Я принимал вещички, нагрузился до самого подбородка. Татьянины губы чуть раздвинулись в улыбке.

– Солнечное, – негромко сказала она мне.

И я только тут сообразил, что даже и не знал как-то, куда мы ехали. А теперь сразу узнал Солнечное и по ларьку с водой, и по зеленому невысокому заборчику вокруг отлогого и широкого пляжа, и даже, вроде, сосны на дюнах признал, хотя они всюду одинаковые, до самого Зеленогорска и дальше.

– Дай, – сказала Татьяна, стоя напротив меня я протягивая руки. – Я пока подержу, а ты машину поставишь по указанию Аленушки.

Ссыпал ей на руки вещи, мяч соскользнул, покатился в сторону.

Будто ветром меня вкинуло в машину, даже руки подрагивали, пока включал зажигание. Прислушался к ровному рокоту двигателя, включил сцепление, дал газок, прямо-таки с наслаждением крутанулся, огибая сосны, по шишкам и веткам въезжая на пригорок. И удивился: Татьяна, оказывается, понимает все, что со мной происходит. Как мама. «Поезжай! – сказала мама… – Кеды надень». А Татьяна объяснила: «Солнечное». Потом догадалась, что мне все время нестерпимо хотелось оказаться за рулем.

– Может, выйдешь все-таки из мотора? – спросил Венка. И добавил язвительно: – Или уж так и будешь в нем сидеть?

– Дорвался, дитятко? – сказала Лена.

Я покраснел, забормотал что-то, вылез поспешно. Венка снова внимательно оглядел все внутри машины, вытащил ключ зажигания, захлопнул дверцы, стал закрывать их на ключ. А Лена стояла рядом с ним и следила внимательно, так ли он все делает. Действительно Аленушка… А Татьяны не было. Поискал глазами: она шла по пляжу, неся в обеих руках перед собой вещи, отгибаясь для равновесия. Кинулся за ней, улыбаясь до ушей, точно случилось что-то огромное и очень важное.

– Вот здесь, пожалуй, а? – спросила Татьяна, когда я оказался у нее за спиной, даже не обернулась; как же она поняла, что это именно я?… – Да, пока на солнышке. – И наклонилась, складывая вещи на песок, выпрямилась, повернулась ко мне, улыбаясь.

Я расставил ноги, уперся прочнее и – сделал сальто назад, на руки, побалансировал в приятно-упругом и уже горячем песке – из карманов брюк посыпалась разная мелочь, – лег на живот, вытаращился на Татьяну. Она улыбнулась, как старшая, молча нагнулась, стала подбирать, что у меня из карманов высыпалось. Опять точно так, как мама бы это сделала. И я неожиданно попросил:

– Сними очки, а?…

Руки ее замерли, а потом она сняла очки, даже не поглядела на меня, только уши у нее чуть порозовели.

– Вот что значит – настоящий рабочий человек! – сказала Татьяна, держа в руке гаечный ключ.

Как же это ключ-то, интересно, оказался в моих выходных брюках?…

Татьяна посмотрела на меня. Так, одну секунду, и оба мы тотчас отвернулись друг от друга. Но и за эту секунду я успел заметить, что в глазах у нее нет обычной холодной насмешки, и они уже не зеленые, а серо-голубые. Было в этих новых глазах Татьяны что-то растерянное и почти просительное, совсем как тогда, во сне! У меня даже сердце заколотилось, а в уме ни к селу ни к городу заповторялось само собой: «Мороз и солнце, день чудесный… Мороз и солнце…» К тому же я неожиданно обнаружил, что по-прежнему во всем – рубашке, брюках и кедах – лежу на песке, делаю носом, как клювом, совершенно петушиные движения. Упорно и хлопотливо клюю носом песок, потом по-куриному резко поматываю носом в стороны, клюю снова. Может, сам бы я этого даже и не заметил, да Венка вдруг проговорил насмешливо у меня над головой:

– Какой клоун пропадает!

И услышал строгий голос Лены:

– Ты, Иван, хоть разделся бы, чем во всем до песку валяться!

Я встал послушно, стянул через голову рубаху, снял кеды, брюки. Покосился на Татьяну: она была уже в одном купальнике, сидела на коврике, рисовала что-то на песке пальцем. А очков на ней не было.

– Ну, Таня, сначала купаться или поиграем? – спросил Венка.

– Все равно, – негромко ответила она.

– Сначала надо размяться, а потом уже в воду! – рассудительно проговорила Лена.

– Ну что ж, – ответил Венка. – А где же наши… молодожены?

Я даже не заметил отсутствия Гуся с Лямкой.

– Не нравится мне скоропалительность их истории. Нет, не нравится! – решительно сказала Лена, закалывая волосы; в купальнике она была совсем как Светка, только чуть больше размером.

– Любовь зла! – значительно произнес Венка и засмеялся, глядя на Татьяну, точно приглашая посмеяться и ее.

Она глянула мельком на меня – я вспомнил, что именно так же она смотрела на меня еще в школе, – и сказала задумчиво:

– Это Чехов, кажется, где-то писал… Дескать, никто не знает, что такое любовь.

– Ну, знаешь ли, Таня, если так подходить к этому вопросу… – начала Лена.

– Вопросу полов, – услужливо подсказал я.

– Вот именно, вопросу полов! – сердито уже повторила она. – То вообще бог знает до чего можно договориться. А оправдать уж – решительно все! Любую пакость! – И у нее покривились губы.

Венка нервно улыбался, потемневшими глазами поглядывая на меня и Татьяну. Заговорил рассудительно, как Лена:

– Крайности неуместны в любом деле, тем более – таком деликатном, как любовь. – Посмотрел на Лену – она кивала согласно и часто. – Разве кто-нибудь из нас может поручиться за то, что будет дальше у Кеши с Нешей?…

– Вот именно! – подтвердила Лена.

– Вы хоть себе-то не противоречьте, – сказала Татьяна.

– Это как то есть?! – вскрикнула Лена.

– В чем же мы противоречим себе, Таня? – спросил Венка.

А что такое общее есть у Венки с Леной?… Вот бы уж никогда не подумал раньше, что у них есть что-то общее!

– Женятся люди один раз! – сказал я. – И – на всю жизнь! – сказала Татьяна.

– И мы все – не посторонние! – с нажимом сказал я.

– Наше дело – предостеречь, поддержать! – в тон мне договорила Татьяна.

– Ну, знаешь, Таня, уж мне эти твои интеллигентские выверты! – сказала Лена, презрительно улыбаясь, и не сдержалась: – Если уж ты такая умная, почему у тебя в аттестате почти что одни тройки?!

– Сам дурак, – сказал я и повторил, как Гусь: – Брэк!

– Понимаешь, Аленушка, – проникновенно заговорила Татьяна, – я пока еще – вся в поиске! Я еще не нашла себя, ищу, поэтому и ошибаюсь непрерывно, понимаешь?…

Венка посмотрел на Татьяну, посмотрел, потом глянул на меня и – вдруг заулыбался уже совсем по-другому, сказал в тон Татьяне:

– Понимаешь, Аленушка, а ведь нам всем надо было помочь в свое время Тане, уберечь ее от троек, понимаешь?

У Лены вдруг так исказилось лицо, что я испугался, как бы она не заплакала. Подпрыгнул, замахал руками, как мельница крыльями, заорал совершенно по-дикому:

– Ратуйте, люди добрые!

Кажется, получилось: Татьяна и Венка засмеялись, а у Лены, главное, чуть разгладилось лицо.

– Жизнь, знаешь, не таблица умножения! – Венка все еще не мог остановиться, поглядывая на Татьяну. – Она не терпит стандартного подхода, в каждом отдельном случае требует творческого решения!

Он это изрек так, как будто открыл теорию относительности.

А вот уж в этом Венка с Леной – разные; она не будет, как хамелеон, по десять раз менять окраску в угоду другому. Я поглядел на Татьяну, продекламировал:

Венка и Лена смотрели на меня, наверняка не знали этой эпиграммы Маршака.

– Есть еще и такие примитивы, которые способны… – начала Лена.

– А что? – перебил ее Венка. – Благосостояние сейчас на таком уровне, что наличие мотора в семье…

Татьяна перебила его: