А вот внизу страницы есть и рисунок, судя по нему, пума похожа на тигра или же на пантеру. Так почему вы утверждаете, что это зверь робкий и пугливый?! Вы сами себя выдали вашим рисунком. Хотели, чтобы пуму принимали за кролика, а на самом деле —

Если их в американских лесах очень много, не знаю уж, как и быть — идти дальше или вернуться. Надо быть крайне осторожным, потому что одноцветная пума сливается с желтой листвой американских пальм. Ты ее не видишь и не слышишь ни малейшего шороха. Идешь себе спокойно, а она может внезапно напасть на тебя сзади. Она прекрасно прыгает, как все хищные звери. Возможно, она и робкая, и пугливая, как утверждает словарь итальянского языка Цингарелли, но с вашего позволения —

Я держу палец на курке ружья, а ты идешь сзади на цыпочках. Ты смотришь вправо, а я — влево. Ох, эти пальмы с остроконечными листьями! Эта удушливая жара! Эти заросли папоротников! Сквозь листву даже неба не видно. Есть от чего испугаться. Розальма со страхом смотрит на меня и спрашивает: — Что мы с тобой делаем в американском лесу? Почему бы нам не вернуться домой, никто нас не заставляет здесь оставаться. Ты права, сказал я, давай вернемся в Италию. А ты оставь в покое пуму, сказала она, оставь ее, где она живет, в американских лесах.

Однако полиция продолжает искать что-то на лугу, сказала Розальма, а с полицией шутки плохи. Однажды она нашла в ухе трупа снимок убийцы в момент преступления. Ну и что из того? Я засмеялся. Можешь смеяться, сказала Розина, но постарайся, чтобы тебя не услышала полиция. Учти, что

Запомни, у полиции необыкновенные уши, они улавливают звуки лучше радара. Я слышу получше полиции, сказал я. Так ты слышишь вой сирены? Нет, я ничего не слышу. Я поняла, ты просто не хочешь слышать.

Это приближается полиция на своих «пантерах», сказала Розальма, через минуту они постучат в дверь и захотят войти. Давай затаимся, Розелла, будто в квартире никого нет. А она сказала: — Если полиция захочет войти, то обязательно войдет, полиция открывает дверь ломиком, снимает ее прямо с петель. Ну хорошо, ломиком, сказал я, если хочет, пусть входит — ведь алиби-то у нас есть.

В ожидании полиции я закуриваю сигарету. И думаю о последней сигарете осужденного на смерть, о совах, летающих над долиной, если только они сейчас летают, о стариках на скамьях в парке, если только рядом есть парк, а в парке — скамьи, иначе им приходится сидеть на земле, а если есть трава — на траве. Я на землю не сяду, а на траву — тем более.

Но что происходит вокруг? Кто это стреляет? Чего они хотят, чего вы хотите? Кого вы преследуете? Я готов принести клятву — только скажите, в чем надо поклясться, и я поклянусь. Но разрешите мне уйти!

Там на лугу установили рекламный щит, на котором написано: «Молокотекс». Вы спекулируете даже на трупах. Вы, с вашей гнусной рекламой!

Воскресенье люди проводят дома, а я вот катаюсь на велосипеде. Зимой люди — у печек, летом — у окна, с книгой в руках, я же проскальзываю в дверь и уезжаю. Читаете ли вы книгу или иллюстрированный журнал, собираетесь ли с мыслями или открываете Библию на любой странице и прочитываете эту страницу — вы всегда черпаете что-то для себя полезное. А я вот предпочитаю весь день крутить педали, под солнцем или под дождем, все равно мчусь по равнине, свободный и одинокий, как носорог.

По правую и по левую сторону дороги — заросли олеандров с красными и розовыми цветами. А дальше за зарослями — оливковые деревья, несколько пиний, дикие вишни, два древних каменных дуба, вспаханное поле, два ряда виноградных шпалер, луг. Возможно, я немного увлекся, но почти все, что я перечислил, там есть. На крутой подъем я забираюсь пешком — я возвращаюсь из Казале Аббручато в Альбано.

Справа возвышается недостроенный покинутый дом — видно, его владельцы в последний момент передумали. А между тем место чудесное, оттуда открывается красивый вид. Рядом сложены блоки туфа, немного кирпичей и пуццолана, но строителей не видно, их нет. Стоит бетономешалка, валяется моток колючей проволоки, обломки белого камня-травертина, поржавевший велосипед. Подхожу ближе. Велосипед той же марки, что и мой, той же модели, того же цвета. Такой же звонок, как, впрочем, и фонарь, но этот велосипед — куча хлама. Я внимательно осматриваю его: на раме та же вмятина, что и на моем. Я бы даже принял этот ржавый велосипед за мой, если б только я не придерживал моего. Ох уж эта симметрия! Щиток сломан там, где погнут щиток моего велосипеда. Прошли месяцы, а может и годы, с тех пор, как этот ржавый велосипед бросили здесь.

Я оглянулся вокруг — никого, но почувствовал, что за мной наблюдают. За пахучими кустами прячется человек. Он целится из ружья, прямо мне в лоб.

Я уже чувствую, как слева чуть выше виска пуля вот-вот пробуравит дырочку. Он никак не решится нажать на курок. Я, не шевелясь, жду выстрела. Да, но если я умру, вся эта история закончится преждевременно.

Я накрываю ветками остов ржавого велосипеда, его никто не должен видеть. Встаю с земли и возвращаюсь на дорогу. Делаю вид, будто ничего не случилось, но этот ржавый велосипед, этот недостроенный дом, эти заросли олеандров...

Вот он и выстрелил, а я не услышал ни звука выстрела, ни даже свиста пули. Обычно пули несутся со свистом и падают уже на излете, утеряв свою смертоносную силу, — их даже называют «шальные». Такие пули падают всюду — и на дорогу, и на луг. Эта пуля, видно, упала где-то очень далеко — на луг, на крышу дома, а может, в канал. Куда-то она точно упала, потому что пули летят не из-за своих природных свойств, а под воздействием пороховых газов. Если б пуля угодила в меня, я бы уже не рассказывал этой истории, а валялся бы на земле и, с вашего позволения, плыл бы в страну вечного забвения и стужи. Между тем я все еще держусь на ногах и даже возвращаюсь в Альбано. Я могу размышлять и разговаривать, но

Ты остался в живых чудом, Джузеппе.

Быть может, это ветер отнес пулю в сторону, а может, стрелок плохо прицелился. К счастью, человек — очень узкая цель, как сказал сержант американской армии Роуэн. Всего двадцать — тридцать сантиметров, так что убийце надо быть приличным стрелком. Многое, конечно, зависит от дистанции, потому что с очень близкого расстояния в цель может попасть почти любой. Но есть и такие, что не попадают в цель даже с очень близкого расстояния. А некоторые даже не умеют держать в руках винтовку, если речь идет о винтовке, или пистолет, если речь идет о пистолете. Меня, наверно, спас ветер. Хотя сейчас — ни ветерка, воздух застыл в неподвижности, ни один лист не шелохнется. Тогда он просто плохо прицелился. Меня никак не удается взять живым, поэтому они пытаются сами убрать меня с пути или сделать это чужими руками. Иными словами, с помощью наемных убийц. Кому-то было бы выгодно превратить тебя в труп, лежащий в траве с раскрытым ртом, Джузеппе. Иначе для чего бы они стремились убить тебя? Поэтому не разъезжай по дорогам на своем велосипеде, так ведут себя лишь те, кому нечего бояться. Тебе следует исчезнуть, даже, если понадобится, спрятаться под землей, как это делают муравьи и животные, которых я бы не хотел называть.

А ты между тем носишься целыми днями по дорогам. Хочешь, чтобы тебя пристрелили? Ты забросил дела, прежде ты возвращался в Альбано, нагруженный свинцом, цинком, медью, латунью и прочим старьем. Если приедут покупатели, красивый у тебя будет вид! Носишься на своем велосипеде, а однажды вернешься с простреленной головой, — иными словами, будешь валяться посреди дороги. Хоть ты и узкая цель, пуля в любой момент может угодить тебе в лоб.

Меня пугает загадка ржавого велосипеда. Должно быть, это угроза, но от кого? Кто хочет меня запугать? Я с трудом тащу в гору велосипед, у меня отяжелели ноги, а голова удивительно легка, чувствую — она вот-вот улетит.