Девушки потащили свои вещи на третий этаж. Бетонные ступеньки глухо отзывались на их шаги. Дорте почудилось, что этот звук исходит изнутри ее самой. Когда они стояли в очереди, чтобы сойти с парома на берег, Ольга с Мариной поддерживали ее с двух сторон, чтобы она не упала. Теперь ей приходилось через шаг останавливаться и отдыхать. Несколько раз она соскользнула по перилам и села на лестницу. Последнюю часть пути Ольга и Марина опять поддерживали ее.

— Ты похожа на покойника! — сказала ей Марина.

— Отстань от нее! — велела Ольга и, подняв Дорте, поставила ее, будто мешок с картошкой. Дорте хваталась за перила. Они казались ей черной змеей. Змея, извиваясь, ползла вниз в головокружительно глубокую шахту и хотела утащить ее с собой. На пароходе ей все было безразлично. Но теперь, когда она почти поднялась по лестнице, Дорте решила, что сдаваться еще рано. Она вдруг почувствовала запах Николая, струившийся из этой шахты. И, сделав вид, что все в порядке, прислонилась к Ольге.

Они прошли прямо в комнату, обставленную как гостиная. В ней было много дверей. Дорте воспринимала все словно в тумане, но вид комнаты ее не испугал. Стол и стулья из светлого, покрытого лаком дерева. Диван, кресла. Ольга посадила Дорте на стул у двери Марина обследовала, что было за другими дверьми.

— Здесь на всех не хватит кроватей, — громко сказала она из спальни.

— Ты поедешь в другое место, — сказал Людвикас и швырнул свою сумку в угол.

— Куда? — испуганно спросила Марина.

— Не знаю. Ближе к месту своей работы. В какой–то отель или что–то в этом роде. Теперь за тебя отвечает швед. Тот, который привез нас сюда, он вернется и заберет тебя.

— Я могла бы спать на диване, — сказала Марина с дрожью в голосе.

— Заткнись! — рявкнул Макар и погрозил ей кулаком.

Марина отскочила в сторону и замолчала. Отойдя подальше от Макара, она прошептала Людвикасу:

— Швед! Но ведь я не говорю по–шведски! Как мы поймем друг друга?

Людвикас пожал плечами и объявил, что они сейчас пойдут и купят чего–нибудь поесть.

— И что–нибудь для этой рваной пизды, а то мы утонем в ее кровище! — засмеялся Макар, он растянулся на диване и стал тыкать в сторону телевизора каким–то длинным предметом, лежавшим на столе. Оглушающий шум наполнил комнату, и на экране возникла группа музыкантов, которые дергались так, словно им под одежду засунули горящие головешки.

— Из тебя все еще хлещет? — крикнул Людвикас, стараясь перекричать музыку.

Дорте понимала, что надо ответить, но не могла. Ее трясло. Стуча зубами, она только кивнула.

— Выключи его, к чертовой матери! — крикнул Людвикас и спросил, что надо купить.

Макар встал с дивана, направил на телевизор тот длинный предмет и нажал на кнопку, но телевизор не выключился. Ольга подошла и выключила телевизор. Макар с глупой улыбкой уставился на погасший экран, потом снова лег и закрыл глаза.

— Макар придурок, ни в чем ни черта не смыслит, — сказал Людвикас, бросив злобный взгляд в сторону дивана.

Ольга сняла с Дорте туфли. Зубы у Дорте громко стучали Она пыталась ухватиться за спинку стула, но руки ее не слушались.

— Дорте надо уложить! — сказала Ольга, подняла ее и хотела проводить в одну из комнат.

— И не мечтай! — заорал Людвикас и, показав на спину Дорте, издал такой звук, как будто его рвет. — у нее видок будто она сбежала с бойни! Пусть только посмеет лечь, пока не вымоется! Ясно? Подвяжите ей ведро между ног, черт вас подери!

Девушки помогли Дорте вымыться в душе. До нее никто не спал на этом постельном белье. Она подложила под себя несколько полотенец. Одно, сложив валиком, засунула себе между ног. Промежность ей будто натерли солью. Но она хотя бы не лежала под столом.

Отец часто говорил, что важно научиться прощать самого себя. Важно потому, что только так можно простить других. Дорте не знала, многих ли простил; сам отец. И кого. Он никогда об этом не рассказывал. Что касается ее самой, тут было о чем подумать. Как, например, простить себе, что она уехала из дому? Но это потом. Главное, чтобы у нее кончилось кровотечение. Хотя оно и спасло ее. Однако она знала, что в жилах человека течет определенное количество крови и терять ее нельзя. Она попыталась сосчитать, сколько крови уже потеряла. Но быстро поняла, что решить эту задачку так же трудно, как улететь отсюда через окно.

Они летели вместе, отец и она. Через горы, в лучах солнца. Им предстояло перелететь через Балтийское море, чтобы попасть на международный конгресс библиотекарей в Стокгольме. Летели они низко. Берега озер и протоков были резко очерчены. Воздух — совершенно прозрачен. Краски — незнакомы. Небо виделось им кроваво–красным островом в оранжевом море. Прозрачные облака все время двигались. То здесь, то там они напоминали вершины деревьев в бесконечном первобытном лесу. Светящиеся красные озера и величественные нагромождения гор постоянно меняли форму. Тут была только природа. Ни людей, ни иных живых существ. Только краски… и дрожащая тишина. Как будто Дорте приложила ухо к большой раковине. Внизу мелькал другой мир. Море, блестящее, черное, как шелковое платье матери. Но вблизи все принадлежало только отцу и ей — желтое, красное, переливающееся перламутром, меняющееся каждое мгновение.

— Жизнь состоит из мгновений, которых мы не в силах заметить, потому что нас одолевает тревога за будущее, — прошептал отец, когда все под ними стало черным, как свежевырытая могила. — Там свет! Темнота — это только движение солнца, которым оно нас обманывает.

12

Дорте сидела на стуле, положив голову и плечи на стол. Руки распластались по столу, как небрежно брошенная одежда. От столешницы пахло деревом и клеем. Людвикас лежал на диване, он смотрел шведское телевидение и потягивал из бутылки. Несколько раз он что–то хрипло сказал ей. Очевидно, хотел выглядеть любезным. Дорте попыталась ответить, чтобы не раздражать его.

Им было разрешено брать продукты из холодильника. Она знала, где стоит пакет с молоком. Еще раньше выпила большой стакан. Молоко здесь было не такое, как дома. С металлическим привкусом Словно оно долго хранилось в оцинкованной посуде. Но к этому она уже привыкла.

Макара и Марины не было дома. Дорте не знала, сколько она пролежала в постели, пока Ольга и Людвикас возились в комнате. Жалюзи сторожили окно. Несколько раз ей приходилось вставать и одеваться, потому что к Ольге приходили клиенты. Она убедила себя, что Ольге хуже, чем ей. Но они об этом не говорили. Вот и сейчас Ольга была не одна. Дорте, должно быть, заснула, положив голову на стол, потому что вдруг услышала, как Людвикас говорит по–английски с каким–то человеком. Входная дверь хлопнула, и Людвикас сказал, что она может пойти и лечь.

К пылающему огню внизу живота она уже привыкла. Было хуже, когда ей надо было помочиться. Тут она пасовала — каждый раз пасовала. Долго сидела, скрючившись, на унитазе, подавляя желание, и не могла решиться. Колени становились ватными, ноги с трудом носили этот жалкий комочек между кроватью и уборной. Она пыталась вызвать в себе Верин гнев, заставлявший Веру убегать из дому. Из–за любой мелочи.

Перед тем как лечь, ей нужно было зайти в уборную, но она не хотела мешать Ольге смывать с себя следы клиента. Людвикас пустил телевизор на полную мощность. Иногда это было похоже на звериный рев.

Дорте проснулась от того, что на соседней кровати плакала Ольга. Дорте шепотом окликнула ее, но та не отозвалась, тогда она на цыпочках подошла к ней и села на край кровати.

— Прости, я заснула, — сказала она в темноту.

— Ты знала, что так будет? — всхлипнула Ольга сквозь рев телевизора.

— Нет… Я не знаю…

— Нам придется принимать каждого, кого они к нам присылают! Я зарежусь, пусть сами зарабатывают эти проклятые деньги! — всхлипнула она.

— А кафе? Разве мы не будем работать в кафе?