— Мой брат, кстати, мог бы предложить тебе работу. В самый раз для молоденькой и красивой девушки, как ты, — сказал Людвикас и подмигнул Дорте.

Она проглотила последний кусочек ватрушки:

— Ничего не выйдет.

— Почему? — спросил Людвикас и погладил ее по руке, точно они были старые знакомые.

— Маменька не разрешит, а Дорте не смеет ее ослушаться, — засмеялась Надя.

Дорте смутилась. Зачем Надя смеется над ней?

— Не пори чепухи! — осадил Людвикас Надю. Она мрачно замолчала. — Разве твоя мать не хочет, чтобы ты нашла себе работу? Или?.. Может, вы настолько обеспечены, что в этом нет надобности? — спросил он; его кошачьи глаза так смотрели на нее, как будто он знал все, о чем она не могла рассказать.

У Дорте появилось ощущение, что ее заставляют играть роль, которую она не выучила. Поэтому она молчала, глядя в пустую чашку из–под чая и положив ложечку на блюдце.

— Или, может, у вас все решает отец?

— Отец умер, — вырвалось у Дорте. И в ту же минуту лицо отца уже лежало на столике, как газета, на которую этот чужой человек мог поставить локти. Хоть бы мать Николая скорее вернулась в бар!

— Жаль, — сказал Людвикас и снова погладил ее по руке.

Дорте быстро убрала со стола руку, не думая о том, что это может показаться высокомерно.

— Может, подумаешь о моем предложении? — услыхала она.

— Может быть, — уклончиво ответила Дорте, лишь бы закончить этот разговор.

— Поговори с мамой, — вступила в разговор Надя.

— А что там за работа? — спросила Дорте и слишком поздно поняла, что начало уже положено.

— Легче не бывает. Официантка в кафе.

— Не в баре? Мама не разрешит, чтобы я работала по вечерам в баре, — скромно призналась она.

— Нет, это обычное кафе, — сказал Людвикас и снова показал белые зубы.

Дорте кивнула и встала. Но медленно, не стоило проявлять невежливость.

— Я приду завтра, и мы поговорим, — сказала Надя, оживившись. — Может, твоя мама и разрешит. Скажи, что ты едешь с нами и что это очень приличная страна. Никакой мафии! Это тебе не Россия.

— Вот, посмотри сама, у меня есть несколько фотографий! — воодушевился Людвикас.

Из кармана черной кожаной куртки он извлек несколько рекламных открыток. Зеленые деревья, церковь. На другой — парк, кажется, с аттракционами. На третьей был старый дом на площади, окруженный такими же домами. Небольшой и не страшный. Скорее Даже симпатичный.

— А ехать туда далеко? — Дорте склонилась над Фотографиями, лежавшими на столе.

— Да нет же! — воскликнул Людвикас. — Несколько часов на машине, потом на пароме, и мы на месте!

он, видно, и вправду гордился Швецией, если носил с собой эти открытки.

— Твоя семья оттуда?

— Нет! Но меня там знают.

— Ведь у тебя есть паспорт? — вмешалась Надя, разглядывая свои руки от плеча до ногтей. Потом сжала руку в кулак, ногти у нее были кроваво–красные.

Дорте кивнула.

— Тогда все очень просто! — улыбнулся Людвикас.

Дорте встала и отошла от стола. Людвикас вскочил и стоял, словно официант, раскинув руки.

— Не хочешь взять и показать их маме? — спросил он и протянул ей пачку открыток.

Отказаться Дорте не могла. Она поблагодарила и взяла фотографии. В это время мать Николая зашла за стойку, и Дорте подошла к ней, чтобы поблагодарить и ее.

— Привет Николаю! — сказала она, не смея поднять глаз.

Мать приготовила «цеппелины»с сушеными грибами и укропом. Но больше всего там было картошки. Некоторое время они молча сидели вокруг стола. Вера не спросила Дорте, чем закончился ее поход от дома к дому. В том не было надобности. Получи Дорте хотя бы двухчасовую работу, она, вернувшись домой, первым делом сама сообщила бы об этом.

Мать начала рассказывать о подбитом черном аисте, которого сосед нашел в кустах у реки. У аиста было повреждено крыло. Он не мог летать. Дорте вспомнила отцовскую книгу о диких птицах. В ней говорилось, что черный аист гнездится на деревьях и в конце апреля откладывает пять яиц. Что он очень пуглив и лучше всего чувствует себя в густых лесах, где нет людей. Вместе с тем ее удивило, что мать заговорила об аисте, который не имел к ним никакого отношения, ведь она знала, что Вера и Дорте не нашли никакой работы.

— Аист с подбитым крылом не сможет осенью улететь в Южную Африку, — вздохнула мать, как будто от этого зависело их существование.

Дорте наблюдала, как Вера отнесется к этому неожиданному сообщению. Но Вера безуспешно старалась отделить рыбу от картофельного пюре. Ее усилия были безнадежны. Мать разглядывала свои руки. Они лежали по обе стороны пустой тарелки, похожие на забытые старые перчатки. Тарелка выглядела безупречно чистой. Только на серединке остался крохотный след от пюре.

Дорте охватило чувство, что она здесь чужая. Человек, которому ничего не рассказывают или, хуже того, которого считают посторонним, потому что он не приспособлен к жизни и слишком молод.

— Что он собирается с ним делать? — все–таки осторожно спросила она.

— С кем? — удивилась мать.

— С аистом, — прошептала Дорте, стараясь поймать взгляд Веры.

— А–а… с аистом, — с отсутствующим видом вздохнула мать и принялась убирать со стола.

Глаза Веры не хотели замечать Дорте. Очевидно, случилось что–то неприятное. Что–то, о чем Дорте не знала. Она встала из–за стола, хотя еще не доела, и тут же обратила внимание на то, что мать не поблагодарила Бога за пищу. Раньше такого не случалось.

Вера схватила куртку, сумку и ушла, не проронив ни слова. Дорте побоялась остаться с матерью наедине и бросилась вслед за Верой.

— Что произошло? Скажи мне, ну пожалуйста! — Она запыхалась, стараясь остановить Веру.

— Этот проклятый дядин сын! Он сказал, что мы должны освободить квартиру до конца октября. Он сдаст ее тому, кто будет за нее платить! — зловеще спокойно произнесла Вера. — Если бы ты тоже была уже взрослой! — прибавила она, прежде чем темнота скрыла ее.

Дорте не могла сразу вернуться домой. Она села в уборной, хотя запах там был не из приятных. Мухи лениво ударялись о стены. Обычно они роились вокруг электрической лампочки. Но она перегорела, и никто не потрудился ее заменить. У дяди Иосифа больше не было лампочек. В последние дни он и траву не срезал. Она проросла между досками пола. Сквозь щелястую дощатую стену Дорте увидала сутулую фигуру дяди Иосифа. Он ждал своей очереди. Дядя никогда даже голосом не выдавал своего присутствия — просто сидел и ждал на скамейке под кленом. Сегодня Дорте было трудно пройти мимо него. Что можно сказать человеку, который позволяет своему сыну лишать людей крова?

И все–таки, проходя мимо, она заставила себя пробормотать:

— Доброй ночи!

Когда она поднялась домой, мать снова заговорила о подбитом аисте. Сосед перевязал ему крыло.

— Может, он все–таки поправится и долетит до Южной Африки, — сказала Дорте, моя руки под краном.

— До Южной Африки? — повторила мать, как будто впервые услышала об этой стране. — Нет, вряд ли повязка ему поможет… Его нужно убить.

Дорте не могла заставить себя показать матери рекламные открытки из Швеции.

5

— Две–три тысячи долларов в месяц? — повторила Дорте. — Почему долларов? Разве в Швеции доллары?

— Доллар интернациональнаявалюта! Ты хоть понимаешь, сколько это денег?

— Нет.

— Ужасно много! Здесь тебе пришлось бы вкалывать три или четыре года, чтобы столько заработать. А там ты через три месяца станешь богачкой, вернешься и купишь матери целый дом. Мы едем завтра. Возьми с собой только самое необходимое. Все, что тебе нужно, ты получишь там, рабочую одежду и все остальное!

— Мама не отпустит меня так далеко, — вздохнула Дорте.

— А ты скажи, что едешь в Вильнюс. Дня на два, с друзьями. Или оставь письмо, которое она прочтет, когда ты уже уедешь. Так, пожалуй, будет лучше всего.

— Я не могу лгать.