Эйрих очень ослаб и исхудал. Вставать при помощи своего спасителя он начал только через месяц. Старик Огги выводил его на улицу, заставлял подставлять лицо солнечному свету и терпеть боль. Умывал его росой и особыми настойками из горьких кореньев, прикладывал к заживающим шрамам разогретую пасту из глины и меда, постоянно приговаривая:

— Люди жестоки, сынок, а боги милостивы, да и я не безруким родился… ты еще увидишь свое прежнее лицо…

Постепенно Эйрих вспомнил все, что с ним случилось, но говорить об этом не хотелось, да и израненные губы слушались плохо. Старик Огги задал лишь один вопрос:

— Как тебя называть, сынок?

— Как тебе угодно…

— Ну, стало быть, назову тебя Рори, так сына моего звали… он давно уж умер… а теперь вот ты появился…

Рори, так Рори, подумалось тогда мальчику. Аристократов так не называли, но теперь он был никем, безродным нищим, бездомным бродягой вне закона.

Немного окрепнув, он начал помогать старику Огги по хозяйству. Знахарь только посмеивался, видя, как из непривычных к труду тонких рук подростка валится посуда, как он неловко подметает полы и пытается разжечь огонь в печи. Зато новоявленный помощник отменно управлялся с топором, рубя дрова, и умело расставлял силки на птиц и зайцев. С наступлением осени он начал выходить в лес на охоту и часто возвращался с подбитым оленем, или лисицей. Старик продавал шкуры убитых животных и учил Рори заготавливать мясо впрок. Долгими зимними вечерами он рассказывал мальчику о ремесле знахаря, о тайных свойствах трав и кореньев, древесной коры и наростов, целебных и ядовитых грибах и ягодах. Рори оказался не только умелым охотником, он умел читать и писать, и старик Огги часто поручал ему переписывать рецепты из старинных трактатов по врачебному искусству. Весной наступило время показать ученику, где и как собирать дары природы, как правильно сушить и хранить их. С применением он знакомился чуть ли не ежедневно — к старику Огги постоянно наведывались за целебными средствами от ломоты в спине и ногах, от зубной боли, расстройства желудка и болотной лихорадки. Знахаря частенько звали к роженицам. Бесплодные, или истекающие кровью женщины приходили под покровом ночи в его хижину. Заливаясь краской и путаясь в словах, наведывались и мужчины, утратившие силу и желание. Старик Огги помогал всем, и почти всегда его лечение оказывалось успешным. А юному ученику он объяснял, что дело не столько в целебных свойствах трав и препаратов, люди сами способны себя вылечить одной лишь силой убеждения и веры в силы врача. Так Эйрих постигал азы человеческих тайн и желаний. За пять лет он научился разбираться в простейших и довольно сложных движениях душ, иногда мог с точностью сказать, о чем думает тот или иной человек, или готов был предсказать скорые действия очередного пациента. Старик Огги не мог нарадоваться на сообразительного и способного ученика. И лишь одно не удавалось мудрому знахарю — он так и не смог убедить Эйриха взглянуть на себя в зеркало. За все эти годы юноша ни разу не видел своего отражения. Даже купаясь в лесном озере, или спускаясь напиться к реке, он крепко зажмуривался, панически боясь увидеть следы страшных шрамов. И собственное лицо. Он пытался забыть собственное имя, твердя как молитву: «Эйриха больше нет. Он умер. Теперь я Рори». Но некуда было деваться от снов, в которых конгер Эйрих был жив, смеялся, охотился, учился танцевать, примерял красивую одежду, выбирал оружие и сражался с высоченными наставниками в дорогих доспехах… Эти сны были мучительным мостом в прошлое, которое юноша всем сердцем старался забыть.

По истечении пятого года его пребывания в доме Огги, за знахарем и его помощником прибыли из приграничного замка ярла Олафа Твердолобого. Командир небольшого отряда рассказал, что его господин жутко мучается с больным зубом, распухла половина лица, он не может есть и пить, говорит с трудом, и требует приезда Огги.

— Скорее всего, помочь мы ему не сумеем, лишь отсрочить конец, — шепнул по дороге знахарь, — с этими надутыми аристократами всегда так — обращаются ко мне в последнюю очередь, когда умники разные, в шелка ряженые, уже разводят руками, содрав с них побольше серебра!

— Учитель, ты думаешь, ярл Олаф умрет из-за этого зуба? Зачем же едешь?..

— А кто меня спрашивал, что я думаю… Ноги бы живыми унести, ежели что… вот о чем думаю, сынок!..

Пока старик Огги осматривал больного, издающего жалобные стоны и отвратительный запах гнилой плоти, Эйрих держался подальше от ложа под балдахином, за спинами домашних и прислуги ярла. Обернувшись, чтобы взглянуть за окно, он случайно встретился взглядом со стоящим совсем рядом красивым юношей с пышными волнистыми пепельными локонами, небрежно отброшенными назад и разметавшимися по широким плечам. С сильно загорелого лица с идеально правильными линиями носа, бровей и губ на него смотрели внимательные, немного отстраненные, изучающие глаза глубокого синего цвета, обрамленные очень длинными и густыми темными ресницами, выгодно контрастирующими с сиянием светлых волос и теплым мерцанием гладкой загорелой кожи. На красиво изогнутых, по-юношески пухлых и нежных губах застыла едва различимая улыбка, причем один уголок губ был немного выше другого, что, вместе с легким прищуром век делало лицо слегка надменным. Но так и положено выглядеть знатному молодому человеку. Эйрих сделал шаг в сторону, чтобы пропустить юношу — сына, или родственника ярла, к ложу отца. Юноша повторил его движение.

— Простите… — Эйрих отступил в другую сторону. И вновь повторилось то же самое.

Загорелое лицо заметно побледнело и покрылось мелкой испариной, неумолимо приближаясь к лицу пораженного Эйриха, пока он не уткнулся носом в холодную гладкую поверхность зеркала.

«Не может быть, чтобы это был… я!» — он помнил себя подростком, почти ребенком, невысоким и более упитанным, а из сверкающей глади на него смотрел подтянутый семнадцатилетний красавец. Он уродливых шрамов остались тонкие, словно паутина следы, едва различимые на гладкой поверхности щек и век. Один из них, пересекающий нижнюю губу и подбородок, был более широким и четким, он виднелся беловатым штрихом, и едва заметно искажал совершенство линии рта, заставляя губы кривиться в этой неестественной не то улыбке, не то гримасе.

Старик Огги сотворил чудо с его лицом. Но ярла Олафа спасти не смог.

А в ночь мучительной кончины хозяина замка на укрепленную приграничную крепость напал большой отряд ланмаркских воинов. До знахаря и его ученика доходили слухи о победоносных походах армии Ланмарка, покорившей половину соседней с Норрданом Белгики. По всему выходило, что завоеватели продвинулись гораздо дальше.

Замок был взят после семидневной осады. Все, оказавшиеся внутри крепости, были объявлены пленниками принца Манфреда, брата императора Конрада, за последние семь лет ставшего чуть ли не повелителем всего континента. Знатным пленникам было предложено написать родным и банкирам, чтобы выкупиться из плена. Слуг и прочих простолюдинов, в число которых входили и знахарь с учеником, объявили рабами Манфреда.

В первые же сутки заточения в подвале старик Огги тихо сказал Эйриху:

— Я слышу, как по моим следам крадется смерть. Скоро меня не станет, сынок…

— Учитель!.. — Юноша стиснул холодную костлявую ладонь старика.

— Тише, тише, не шуми… я знаю, что говорю, Рори… да и сам ты это чувствуешь, хотя и боишься признаться себе, назвать простую вещь своим именем… Скоро ты останешься один… но я за тебя спокоен, мальчик… я многому успел научить тебя, а чему я не успел, научит жизнь… так уж она устроена… А ты устроен так, чтобы впитывать ее науку, подобно губке… И помни, что ты гораздо сильнее, чем кажется тебе самому!

Под утро старик Огги начал задыхаться, и Эйрих поднялся с соломенного настила, чтобы кликнуть стражника и попросить воды. А когда вернулся назад, на него смотрели застывшие навсегда выцветшие глаза учителя.

Так Эйрих снова остался один.