А вот если человек старый, это видно сразу. Старики ступают тяжело, они бредут вдоль стен и изгородей, волоча ноги, у них болят колени. Одни люди стыдятся старости, другие — еще и смерти, и когда наступает этот миг, они прогоняют всех и говорят:

Есть такие птицы, которые живут очень долго, но в конце концов тоже становятся старыми и дряхлыми. Орел, сокол, ворон и некоторые южноамериканские попугаи, с вашего позволения, живут больше ста лет. Но потом и к ним приходит старость, и они начинают терять перья. Мы же в старости теряем волосы. Мы — то есть человеческие существа.

Холод пронизывает меня до костей, иногда мне бывает холодно даже летом, когда ярко светит солнце. Внезапно тебя охватывает дрожь — это приближается Вечная стужа. Все равно что жить на Северном полюсе, где вокруг сплошной лед, и все дома изо льда, и не знаешь, куда податься. Даже высморкаться не можешь — луч солнца покажется и сразу же исчезнет. Лучше держаться подальше от Северного полюса, пусть туда отправляются исследователи Арктики, если им очень уж хочется.

Мне холодно и сейчас, когда я иду по улице и чувствую, как постепенно улетучивается все мое человеческое тепло. Загляни в бар, Джузеппе. Зайди выпей чего-нибудь горячего. Я ищу бар, но никак не могу найти. Между тем бары есть, их было много, вдоль дорог по ночам ярко сверкали цветные рекламы. Я должен найти бар прежде, чем мое тело совсем закоченеет, мне нельзя терять ни минуты. Останавливаю прохожего, но он ничего не знает. Наконец еще издалека вижу вывеску, гласящую:

Ну, вот я и нашел бар. «Центральный бар». Но центральный по отношению к чему? Центром чего вы себя считаете? Земли? Так знайте — центр земли находится совсем не здесь.

За стойкой стоит бармен с усталым лицом, он смотрит на меня с таким видом, точно думает: что он хочет заказать, этот старик? Настой ромашки? Вот ромашка, говорит бармен. Ромашка «Бономелли». Ну хорошо, ромашка «Бономелли», но почему вы так на меня смотрите? Я устал, у меня дрожат руки, одежда моя промокла, глаза покраснели и слезятся, лицо покрылось бледностью, но все равно это я, Джузеппе, прозванный Джузеппе, — так меня именовали всегда.

Полиция все же нашла очки, валявшиеся в траве у оврага Священников. Если это не очки мясника, то что им делать в траве? Да ничего, а что они, спрашивается, должны делать? Откуда они взялись? А откуда взялись трава и земля? Почему вы не вызовете экспертов из отдела научной криминалистики? Любопытно, что они скажут. Да они знают не больше нашего. Порой эти вопросы полиции — откуда что взялось — вызывают у меня смех.

Эксперты измерили линзы очков в специальной лаборатории и установили: четыре диоптрии в правом глазу и пять — в левом; этот тип был здорово близоруким. Все сведения были занесены на особые секретные бланки, и потом эти бланки были разосланы всем полицейским управлениям зоны Альбано вплоть до побережья. Полиция говорит: — Теперь, когда мы нашли очки,

Газеты пишут, что очки были не того мясника, но об этом в Павоне все знают и без газет. Ну хорошо, не мясника, но очки и не мои, если вам так хочется знать. Я не ношу очков, носил много лет назад, теперь у меня отличное зрение, вполне. А прежде, до знакомства с Розанджелой, я был близорук. Теперь же вижу даже ночью, как немецкие летчики во время войны. Чтобы видеть в темноте, они ели морковь, а английские пилоты — черничное варенье. Я, с вашего позволения, не нуждаюсь ни в моркови, ни в чернике, а также и в очках, носите их сами, если хотите.

Не так-то легко в поле найти владельца очков, он наверняка отправился в Рим, чтобы затеряться в огромной толпе. Два миллиона жителей — это не шутка. Попробуй отыщи пару глаз среди двух миллионов. Придется вам повозиться с этими двумя миллионами. Через Павону проходит поезд, следующий в Рим, преступник мог удрать на нем. По мнению полиции, преступник остался в зоне Альбано и носит дымчатые очки. Есть такие очки с зеркальными линзами, которые позволяют видеть самому, а твоих глаз не видно.

Полиция задерживает всех, кто носит очки или у кого близорукость, сажает их в машину и отправляет в Рим, а люди туда ехать не хотят. Отдел научной криминалистики работает теперь днем и ночью, у его сотрудников для сна времени не остается. В своих лабораториях они проверяют зрение у всех подозреваемых, но пока не нашли владельца очков, валявшихся на лугу возле оврага Священников, и слава богу, что не нашли. В Чеккине и Дженцано полицейских закидали камнями — и правильно сделали.

После этого полицейские переоделись в гражданское платье. Они входят в бары, субботними вечерами отправляются на танцы, играют в шары и посещают утреннюю воскресную мессу. Делают вид, будто едут поездом на работу в Рим, прогуливаются с сигаретой в зубах по улицам Павоны, вернее, делают вид, будто гуляют. Если человек от природы рассеян, он ничего не заподозрит: ну, видит, что какие-то люди курят или читают газету, устроившись за столиком в «Центральном баре», и все это тихо-мирно, никого не беспокоя. Но если хорошенько приглядеться, то начинает казаться, будто ты попал в Чикаго времен Аль Капоне, когда люди стреляли друг в друга прямо на улицах. Приходилось неделями безвылазно сидеть дома. Гангстеры устраивали засаду на углу или приезжали на машинах и открывали стрельбу по окнам. Нельзя было даже сходить в бар, в ресторан или в парикмахерскую побриться. Сидишь себе в кресле с намыленным лицом, вдруг входит незнакомец с автоматом в руке и в упор расстреливает тебя. Он вполне может принять тебя за другого: ведь лицо-то у тебя все в мыле. Эти типы стреляют не раздумывая. Нет, мне в этом городе совсем даже не нравится. Что мне тут, в этом Чикаго, делать? Я, с вашего позволения, вернусь в Италию.

Но вы хоть знаете, какие глаза у человека, очки которого нашли на лугу вблизи оврага Священников, где погиб мясник? Ну хорошо, диоптрии, но глаза бывают самые разные, самых необычных цветов, от желтого и зеленого до оранжевого. Они, эти глаза, могут быть всех цветов радуги: и голубые как небо, и аквамариновые, серые, карие. И даже черные. А случается, правый глаз — одного цвета, а левый — другого и наоборот, — словом, вариантов тут великое множество.

И еще надо установить, близорукий тот человек или дальнозоркий, — каждый ведь видит по-своему. Многие вообще носят очки без всякой надобности, другие носят не те очки, с неверными диоптриями.

Встречаются и люди со стеклянным глазом, а у некоторых оба глаза стеклянные, и этого никто не замечает. Глаза эти, бывает, сделаны очень хорошо, единственная разница в том, что ими ничего не увидишь. Теперь изобрели и синхронизированные стеклянные глаза. Почти все, у кого глаза стеклянные, носят очки и диоптрии выбирают по своему вкусу.

Одним словом, нелегко отыскать преступника по очкам. Когда вы рыщете всюду, в вас нередко бросают камни. И может, те самые глаза, которые вы, полицейские ищейки, разыскиваете, в этот момент отрываются от газеты, взглядывают на ваши растерянные лица и весело смеются, а вы ничего даже не замечаете.

В Рим я не поеду, езжайте сами, если вам так хочется. Меня хотят везти в отдел научной криминалистики, а я не знаю, что те типы задумали. Желаете со мной побеседовать, приезжайте в Павону. Это займет каких-нибудь четверть часа, а если не желаете, можете мне позвонить. Не позвоните — тем лучше, давно пора оставить меня в покое. Я знаком с этим отделом научной криминалистики, и он мне не по душе. Когда этот отдел на кого-нибудь нацелится, то уж потом не отстанет, присосется как пиявка, которую в народе называют

отвратительное существо, сосущее людскую кровь. Оно похоже на улитку, только у него нет «домика», рот у пиявки — венчиком, в трех мощных челюстях — восемьдесят маленьких, очень острых зубов, чтобы прокусывать кожу. Однажды присосавшись, она уже не оторвется. И до того раздувается, что иной раз лопается, и тогда человек может погибнуть от сильнейшей потери крови. Прежде пиявок ставили в больницах, когда требовалось пустить кровь, особенно при таких болезнях, как воспаление легких, прилив крови, гипертония, флебит, острый нефрит. Пиявок разводили во всех больших городах, но больше всего их выписывали из Парижа. А теперь «присоски» преспокойно разгуливают вечером по улицам нашей столицы на виа Капо-ле-Казе и виа дель Тритоне, на виа Венето и возле вокзала. А если говорить об окраинах, то возле моста Мильвио. Там их целые сотни.