Евгения снова уткнулась в подушку.

5

Ирина Андреевна взяла Евгению и Лильку на работу. Евгению — к себе в лабораторию, а Лильку — в отдел кормов. Лилька не слишком обрадовалась, но еще одного места в лаборатории не было. А если бы оно и было, Ирина Андреевна все равно не отдала бы ей. На то есть свои причины, которые не имели отношения к самой Лилии Решетниковой.

Причина в «Сестрах». По правилам «Клуба сестер Лоуренса Аравийского» дочь наследовала место матери в организации только в том случае, если она продолжала ее дело. Так случилось с самой Ириной Андреевной, занявшей место матери, Евгении Тимофеевны Березиной. Так произойдет с дочерью Евгенией.

Название клуба удивляло непосвященных, но оно и придумано для избранных. Такими считали себя студентки из Оксфорда в те годы, когда имя этого англичанина, не важно, кем он был на самом деле — путешественником или агентом сразу нескольких разведок — означало тайну, которую никому не дано разгадать.

Им нравилось уже то, что само рождение этого человека явилось вызовом обществу. Его произвела на свет горничная английского лорда, после чего тот оставил жену, четырех дочерей, имение, поменял свою фамилию на Лоуренс, чтобы избавить семью от сплетен.

Успехи Лоуренса в Оксфорде, образ жизни, который не всегда соответствовал нравам общества и вызывал скандалы, его рискованные путешествия, участие в войнах — все заставляло говорить о нем. Он менял имена, но под любым из них позволял себе роскошь оставаться самим собой.

Этот человек не был красавцем, но голубые глаза и светлые волосы заставляли многих женщин рыдать в подушку. А он смотрел совсем не на них…

Девушки — основательницы клуба тоже хотели позволить себе роскошь оставаться собой, но разве не вызов обществу их желание самоутвердиться в мужском мире? Рождение женщиной предполагало использовать чаще тело, чем мозги. Значит, они тоже хотели нарушить привычные правила, вместо них — установить для себя свои и жить по ним. Но это желание, как все нестандартное, стоило больших денег.

Поэтому в тридцатые годы прошлого века выпускницы Оксфорда объединились в клуб. Вряд ли они думали, что ему уготованы многие десятилетия успеха. Но все, что придумано с умом, живет долго.

Принцип клуба состоял в том, что любая «сестра» может обратиться за помощью и получить ее. Клуб создал фонд, из которого ссужал деньги на открытие своего дела, а когда оно становилось прибыльным, хозяйки отчисляли десять процентов от прибыли. Ирине Андреевне Карцевой «сестры» давали грант на продолжение работы после смерти матери.

Но для того чтобы получить ссуду, нужно поручительство «сестер». У каждой их две — «сестра справа» и «сестра слева». Справа у Ирины Андреевны — Мария Родопуло из Греции, тетка Кости, или, как его называли в Греции, Костаса.

Если Мария готова поручиться за нее, она дает ей свой кулон. Такой серебряный овал на цепочке, с портретом кумира на нижней створке и четырьмя цифрами под крышкой есть у каждой «сестры». Но эти цифры — только половина тайного номера. Вторая половина — под крышкой «сестры» справа. Сложенные вместе они дают восемь цифр — это и есть пин-код, который «сестра» предъявляет казначею клуба, желая получить деньги из клубного фонда.